Сладость

Сигарета за сигаретой опустошалась пачка.

Цукаса нервно курил у входа в магазин в не самом благоприятном районе, и пальцы слегка дрожали, от чего дрожал и зажжённый огонёк его сигареты в темноте петляющих переулков. Витрины и прилавки налезали друг на друга, желая потесниться в грязной, бедной обстановке, где особо брезгливые даже не могли ходить по асфальту. Что уж говорить о том, чтобы здесь жить. Но люди жили. Жили в небольших домиках, и их развешенное на балконе старое тряпьё качалось ветром. Жили в палатках. Лежали на улицах, упоротые в ноль. И Темна стоял среди всего этого, ожидая, пока Эму выйдет из магазина. Он сильнее кутался в синюю ветровку, сдающую позиции перед осенними холодами, и злился сам не зная на что, но злость эта, идущая изнутри и ничем не прикрытая, вынуждала тянуться за новой сигаретой сразу, как только бычок прошлой упал в лужу и ещё даже не успел затухнуть, ядовита шипя в воде.

Эму неуверенно положила наличные в ладонь продавцу и вышла на улицу, вместо неоновых ламп теперь освещаясь тусклыми фонарями. В карман своей кофты она спрятала металлическую круглую коробочку и поёжилась, когда Цукаса сверкнул диковатыми глазами, делая шаг ближе.

— Ну что? — Тенма осматривал подругу с ног до головы, не понятно что ища, но очень желая найти. Эму отвела взгляд в сторону, выдохнув.

— Цукаса…

— М? А? Не было у них или что? Ты чего молчишь, Эму? Скажи мне.

— Ты уверен, что оно тебе нужно?

Блондин цокнул, закатив глаза. Пачка сигарет смялась в его ладони, а затем выпала на землю, когда он положил руки девушке на плечи и заставил посмотреть себе в лицо.

— Скажи, Эму. Кого ты видишь перед собой?

— Своего друга…

— Вот именно! Твой друг просит тебя о помощи, так почему, блять, ты не можешь помочь? Если бы ты меня о чём-то попросила, я бы сразу помог тебе!

— Я знаю, Цукаса, — ответила Эму таким же повышенным тоном, чтобы криком перекрыть собственную растерянность и сомнения. — Но ты же хотел бросить?.. Ты же… — она сглотнула, будто что-то внутри не давало ей продолжить говорить, что-то давило на диафрагму и выкачивало воздух из лёгких.

— Мне просто. Нужно. Расслабиться. Ты понимаешь меня?

— Я понимаю. Но давай сначала поговорим.

— Я теперь учусь, думаю о будущем, никуда не хожу. Ты представляешь, какая у меня нагрузка? Мне очень тяжело. В том, что я приму это — ничего нет. Это наоборот стимулирует меня. У меня больше сил и желания что-то делать.

Он говорил спешно, вглядываясь Эму в глаза. Язык заплетался, но ни на секунду не останавливался, и Эму знала, что всё это спектакль с одной единственной целью — получить желаемое. Знала, но всё равно протянула ему в ладони коробочку, перехватив которую Цукаса ярко улыбнулся и обнял подругу.

— Спасибо!

Она не могла ничего ответить, виня себя и в то же время убеждая, что ничего плохого не случится. С Цукасой ничего плохого не может случиться. Он же её друг! С кем угодно, но не с Цукасой.

На металлической коробочке прыгали дизайнерские объёмные буквы, образуя надпись «Сладость».

***

Яркая розовая таблетка таяла кисло-сладкой горечью на языке, и, удовлетворяя томительное желание, стекала по стенкам горла, мешаясь с вязкой слюной. Цукаса прикрыл глаза, наслаждаясь слегка позабытым вкусом, чувствуя, как по телу бегут мурашки, возвращая облегчение тела и мыслей, что лишним грузом тащились по пятам последние дни. Голова стремительно пустела, взгляд преставал фокусироваться на чём-либо. Электрические заряды пробежали по всем нервным окончаниям, и Цукаса, со вздохом облегчения, лёг на пол своей спальни. Невинные листы тетрадей и книжек смялись, оказавшись под телом того, кого должны были образумить, и Тенма, повернув голову, встретился с картинками на глянцевой обложке одного из учебников.

