Антонимы

Гермиона была очень хорошей девочкой. Как я и обещал, она кончила дважды, лежа на столе библиотеки. Не знаю, что на меня нашло в тот момент, возможно, алкоголь? Только так я мог адекватно объяснить свой порыв доставить удовольствие не себе, а ей. Панси часто намекала, что было бы неплохо думать не только о себе. Как любопытно, что я прислушался к ее замечанию, но только не с ней. Физические нагрузки даже такого типа были Гермионе явно в новинку: после второго оргазма мне показалось, что она потеряла сознание. Возможно, так и произошло, но оно было и к лучшему, я бы точно не смог остановиться, осталась бы в ней хоть унция сил. А так я мысленно уговорил себя, что опять нужно подумать в первую очередь не о себе. Что же, душ стал почти родным, а я — чертовски самостоятельным. Но это не вгоняло в тоску, а скорее вызывало улыбку, как короткий промежуток времени менял людей, а точнее — их отношение к этому времени.

Смотря, как Гермиона засыпала в спальне, куда я принес ее, не мог перестать чувствовать вкус на губах. Она не только пахла как фрукт, она еще и была столь же сладкой, как самая спелая груша. Сегодня я даже не буду курить, мне не хочется перебивать ее сладость. Никотин был у меня всегда, она — лишь единожды. Сейчас, в короткий момент этого вечера. Что будет завтра? Вопрос, на который у меня нет ответа. Вдруг, мы проснемся в реальном мире и вновь станем врагами? Может тут как в сказке? Нужно поцеловать принцессу, чтобы разрушить чары злой волшебницы?

Сегодня Гермиона засыпала быстро, без метаний по постели и поиска удобного положения. Она сильнее натянула рукава свитера на ладони и подложила их под щеку, удобно устроившись на боку, оставляя место и для меня.

Моего свитера.

Изумрудный ей точно был к лицу. Я понимаю, что это лишь мечты, но мне хотелось, чтобы на одну из игр Квиддича она пришла именно в нем. Без привычных бордовых оттенков. Только лишь мои цвета и мое имя на спине, как вызов окружающему миру. Могли бы мы показать открыто всей школе, что за короткий промежуток времени наши отношения изменились?

Драко, ты размечтался.

Мы еще не выбрались. И неизвестно, выберемся ли, а я уже надумываю, что было бы, когда нет уверенности даже в сейчас. Да и вообще, хоть раз оправдывались мои ожидания?

Уверен, Гермиона в лучших традициях своего привычного школьного поведения, оказавшись бы в коридоре, просто отвернулась и делала вид, что ничего не произошло. А я? Не знаю...

С силой нажимаю на веки, рассматривая искры от давления. Мне пора переставать слишком много думать на отвлеченные темы. Главная цель — выбраться. Назвать друг друга по имени не помогло, пригласить почти на свидание тоже, если это можно было так назвать — принести девушку на плече против ее воли. Мне нужно было завести список и делать пометки о выполненной работе, жаль, что утром список вновь обнулится. Но я все еще оставляю записки перед сном, чтобы понимать, повторился день или нет. Лишь вчерашняя ночь стала исключением из правил.

Нахожу пергамент в привычном для него месте, сколько раз я уже пачкал его чернилами? Сколько дней мы тут, кажется, я сбился после цифры шесть.

«Драко, если ты это читаешь, тебе не повезло», — не стараюсь писать красиво, как этого всегда требовал от меня отец, сейчас я могу позволить себе буквы не одного размера и поставить кляксу. Какая разница? Правда, привычки никуда не пропадают, и, даже не стараясь, все равно выводил буквы с ровным уклоном и вместо кляксы — завитки, которые придают тексту «аристократичности» — так говорил мне отец?

Кладу лист на тумбочку, которая сейчас непривычно заполнена: волшебной палочкой Гермионы, портупеей, которая так и не приснилась мне. Мы просто случайно съехались, правда, я не спрашивал, а просто поставил ее перед фактом. Сны...

Общие? Я подозревал с того самого момента, как Гермиона странно реагировала на все мои замечания в первый день тут, но окончательно убедился только вчера. Но это меня почему-то ни капли не огорчило, скорее придавало некой уверенности. Единственное, о чем я сожалел, что не контролировал сны всегда, а действовал в порывах желания, хотел брать, хотел чувствовать, но не наслаждаться, не испытывать.

Она хотела меня. Ну, что ж, это было взаимно.

