12. Тайник без ключа
— Том?..
Его трясло. Конкретно трясло. Эта дрожь не была похожа на ярость или страх. Эта дрожь бывает только тогда, когда ты совершил самую большую ошибку в своей жизни и был готов мириться с самыми неутешительными последствиями.
Он выстрелил в стену.
— Том?.. — повторила я почти шепотом от бессилия и шока.
— Заткни пасть. — прозвучал его стальной голос.
Он буквально не знал, что делать. Это читалось в глазах. Комната закрыта на ключ, пробраться сюда будет невозможно. За несколько лет обучения и работы адвокатом я профессионально научилась успокаивать ответчиков, сторон защиты и разбушевавшихся людей. Но успокаивать грабителя, лицо которого постепенно приобретало малиновый оттенок, я не могла. Не собиралась благодарить или целовать колени с миловидной рожей. Я просто наблюдала за тем, как яд медленно затапливает его сердце.
Он пожалеет, что не убил меня.
— Я не могу порезать себя, чтобы кровь была повсюду. Они заподозрят. Я сделаю это тебе и закрою во втором хранилище, поняла? Я не знаю, насколько это больно, но, уверяю, сделаю все, чтобы ты ничего не чувствовала.
От вида заостренной стали у меня чуть глаза их орбит не вылезли, и я отрицательно качнула головой.
— Ты можешь не издавать звуков? — задал риторический вопрос Том, садясь со мной на пол. Он порезал ткань комбинезона в форме пули и аккуратно разорвал, открывая вид на ляжку. Я сжалась. — Я зажму тебе рот...
Иногда ты не замечаешь боли, потому что фокус твоего внимания направлен вообще в другое русло. Речь не о красивых обворожительных глаз Тома или его искреннем желании закрыть мне рот из-за моих хныканий.
Речь о том, что он, черт побери, сделал. Не убил, не избил, а...
Оставил живой.
Руки Каулитца в миг покрылись кровавыми царапинами от моих судорожных сжиманий, когда лезвие рассекло кожу и алая жидкость разбрызгалась повсюду – на одежду Тома, на туалетные кабинки, на мои пальцы. Рана не глубокая, но порез достаточно большой, чтобы продемонстрировать выстрел в лоб с помощью количества крови. Только мозгов на стене не хватает. С удовольствием бы размазала Каулитца, хотя разумом он не отличался...
— Тише, тише... Ты как маленькая. — прошептал он недовольно, ободряюще проводя ладонью по моим спутавшимся волосам. Он не умел утешать.
Я стиснула зубы. Кровь продолжала безостановочно течь, скатываясь вниз по ноге и образовывая лужу. Мое сердце совершило кульбит, когда в дверь внезапно постучали.
— Открывай! — закричал Микель, безжалостно тарабанив.
Том с вздохом поднялся, его глаза потемнели, сохраняя на лице прежнюю несвойственную жестокость. Я повернулась спиной к ним, прилагая все усилия, чтобы мое тело не дрожало, ресницы не трепетали, а перед глазами плясали картинки от бессилия. Меня могло стошнить от потери крови в любой момент.
Микель тяжелыми шагами мерил комнату, и я чувствовала его взгляд даже отвернувшись. Он не удостоил меня особым вниманием, лишь удостоверившись в выполнении приказа. Я не шевелилась, даже задерживая дыхание на пару тройку секунд.
— У нас сбор через час, Хулагу даст распоряжение. Новости гудят. — Казалось, парня вообще не смущает труп на полу и кровь, словно он привык к такому зрелищу с рождения. Он продолжил что-то рассказывать Тому, который, я уверена, мыслями был вообще не с ним. Он думал, как пронести меня незаметно. — Все дороги перекрыты, полиция пытается найти хоть каплю схожести преступников с нами. Они не узнают наш план. Этим беднягам нужно забыть все, что они раньше проходили в своих покупных академиях, потому что они не понимают, как мы обводим их вокруг пальца.
Том изредка угукал, поглядывая на меня, но я держала глаза полуприкрытыми, чтобы не засветиться. Этот гаденыш сдерживал смех от моей актерской игры! Я ему палец откушу, если он посмеет подойти.
— Ты чего? — настороженно протянул Микель, смеряя взглядом Каулитца, а потом меня. Закрыв глаза, меня снова передергивает, но уже сильнее, чтобы заметить. — Ты куда ей стрелял, снайпер?
— В шею. — не задумываясь, ответил тот.
— А то я и вижу, сколько тут крови... Ладно, неси ее вниз, там разберешься. И не опаздывай.
Любое прикосновение сейчас доставляло сильную боль. Но Каулитц, решив это проигнорировать, медленно взял меня на руки и вынес меня. Сил не было даже за шею держаться, не то, что самой идти. Я впервые за несколько недель рассмотрела Тома детально – потрескавшиеся губы, идеальный прямой нос, глаза цвета древесной коры и слишком запоминающиеся брейды.
В небольшой комнате, предназначенной для хранения швабр и метелок было просторно и сыро. Пахло препаратами, а освещение почти на нуле – только одна еле работающая лампочка, в которой скапливалась вся моль. Каулитц опустил меня на пол, кашлянул и отряхнул себя от пыли. Сначала мне даже показалось, что он сделал это, демонстративно отряхиваясь от моих касаний. Оглядевшись, он достал спиртовые салфетки, чтобы в скором порядке остановить непрекращающееся кровотечение.
Я засмотрелась.
И даже не знала почему у меня в груди спал камень с души. Словно птица вылетела из клетки после заточения.
— Больно? — невзначай интересовался Том, прислоняя едкую ткань к моей ране. Шипение и проклятия послужили отличным ответом.