Было так хорошо. Улыбка сама расплывалась на лице. С нервным смешком он подтянул книгу к себе и сощурился, пытаясь рассмотреть картинки. Те, как назло, бегали в хороводе, раскидывали буквы и цифры в разные стороны, не поддавались прочтению, а страница не сдавалась желейным рукам Цукасы, который никак не мог её порвать.

— Моё тело… Будто не моё, — с улыбкой выдохнул Тенма, переключив внимание с книги на собственные ладони. Лёжа на спине он поднял руки над собою и принялся рассматривать, заливаясь смехом. Ни в тот момент, ни до, ни после, он бы не сказал, что именно его рассмешило, но впервые за долгое время ему было так беззаботно и весело. Впервые его ничего не мучило. Как будто он снова в детстве и сам раскачивает качели, набирая высоту. Есть только узел страха внутри выбрасывающий адреналин в кровь, ты сам и высота. Как тут остановиться?

Зачем останавливаться?

Напевая под нос не связные слова, он смотрел в потолок, где нетрезвое сознание показывало ему представление из лиц людей, монстров и ангелов. Всё мешалось в сладкую кашу, приторную, манящую своей неизвестностью и жуткими чертами.

— Цукаса, — позвал голос поблизости, и Тенма, выныривая из слоёв тех миров, куда его тащила сладость, принялся вслушиваться. С радостным вздохом он попытался подняться, потому что голос узнал. Голос этот принадлежал Руи.

— Руи-и-и! — вглядываясь в чертей, танцующих по комнате, стены которой сжимались и разжимались, плыли, становились непоколебимыми и снова расплывались, он искал Руи и заметив, как тот тенью проходит мимо мебели и силуэтов, постарался его позвать. — Ха-ха! Ты пришёл проверить моё домашнее задание? Ха-ха-ха-ха, — он прикрыл глаза без сил валясь на пол. По лицу стекал пот, мокрые волосы и одежда прилипали к горячей коже. Вдруг рядом оказались незнакомые люди, шепчущие, нависающие над Цукасой, как над столом с ужином. И Тенма уставился в их лица, чувствуя кольнувший в груди страх. Слава богу и они скоро превратились в бесформенные массы уплывая на смывающих галлюцинации друг за другом потоках. Однако Цукаса уже спел испугаться. Часто моргая светлые глаза бросались со стены на стену, напоминая обладателю, что он находится дома и всё в порядке.

— Руи? — беспомощно позвал Цукаса ещё раз того единственного нормального человека, которого здесь видел, и жалостливо всхлипнул, понимая: этого человека здесь нет. Здесь никого нет. Затем его снова взял смех, бурлящая кровь закипела, варя изнутри юное тело, и Цукаса вернулся на прохладный пол, прижимаясь лицом к глянцевым обложкам тетрадей. — Ха-ха-ха! — его потряхивало и морило в сладкое забытьё одновременно. Губы приоткрылись, а большие чёрные зрачки распахнутых глаз вбирали всё, что рисовало покалеченное наркотиками сознание.

***

Каждый новый день вбирал в себя больше цветов и красок, насыщался приятными эмоциями до передела, делая Цукасу счастливым. На уроках Тенма появлялся воодушевлённый, полный сил и с улыбкой на лице. Эму удивилась тому, как её друг, который даже под дулом пистолета не брался за математические задачи, неожиданно, стал что-то понимать, и оценки за его тесты не сильно, но подросли. Цукаса светился, заливисто смеялся, не заваливал проверочные по предметам и вроде даже взялся за ум.