Мне хочется лечь рядом, обнять, прижать к себе так сильно, чтобы Гермиона не подумала о том, чтобы выбраться, но что делаю я? Отказываюсь от собственных желаний в угоду «правильности» и несу диван из гостиной, чтобы заночевать на нем, отчасти охраняя сон Грейнджер, но просто немного издалека. Хотя сегодня ее, кажется, не разбудит и бомбарда. Знал бы, что после оргазма она крепче спит, заставил бы кончить ее еще вчера.

***

Если в аду есть котел, в котором варятся за подглядывания, он — мой.

Когда домовик сказал, что нужно выбирать с умом, давая предостережение, я точно выбрала самое правильное место в замке. Нет, в мире? Правда, мой выбор был без выбора, но и я не сильно сопротивлялась.

Я опять проснулась в его спальне, но что самое приятное — он опять обнимает меня. Единственное огорчение: на мне нет его свитера, за который я готова отдать каждый связанный миссис Уизли. Не порицайте меня: они колючие, когда как свитер Драко — самое приятное из того, что я носила, надевала и чувствовала. Он опять обнимал меня, а я опять аккуратно повернулась, приподнимая его руку только для того, чтобы видеть. Не знаю, спит сейчас Малфой или нет. И мне не страшно, даже если нет. Он такой... красивый? Нет, это не описать словами, он не идеальный красавец в привычных понятиях, его черты лица немного острее, может даже грубее, но они такие, что хочется провести по скулам пальцем и запомнить, каково это — приткнуться к нему, чувствовать его под кожей. Знать, что он настоящий.

А от взгляда на его губы не могу не думать о том, как он буквально разложил меня на столе, с силой сжимая бедра, а я, уверена, выкрикивала его имя между оргазмами. Два... я не думала, что мой организм способен на один и непосредственный. А тут два и таких, что я была готова молить о пощаде и одновременно просить не останавливаться.

Могла ли я даже представить, что Драко Малфой сделает это...

О, Мерлин, при мысли о вчерашнем мне хочется опять ощутить его язык на клиторе, а пальцы в себе, а точнее — два. И я не знаю, как он их загибал во мне, но явно нашел у меня спусковой крючок, о котором я даже не подозревала.

Я лежу так тихо, что почти не дышу, мне кажется, что если я пошевелюсь, он проснется и опять начнет говорить о том, что я не должна трогать его шрамы руками...

Мысль, которая загорается в голове, точно дурная. Самая плохая из всех, пару секунд я борюсь с ней. Немного прикусив губу, думаю, что секундная боль отрезвит, но этого не происходит, наоборот, идея становится все более и более привлекательной.

— Ты же уже не спишь? — спрашиваю шепотом, потому что знаю ответ уже заранее. Если это опять прошлый день, то пора начать ругаться.

Губы Драко немного дергаются, он хочет улыбнуться, но не делает этого, вовремя вернув себе спокойный и умиротворенный вид.

— Нет, — все же отвечает, и я позволяю себе улыбнуться, пока он этого не видит.

— Я кое-что хочу попробовать, и мне немного страшно, так что, пожалуйста, молчи и терпи.

Малфой открывает глаза так резко, что я забываю, о чем говорила, но не о намерениях. Они слишком засели в моей голове, да так давно, что это уже почти как мечта. Очень-очень пошлая мечта. Он хочет что-то спросить, но я перебиваю.

— Похоже мы опять под сывороткой, поэтому, чтобы не возникло необходимости разговаривать, давай просто не будем сейчас задавать друг другу вопросов, — он смотрит с любопытством, но недоверие я тоже вижу. Но все же тихонечко кивает, соглашаясь. — Закрой глаза, — прошу. — И не отталкивай меня.

Последние слова даются тяжело, мне страшно, что вчерашнее утро повторится, что он опять запретит мне касаться руками его шрамов, но зачем руки, когда есть губы?

Малфой выполняет просьбу, закрывая глаза, а я подталкиваю его с бока на спину, внезапно осознавая, как много места на постели он занимает. Понятно, почему мы спали боком: тут по-другому не уместиться. Пальцы немного дрожат, но все же пытаюсь перебороть страх и волнение, не касаюсь его кожи, стараясь сократить тактильный контакт до минимума, когда расстегиваю первую пуговицу на его рубашке.

Его дыхание замирает, как и мое. Уверена, Драко борется с чувством, что я не должна прикасаться, жалеть, даже видеть. Пару секунд мы не дышим, я с занесенной рукой над его рубашкой, он — с не поднимающейся грудной клеткой. Пара секунд на чаше весов, которая определит исход, как минимум, сегодняшнего дня. Мы же не должны ругаться каждое пробуждение? Мы же можем проводить время более... приятно, изучая оставшиеся поверхности замка.