— Это похоже на наказание. — сухо заметила я, пытаясь поймать его взгляд. Но все это время он даже глазом не повел.
— Это оно и есть.
— За то, что я стрельбу хотела устроить? — как-то даже растерянно покосилась я, не думая, что это все было так серьезно. Вернее... теперь эти грабители не кажутся для меня легкомысленными.
— Нет, Каролина. В этом и состоит суть наказания – знать, что тебя наказали, но не догадываться о причине.
— Это чушь собачья. — прервав его философские речи, мне пришлось снова заткнуть рот из-за новой порции боли, сопровождающейся неукротимым желанием послать Каулитца к чертям.
— Ты знаешь, это отличная идея.
— Какая? Делать мне больно, чтобы я закрыла рот?
— Устраивать стрельбу, чтобы я нес тебя на руках, красавица.
— Не смешно.
Нет. Он не изменился. Снова то же ребячество и желание флиртовать со мной в самом неподходящем месте. Впрочем, Том и не видел, что я была против. Не видел моих нахмуренных глаз, моего напряжения, которое только что он пытался понизить, не видел отчаяния, исходившее от меня, как аура. Я всеми силами пыталась забыть его и его предательство, справиться с неутешительной потерей отца, слова которого каждую ночь преследуют меня в кошмарах, вынуждая строить догадки из ничего.
— Я пошутил. — сказал Том уже сухо, туго натягивая бинт на мою израненную ляжку.
— Я знаю.
***
Особо много занятий в полутемном помещении найти не пришлось – только изучение незамысловатых рисунков на потолке и счет времени в голове. Том куда-то ушел, когда закончил свое заботливое ухаживание за мной, и я снова погрузилась в тьму. Так всегда. Я старалась мало думать и много говорить, чтобы бешеный поток мыслей не одолел меня, заставляя вспоминать о ошибках и, как назло, о возможных исходов событий в прошлом. Любой из вопросов начинался: «А что если?»
А как бы сложилась моя жизнь, если бы я не пришла к отцу, а он не просипел мне те слова? Если бы я не начала отношения с Томом, зависимая от чужого внимания и обаяния? Жизнь ведь очень непредсказуема на случайные мелочи. Все может поменяться, будь то ты выйдешь из дома на три минуты раньше и черная кошка не перейдет тебе дорогу. Формально это считается предвестником плохого дня, а только единицы считают, что это к удачи и подаркам. Я оставалась на стороне оптимизма.
Мне казалось, прошло несколько дней, прежде чем в проеме хранилища появилась тень с подносом в руках. Приподнявшись на локтях, передо мной ставят еду и сердце снова закололо от напускной нежности. Бред.
— Выглядишь уже лучше. Не так, словно я в стрингах своей задницей любуюсь.
— Будто я не видела это. — сохраняя холодность пробубнила я, с чистой искренностью поедая сэндвич с лососем. — Почему пришел так рано?
— Жанна слишком долго говорит о тебе заложникам.
— Говорит, как не надо?
— Ее все равно никто не слушает. — Том сидел рядом, положив руки на согнутые в ногах колени. Я старалась не смотреть на него – скорее всего потому что он вел себя так, будто между нами раньше не было, и это вызывало внутри настоящий апокалипсис противоречивых эмоций. Если бы я могла ходить, с удовольствием бы пустила ему пулю в лоб. Он заслужил. Мне хотелось крикнуть, что его тоже никто не слушает, чтобы он почувствовал хоть что-то связанное с сожалением или раскаянием, но это гиблое занятие.
— Ты еще злишься, да? — спустя несколько минут молчания поинтересовался Том.
— Самый тупой вопрос в моей жизни.
— Нога... не болит? Мне реально не хотелось причинять тебе боль. Особенно после всего, что случилось.
— Тем не менее, ты причинил. Я знаю – другого выхода не было, но в любом случае видеть тебя теперь каждый день еще хуже, чем когда-либо.
Я больше не хотела строить иллюзии рядом с Томом, чувствуя себя уязвленной перед собственными чувствами. В наших отношениях была одна простая истина – мы оба имели травмы и тараканов в голове, но нам это не мешало убирать между друг другом кирпичики, которые выстроили, как супер защитный барьер. Я привыкла все держать в себе, справляться одной, не веря, что кто-то может задержаться в моей жизни надолго. Рассыпаясь на глазах, мы не замечали, как нас затапливала ложь и нежелание общаться о чувствах.
— Тебе всегда проще молчать, нежели разговаривать о проблемах. — критично заметила я, тщательно пережевывая каждый кусочек еды, чтобы насладиться. Мало ли когда еще он принесет еду. Каулитц вечно занят.
— О какой проблеме из?
Я молчаливо пожала плечами и кинула на него язвительный взгляд,
— Каролина, что ты хочешь услышать? Что мне жаль? Да, блядь, мне жаль. Я поступил как мудак, когда сказал, что изменил и все это время вел себя как тайник без ключа... Ненавидь меня сколько хочешь, но знай, что...
Он осекся, словно его поймали на лжи. Каулитц виновато поджал губы, не видя от меня какой-либо реакции. Если я сейчас снова начну говорить, выпытывать информацию и не получить ничего – случится взрыв. А я ненавидела терять контроль над собственными эмоциями и жалеть о сказанном. Потому что уже никого не волновало, что слова в гневе совсем не значат правду или истинное отношение к человеку. Это просто всплеск. Разгневанным людям часто приходится орать, когда толком нечего сказать.
— Если захочешь еще покушать – скажешь.
Он в третий раз обработал мою рану спиртом, перевязал и наложил плотную ткань. Мне оставалось только лежать, размышляя о прошлом.