На физкультуре под палящим солнцем играть в волейбол было невозможно. Цукаса и Эму, вместе с толпой других уставших одноклассников, оказались на уличных трибунах, вскользь поглядывая за игрой оставшихся, самых стойких любителей физкультуры. Цукаса лежал на коленях Эму, а девушка перебирала его блондинистые волосы, о чём-то крепко задумавшись.

— Цукаса, скажи… — подала голос она, и Тенма лениво приоткрыл глаза, глядя на бегающих спортсменов. — Как ты себя чувствуешь?

— Я? Хорошо. А почему ты спрашиваешь?

Она поджала губы, но всё же произнесла:

— Просто мне кажется, у тебя… Ну не смотря конечно на твои успехи в учёбе, у тебя, похоже, есть проблемы.

Он свёл светлые брови у переносицы, смешно надулся и приподнялся, садясь рядом с подругой.

— Да брось! — Цукаса закинул руку ей на шею, притягивая девушку ближе. — У меня нет никаких проблем. И всё благодаря тебе. Кстати, как ты думаешь: победят красные или синие? Давай соберём ставки.

— Пф, какие ставки?.. Никто тут ставить не будет ни на что…

— Ну, тогда давай только мы с тобой! Если выигрывают красные — я должен тебе желание. А если синие — ты мне.

— Хорошо, — она опустила голову на его плечо, не следя за игрой и из всех сил вытесняя бушующее в груди беспокойство. Кажется, она сделала что-то не так.

Но Цукаса ведь счастлив?..

Вернувшись в тонус, Тенма вспомнил о своей помутневшей любви, а та в свою очередь разгорелась пламенем, и её шершавые языки облизывали сердце Цукасы, оставляя ожоги.

Он надел свои любимые шорты — чёрные и короткие, облегающие молочную кожу стройных ног. Сверху широкую кофту с длинным рукавом, почти полностью прикрывающую наличие этих самых шорт. Глаза подвёл тенями, чтобы были ещё выразительнее и чётко пускали стрелы в нужный объект симпатии. Облако светлых волос на голове дополняло образ милотой и невинностью. Покрутившись перед зеркалом, Тенма уже было хотел шагнуть за порог квартиры, как зазвонил его телефон. Закинув в рот таблетку, Цукаса снял трубку.

— Да? — ответил парень сладким голосом обольстителя, сняв трубку. Это звонил Руи.

— Цукаса.

— М-м, мне мне нравится когда вы зовёте меня по имени, учитель, — протянул, хихикая. — Что-то случилось?

— Да. Сегодня не приходи.

Цукаса обиженно надул губы, покрытые чуть темноватой помадой, и опёрся на стену в коридоре спиной, закрывая на замок дверь, что только открыл.

— Ну вот. А я так хотел вас увидеть.

— Что ты хотел?

— Уроки поучить с вами. Уроки.

— Извини, что поздно предупреждаю. Надеюсь, ты ещё не выехал?

— Ваши извинения, — Тенма перевёл взгляд в зеркало, где отражалась его излучающая ауру пубертата, фигура, в открытой одежде, — так приятно звучат. Но да, я ещё не выехал. Пока что дома.

— Отлично.

— Да-а… Пока что дома… В коротких шортах, которые хотел вам показать. Теперь вот просто думаю о вас, учитель, — протянул Цукаса, улыбаясь.

— Что?

— Кажется, шорты мне малы. Всё внизу так болезненно сжимает, — блондин провёл рукой по собственному телу, с груди ниже, к животу, а затем к паху, где уже чувствовался бугорок от тех мыслей, что своевольно заполняют голову Тенмы. — Вот бы вы их сняли, — выдыхает в динамик Цукаса, прикусывая губу. Черти пляшут на дне его широких зрачков.

— … Ты о чём?

— Ну только не притворяйтесь, что не понимаете. Ладно?

— Цукаса. Я влеплю тебе затрещину, как только ты появишься на моих глаз.