Меня терзают страхи, эти секунды короткие, долгие, почти бесконечные, словно зацикленные на наших сомнениях.

Драко выдыхает и расслабляется, и я тоже вспоминаю, что вокруг есть кислород, необходимый для дыхания, и чувствую каплю уверенности от его согласия. Он меня не оттолкнул, пока...

Опять расстегиваю пуговицу, обнажая все больше и больше светлой кожи с еле уловимыми росчерками шрамов. Почти не заметных при обычном освещении, их точно лечили усердно. Но из-за того, что они все равно есть, это значит, что было слишком больно и смертельно опасно. Мне хочется спросить, узнать, докопаться до души, которая прячется как раз там, под израненной кожей.

— Позволь спросить, но я не хочу, чтобы ты отвечал из-за сыворотки, если не хочешь, просто промолчи и я пойму, — не выдерживаю, и подцепляю третью пуговицу, понимая, что с каждой мое любопытство к продолжению возрастает. Драко не отвечает, и я задаю вопрос, расправляясь еще с одной петелькой. — Это было очень больно?

Он понимает, о чем я, я все еще не прикасаюсь к шраму руками, я и не хотела. У меня в голове были совершенно другие мысли. Малфой не отвечает, но я сама дала ему эту возможность. Когда у пояса ремня остается последняя пуговица, я немного распахиваю края рубашки, позволяя себе насладиться рельефом подтянутого тела. Он самый красивый мужчина из всех, кого я встречала. Хоть для проведения сравнительного анализа у меня недостаточно количественных данных, но я уверена: он идеален. Каждый шрам — прекрасен.

Драко продолжает молчать, но сейчас это не важно, мне хочется перебросить через него ногу и оседлать, но не уверена, что это сейчас мне облегчит план не касаться кожи Малфоя ладонями. Поджимаю под себя ноги, чувствуя, что сама от этого возбуждаюсь, и, опираясь ладонями о кровать, ощущаю тепло тела Драко совсем близко. Он всегда такой горячий...

— Я не прикоснусь к тебе руками, — тихо шепчу и замечаю, как немного хмурятся его брови от непонимания. Не давая шанса отказаться, аккуратно и нежно, как только могу, касаюсь губами первого шрама под левой ключицей и замираю, отстраняясь на миллиметр. — Я прикоснусь к тебе губами, — чувствую, как мое дыхание встречается с его кожей, образуя мятно-грушевый коктейль для обоняния. Никогда не чувствовала от Драко грушу, или это от меня?

Сейчас это неважно, мне важна его реакция.

— Это было больно, но не смертельно, — Драко отвечает, и понимаю, что я могу и хочу продолжать, он хоть немного, но готов довериться мне, пусть и с закрытыми глазами.

Касаюсь следующего, тоже почти незаметного шрама, но в этот раз не так невесомо, а более ощутимо, но все еще аккуратно, словно иду по неокрепшему льду нашего доверия. Шаг в сторону, и я провалюсь в прорубь, без возможности узнать, каково это — дойти до другого берега.

— Ты этого не заслужил, — не могу не сказать, хоть и слышу собственные слова, и они звучат как жалость, но это не она. Но Малфой похоже воспринял именно как-то, что я его жалею. Вижу, как напрягаются его мышцы на прессе, хоть глаза он все еще держит закрытыми, как ускоренно начинает пульсировать венка на шее.

Кажется, лед дал трещину.

И я не придумываю ничего лучше, как прильнуть губами к напряженной шее, не разрывая прикосновения, будто дышу через него, он мой кислород, почва под неустойчивыми ногами, если он меня остановит, я не провалюсь под ледяную воду, я стану ее частью, превращаясь в кристаллы ледяного отчаянья.

Не отталкивай, не дай мне упасть.

Думаю, но ничего не говорю, вкладываю буквы под кожу поцелуем. Венка на шее пульсирует, и Драко тяжело дышит, но я не могу понять: от злости или это другое чувство — то, которое заставило меня попросить его закрыть глаза. Желание большего.

— Ты тоже не заслужила шрамов, — Малфой говорит совсем не то, что я готова услышать. Он правда это чувствует?

Неожиданно его рука касается моего бока, понимаю, что он действует на ощупь, не нарушая моей просьбы про закрытые глаза. Каждое его прикосновение ощущается как близко поднесенная свеча: она согревает до границы с болью, но пока пламя бережное, оно не навредит.