— Ах. Учитель садист? — его возбуждённый смех вызывает недопонимание у Руи. — Тогда мне придётся стать мазохистом. А может я уже? Ведь учитель так холоден со мной, хоть я всегда иду на контакт.

— Дубина малолетняя, ты что творишь, блять?

— Я хочу секс по телефону.

— Блять, чт…

— Компенсация, — Цукаса проходит в свою комнату, на ходу снимая кроссовки, — за отменённое занятие.

— Мы отработаем то занятие.

— Да, прямо сейчас. Или что, — ухмыляется Тенма, а голос его делается игривым, — учитель боится говорить про меня постыдные слова?

Руи на том конце провода протяжно выдыхает. Цукаса улыбается, закусывая губу. Он явно может представить, как Камиширо трёт переносицу, нервно хмурится, сжимает зубы и смотрит, смотрит так, будто сейчас дыру прожжёт. Под этим испепеляющим взглядом, только разве что таять и можно начать.

— У тебя никакого стыда нет.

— А вас возбуждают стыдливые?

— Заткнись, Цукаса. Иногда я не понимаю, шутишь ты, или реально отбитый на всю голову.

Тенма замолкает, сжимая губы. Грудная клетка поднимается и опускается от частого дыхания.

— Я позвоню, — добавляет учитель, — когда у меня будет свободное время. Отработаем пропущенный сегодня урок.

— Буду ждать, — незамысловато бросает блондин и сбрасывает, ложась на своей постели. Все сборы в итоге оказались напрасны. Руи всё отменил. Интересно, какие-то дела появились? Почему какие-то дела могут быть важнее занятия с Цукасой? Становится чуть-чуть грустно. Влага едва выступает на глазах, а парень уже поднимается, не желая раскисать весь вечер.

Если репетитор отменён, и завалы по учёбе, вроде как, уже и не завалы, так может… Может Цукаса заслуживает развеяться? Немного отдохнуть, потанцевать, отпустить себя? Руи сказал ему быть трезвыми, но откуда Руи узнает, был ли Цукаса трезвым всю неделю, а не только в дни их встреч? Да и вообще… Почему Цукаса должен кого-то слушать?

У него нет денег и он рыщет в комнате родителей, аккуратно задвигая за собою все ящики и закрывая дверцы шкафов. Старается не наследить и находит то, что нужно — в тумбочке у маминой кровати шкатулка. А в ней купюры наличными. Цукаса и раньше знал, что здесь хранятся деньги. Мама копит их, складывая рядом с собой. Раньше это место считалось почти святым, неприкосновенным, потому что деньги откладывались Саки на лечение, а сейчас Саки жива-здорова, и даже лишний раз на брата не смотрит.

Он мнёт заначку родителей, небрежно засовывая в карман, и вызывает такси. Ночь обещает быть весёлой.

***

Мама трясёт его за плечи, кричит во всё горло, а её слёзы, такие частые в последнее время и абсолютно ничего не значащие для Цукасы, лишь вызывают недоумение. О жалости и речи быть не может. Упоротый в ноль подросток глядит на маму дымкой опьянённого, задурманенного взгляда, напоминания лунатика, блуждающего во сне.

— Как ты мог! Как ты мог, Цукаса! — бьёт женский голос по ледяной стене, что начинает трещинами покрываться и грозит осколками поранить все в радиусе метра. Поранить сердце Цукасы, что почти не бьётся, сливаясь со звуками внешнего мира в одну симфонию, разбавляемую неуместным криком выбившегося из гармонии инструмента. Горячие слёзы обжигают лицо женщины. Красные паутинки тянутся от розовых глаз по белкам, волосы с тронувшей их сединой растрёпаны. Округа только начала просыпаться, нежась в последнем ярком рассвете набирающей обороты осени. А Цукаса теперь и уснуть не сможет. На него с порога дома наехали за кражу. Было бы что красть. — Ты же знал, что это деньги твоей сестры, для её лечения, как ты мог потратить их на… — язык отказывается произносить то, что в произношении не нуждается. Потому что огласка равносильна признанию. Равносильна принятию того, что никто ничего не может с этим поделать. А солнце ползёт и ползёт по ещё недавно ночному небу, разгоняя мрак, выныривая из мягких облаков, где хочется тонуть и лежать, кутаясь в белую вату. — Неблагодарный! Как такой сын вырос в этом доме? Позор, позор! Собственную сестру задумал лишить жизни!

Вздор. Цукаса для этой девочки очень много в детстве сделал, с чего бы сейчас удумать что-то плохое? И небольшая сумма денег, кстати, вовсе не покрывает тех ущербов, что постоянное пребывание в больнице принесло маленькому одинокому мальчику. Тех ущербов, что нанесли разговоры родителей: всегда о Саки — никогда о Цукасе.

Мама продолжает кричать, не может поверить в то, что её сын такой. И ей даже нет дела до его зависимостей, до того, где он скитался в таком виде всю ночь. Ей дело до тех денег, что Цукаса не свои зависимости потратил. Она несётся в комнату, в порыве гнева хватая рюкзак своего старшего ребёнка, попавшиеся под руку одежду и тетради.

— На, забери! — всё это вываливается за порог, образуя гору хлама. Тенма выдыхает, опускаясь на корточки, чтобы вещи свои забрать, и как финальный аккорд, мама произносит: — Ты мне больше не сын. Убирайся из этого дома, проваливай. Пошёл вон!

Дорога в школу сопровождается головной болью, обезвоживанием и выжигающей нутро обидой, липко осевшей внутри. Хмурится Цукасе не к лицу, поэтому он переодевается в туалете школы, из начинающей порно-звезды превращаясь в заурядного школьника, и улыбается всем, в том числе Эму, спрашивая, не найдёт ли та в своей сумочке обезболивающее.

День тянется слаймом долго-долго и рвётся в тот же миг, как звучит звонок с последнего урока. Все летят по домам, а Цукасе лететь некуда. Закидывая лямку рюкзака на плечо, блондин медленно выходит из школы, не желая ничего. Он даже вчера особо не веселился. Как-то было… Что-то было не так. Что-то внутри не так.

Спасательным кругом в море безделья оказывается пропущенный вызов на экране телефона. Светлые янтарные глаза расширяются и ресницы чуть трепещут, а губы трогает улыбка. Руи звонил. Но Цукаса не поднял, и теперь читает сообщение репетитора:

Предлагаю провести урок сегодня. Приходи в 16:00, если да.

Конечно же, да.

Довольный школьник направляется к дому учителя, чтобы время до четырёх коротать, катаясь на качелях у того под окнами.

***

Руи открывает дверь, внимательно оглядывая Цукасу и пропуская внутрь. Тенма разувается, проходя к нужной комнате. Руи подмечает несвойственную молчаливость. Чёрная футболка прилегает к его груди и рукам, открывая взгляду рельеф мышц. Он зачёсывает рукой фиолетовые отросшие волосы назад, но те упрямым каскадом возвращаются на место, спадая на глаза и обрамляя бледное лицо со скулами и парой глубоких медовых глаз, что как у хищника, глядят завораживающе из-под чёрных ресниц.

— Я сегодня не принёс домашнее задание, — признаётся Цукаса, опускаясь на стул. Белая школьная рубашка выглядит мятой, как вобравшая всю существующую небрежность вещь. Она подходит Цукасе. Руи отодвигает свой стул, садясь рядом с горе-учеником, который поставил школьный рюкзак не колени и сверлит взглядом ноутбук.

— Почему?

— Простите.

— Ты её сделал?

— Да.

Допрос удивительно быстро подходит к концу — и правда, что-то не так с Цукасой сегодня. Цукаса так не отвечает. Его лицо не имеет в привычном арсенале эмоций такого выражения. Разбито-наплевательского, заебавшегося, не идущего никак в дуэте с улыбкой, что он пытается из себя выдавить по привычке.

Руи ведёт урок.