Мне хочется замереть и чувствовать его руки на собственном теле, но также мне хочется и отдать что-то взамен. Ласку? Немного нежности? Частичку души? Не знаю. В этот момент я готова отдать себя всю.

Ладонь Драко добирается до моего плеча с тонкой белой лямкой, и он просовывает под нее пальцы, пока я спускаюсь аккуратными поцелуями по светлым зажившим шрамам. Я хочу прикоснуться к каждому и заменить боль на свои прикосновения, стереть из памяти воспоминания о кровопролитном прошлом.

Поцелуй — прикосновение к душе.

Момент, заменяющий образы.

Это до жути возбуждающе — прикасаться всего лишь к коже, но к его коже. Мне никогда до этой петли не хотелось от жизни эмоций, удовольствия. Сейчас все изменилось. Хочется наслаждаться моментом, его запахом, вкусом. Хочется испробовать новое — то, что в обычном мире было полным безумием.

Немного приподнявшись, я вытаскиваю края рубашки из брюк, стараясь не обращать внимания на выпирающую ширинку. Дается это тяжело, и я не удерживаюсь. Рука словно без моего ведома тянется к выступающему члену из-под плотной ткани брюк.

Малфой шумно вдыхает, и я чувствую его ладонь на своем затылке. Он совсем немного сжимает волосы, а мне хочется еще раз сжать член, чтобы вновь почувствовать натяжение прядей, но теперь он просто поглаживает, словно пытается распутать завитки кудрей.

Я вновь возвращаюсь к поцелуям, шрам за шрамом, не пытаясь стереть их.

— Шрамы сделали нас такими, изуродованными? — я говорю тихо, но Драко точно слышит меня. — Не знаю, но, если бы был выбор и я могла или отказаться от своего вечного клейма, или пережить настоящий момент, я бы сама вложила палочку в руку Беллатрисы. Настоящее важнее прошлых пролитых слез.

Пресс Малфоя напрягся, я не знаю, о чем он думает, но его рука вновь спускается с затылка к плечу, стягивая лямку. Немного, от этого даже майка не сползает вниз, но соски так сильно напрягаются под тканью, что становится болезненно щекотно.

Когда губы касаются последнего светлого участка у ремня, я, проводя губами по шраму, уже не сомневаюсь.

Пальцы слушаются немного хуже, чем я бы того хотела, но уверенность придает сил. И главное — мне хочется этого.

— Поможешь мне тебя раздеть? — спрашиваю, справляясь с ремнем, но теперь, чтобы стянуть брюки вниз, мне нужно, чтобы Драко немного приподнялся.

Он так и не открывает глаз, мне хочется немного приглушить свет в спальне, но если он не будет видеть, то, наверное, в этом нет необходимости. Мне одновременно и хочется, чтобы он смотрел, но с другой стороны — я все же немного стесняюсь. Возможно, в следующий раз это стеснение пропадет.

Свет из окна не яркий, почти интимный. Малфой послушно приподнимает бедра, когда я расстегиваю молнию, не понимая, как член вообще помещается в его одежде.

О том, как он будет помещаться у меня во рту, я пока не думаю. Я знала заранее, какой он большой, и все равно затеяла это.

Тяну брюки вниз, подцепляя и белье. Не получается не касаться кожи, как я обещала, руками, но сейчас это совершенно неважно из-за открывающегося вида.

— Если задохнусь в процессе, то я тебя покусаю.

Драко смеется, и член немного подрагивает от вибрации. Обвожу языком по губам и наклоняюсь, проклиная, что не убрала волосы в хвост. Но Драко словно знает, что сейчас мне нужна будет его помощь, вновь возвращает свою руку мне на затылок, скручивая часть волос в быстрый жгут, позволяя чувствовать себя более свободно.

Приоткрыв рот, я делаю это. Обхватываю головку губами, проводя по ней языком и посасываю, стараясь не задевать плоть зубами. Член не просто большой, он еще и толстый, и мне приходится очень постараться, чтобы продвинуть его немного глубже по языку, к нёбу. Малфой не подталкивает, но немного сам приподнимает бедра, не сильно-то и облегчая мне задачу.

Беру член пальцами у самого основания и пытаюсь двигать одновременно и рукой, и головой, создавая синхронные действия. Вкус опьяняющий, незнакомый. Чувствую себя слишком сексуально и возбуждающе в этот момент.

Малфой все еще лишь придерживает волосы, не создавая дополнительного давления. Надеюсь, он не понял, что я делаю это впервые.