Ему стоило бы признать свою вину хотя бы в том, что не ожидал от Цукасы абсолютно ни-че-го. А парень оказался не только не тупым, но и почти что способным. Через силу и труд он воспринимал обрывки информации, что хотел донести учитель. Время комплектовало всё в единую картину, и в итоге получался тест по математике написанный на проходной бал. А до этого ведь было по нулям.

Приятные два часа Цукаса провёл в компании учителя. Обращая внимание не только на материал, но и на красивое чужое лицо, на то, как двигаются губы, когда Руи говорит. Как хорошо выглядит его профиль. Как мышцы перекатываются под светлой кожей, маня дотронуться. И Цукаса просто смотрел, а его память просто делала пометки, внося в план будущих галлюцинаций то, что нужно спроецировать обязательно.

— Ты понял хотя бы какую-то часть? — в итоге спрашивает учитель, обращая внимания на лицо Цукасы целиком и полностью. Окуная в глубокое озеро нераспознанных желаний бархатом своего голоса и глубиной пронзительного взгляда.

Цукаса кивает. Светлые пряди волос торчат в разные стороны. Глаза уставшие.

Руи откидывается на спинку стула, скрещивая руки на груди.

— Цукаса.

— Да?

Не привык он сам тащить из людей. Не его это хобби. Ему по большей части плевать. По меньшей тоже. Но он говорит:

— У тебя какие-то проблемы?

Тенма закусывает щёку изнутри, веснушки на лице освещаются лучами солнца, что яркими слишком стали из-за заходящего солнца, и играют на прощание.

— М-м, нет, — хмыкает блондин, прикрывая глаза. Руи непроницаем, как маска из фарфора. Ждёт. — Но вашу кофту я не скоро смогу вернуть.

Учитель вопросительно поднимает бровь.

— Меня, — запинается Цукаса, облизывая искусанные губы, гоняя мысли от одной к другой, — ну, типо, из дома короче вышвырнули.

— Причина?

— Ай, да там… — он закатывает глаза, наигранно повышает голос: — Ты плохой, бла-бла-бла. То, сё, бла-бла-бла.

— То есть весомой причины нет? Или ты не хочешь её сообщать?

— Возможно, это личное, — золотые глаза нождачкой блуждают по полу, натирая тот, и наконец поднимаются на мужчину, — даже для вас, учитель, — Цукаса подмигивает, не сдерживая смешок.

Руи выдыхает, не говоря ни слова. Тенма постукивает пальцами по своим коленям и наконец поднимается.

— Ладно. Вы всё равно не позволите мне остаться. Вы даже занятий со мной не переносите, — смеётся парень, а на душе так гадко, и лицо вот-вот дрогнет в гримасе боли, неизвестной, ненужной, не имеющей смысла и веса, — поэтому я пойду. Что-нибудь придумаю.

— С чего ты взял?

Цукаса замирает, и его взгляд встречается со взглядом учителя.

— С чего ты взял, что я не позволю тебе остаться? Если ты в критической ситуации, то можешь переночевать здесь. В конце концов, у нас был уговор: ты трезв — я снисходителен. И раз уж ты свою часть не нарушаешь, то как я могу позволить тебе слоняться всю ночь? — он встаёт и выходит из комнаты, а старшеклассник, как цыплёнок, топает за ним по пятам.

В квартире есть гостевая и кухня, есть спальня Руи, где Цукасе уже доводилось побывать, есть спальня Мизуки. А есть ещё много неизвестных комнат за дизайнерскими дверями, одну из которых открывает для Цукасы Камиширо. Щелчок по выключателю провоцирует приятный свет одного из десяти настроенных режимов освещения.

Огромная кровать и шкаф. Стол, панорамные окна, за которыми соком свежих плодов стекает за горизонт алый закат. Машины мчатся живыми потоками по спутанным дорогам, небоскрёбы в далеке глядят приветственно.

— Можешь остаться здесь.

У Цукасы затаивается дыхание где-то в трещинах засохшей души, что-то в сердце так отчаянно теплом обливается, что хочется грудной клетки коснуться, надавить, лишь бы спазм прогнать.

— Только на одну ночь, — шёпотом срывается с юшеских губ. Должно звучать убедительно, а на деле слишком жалостливо.

— Надеюсь, что да. Но если не помиришься с родителями завтра — никто отсюда гнать не будет. Постельное бельё в шкафу. В ванной в тумбочке найдёшь чистое полотенце, — он выходит. Цукаса вдыхает лёгкими здешний воздух жадно, а лицо его разглаживается, не оставляя ни единой тени, ни единой хмурой или напряжённой морщинки.

Эта комната ему. Потому что он попросил.

Только ему.

Просто… Просто так?

Струи воды уносят за собою в смыв следы этого грешного дня, полного обмана и мерзости, отвращения к себе, ненависти. Больше ничего нет. Всё это забрала вода и унесла, чтобы дать Цукасе чистый лист для творения нового, завтрашнего дня. Тенма проводит по телу руками, вспенивая чужой гель для душа, и думает о том, стоит ли ему вымыться настолько хорошо, чтобы отблагодарить Руи.

Мысли эти, как всплыли на поверхность бушующего штормом сознания, так и скрылись под его толщей в следующий миг. Нет. Руи не такой. Он ничего не потребует, потому что он ничего не хочет. Тенма втирает себя махровым полотенцем, надевает выделенную Камиширо футболку для сна и, идя по коридору к своей комнате, слышит шум телевизора в гостиной, видит, как в её темноте, за дверью, горит экран телевизора.

Наблюдать за движением далёких машин, лёжа на постели, можно вечно. Цукаса вдыхает запах простыней — приятный кондиционер. Здесь так уютно и тепло. Так тихо. Он делает робкое предположение: может, тишина и была тем, что ему нужно? Тем, за чем он гнался, спотыкаясь о всё и всех, переступая через себя. А может и нет, потому что в какой-то момент вечера, уже перешедшего в ночь, он встаёт и аккуратно идёт к гостиной.

Руи, сидя на ковре и опираясь спиной на диван, отправляет очередную порцию попкорна в рот, довольствуясь карамелью на языке. Он смотрит на экран телевизора неотрывно, желая запомнить всё в мельчайших деталей, чтобы пересказать Мизуки. Его предельную концентрацию внимания всё же нарушают — тихо открывается дверь, что не может не заметить боковым зрение учитель. В дверном проёме появляется растерянная моська Цукасы. Его стройное бледное тело в одной лишь футболке и трусах, высыхающие волосы, большие глаза — всё так до смешного по-детски, что у Руи щемит сердце. А Цукаса так и продолжает стоять, с ноги на ногу переминаясь, молча выпрашивая разрешение и молча его получая, когда Руи, наконец, хлопает ладонью по месту рядом с собой. Ничего не произнося, Тенма  бесшумно подходит, в миг оказываясь близко к учителю, садится и поджимает колени, укладывая на них руки и сверху подбородок.

Руи двигает тарелку с попкорном ближе к ученику. Тот несколько мгновений смотрит на угощение, затем на учителя, который заинтересован сериалом, откидывающим блики на точёный профиль его лица. В темноте невидно, как розовым пятнами кусается смущение на лице Цукасы. Худые пальцы тянутся к попкорну и подносят один к губам. Карамель чувствуется на языке. Сладкая. Незначительные пол секунды тело Тенмы не движется, а потом парень жуёт и вдыхает, сосредотачивая интерес на телевизоре.

Руи думает о том, как приедет в больницу к Мизуки, сторожащему свою драгоценную любовницу-истеричку, совершившую попытку самоубийства, и расскажет про новую серию сериала, которую Мизуки в других обстоятельствах ни за что не пропустил бы.

Цукаса думает о том, как ему незаметно отлучиться в ванную и принять таблетку.