***

Ее неопытность заставляет меня хотеть Грейнджер еще больше. Ее маленький рот не может даже наполовину взять член, но Гермиона компенсирует ладонью, которая хоть не целиком, но сжимает ствол. Мне хочется глубже вонзаться в ее горло, сжимать волосы сильнее, подталкивать, но я сдерживаюсь, понимая, что сейчас я играю по ее правилам. Она позволила вчера мне довести ее до оргазма дважды, я не вправе отказываться от предложенного. Особенно, что фантазировал об этом, как только увидел ее в первом сне.

Сдержать обещание и не смотреть — выше моих сил, а звуки, которые издает ее рот, слишком привлекательны, чтобы не посмотреть за процессом.

Блять.

Это было ошибкой: одно дело представлять, чувствовать, но видеть — это другой уровень экстаза. Как она ритмично поднимает голову и опускает, как обсасывает головку перед тем, как повторить. Если петля убила меня и я попал в рай, то я ни разу не пожалею о слишком короткой жизни. Я больше не хочу сворачивать Трелони шею, я хочу купить ей леденцов, если это она отправила нас сюда.

Обычно, чтобы мне кончить от минета, девушке приходилось усердно стараться, но все прошлое «обычное» стирается, когда появляется она, Гермиона Грейнджер, со спущенной лямкой короткой майки, стоящая на коленях перед моим членом. Мне хочется кончить в ее рот, но останавливаю себя и даю выбор, который больше обещал не давать, предупреждая.

— Я сейчас...

Умру? Скончаюсь?

Гермиона на секунду замирает и направляет взгляд в мою сторону, чтобы поймать на подглядывании. Ее это не останавливает: вместо того, чтобы вытащить член из собственного горла, она с особым остервенением насаживается глубже и глубже, стараясь не разорвать зрительный контакт. Из ее глаз стекают слезы, щеки покраснели, а губы припухли от трения. И мне нравится то, что я вижу, что я чувствую. Это проклятое место в секунду становится лучшим. Мне мало пяти дней, нужно больше, если утром мы сможем будить друг друга так.

Я кончаю, интенсивно, и все равно пытаюсь смотреть, чтобы не пропустить ни одной восхитительной секунды. Удивление в темных глазах Гермионы, страх на мгновение, осознание, что сперма стекает по ее горлу, и принятие — блаженное. Она не испугалась, не отстранилась, не оставила ни одной капли, проходясь по всей длине языком. Я отпускаю ее волосы, немного скрученные в жгут, и Гермиона выпрямляется, тяжело дыша.

— Ты обещал не смотреть, — без упрека напоминает, вытирая щеки левой рукой. Глаза ее блестят, кожа покрыта румянцем. Чертовски красивая и сексуальная.

— Не удержался, — тихо отвечаю, продолжая лежать неподвижно, стараясь растянуть эти мгновения и запомнить ее такой, с ямочкой на щеке от улыбки.

Гермиона светится так искренне, и я отвечаю на ее взаимность. Мне хочется взять ее в охапку и отнести в место, где нас никто никогда не найдет. Не в петлю, не в Хогвартс, на нем давно пора поставить точку. В живой мир, настоящий, с нормальными часами, которые не проигрываются ежедневно на новый лад.

— Доброе утро, — уже немного смущенно говорит Гермиона, а мне нравится такое «доброе утро», оно и правда доброе, первый раз за сколько? Всегда? Моя постель всегда пустует по утрам, там всегда холодно и одиноко. Так, как и должно быть. Я даже не стал менять школьную кровать, делая ее больше, не видя в этом необходимости. Зачем, если я сплю один. Но даже сейчас я не хочу ее увеличивать: если она станет больше, это значит, что у Гермионы будет шанс скрыться от меня на второй половине.

Да и петля не позволит...

— Я хочу тебя поцеловать, — честно говорю, понимая, что ни разу не сделал этого за все время здесь. Я хочу провести по припухшим губам, хочу даже почувствовать себя на ее языке, как подтверждение, что все что происходит на самом деле.

— Меня? — удивляется, поправляя лямку на майке. Ее удивление такое невинное, словно не она только что сосала член. А я тихо смеюсь, хватая за запястье и притягиваю к себе. Но в этот раз не сильно, не до синяков и боли, а просто, чтобы осуществить задуманное.

— Тебя, Гермиона, только тебя.

В ее глазах настоящая паника, словно я озвучил нечто ужасное, но когда она уже в сантиметрах от моего лица, какая разница: паника сотрется, как только я коснусь ее губ. Убираю волосы ей за ухо и притягиваю за затылок, чувствуя вкус мятной дыни, а дальше — нет ни губ, ни тепла, ничего...