STOCKHOLM SYNDROM | Том Каулитц

Fourth Of July – Sufjan Stevens (песня у меня в тгк - liabelww включить!!!)

PAST. 13th of July

Возможно, боль существует для того, чтобы люди учились ценить красоту, пока она бесследно не исчезла.

Том ощущался, как любимая конфета на верхней полке, до которой ты никак не можешь дотянуться - она радует глаз, хочется раскрыть обертку, узнать, что внутри, но попытки не увенчаются успехом. Чтобы достать сладость, нужно сначала ее получить. Ты встаешь на табуретку, но она все еще слишком далеко. Становишься на цыпочки, напрягая каждую клеточку тела, плюя на то, что можешь свалиться. Ты тянешься, руки дрожат от перенапряжения, а когда наступает момент получить желаемое... летишь вниз.

Может, это к лучшему?

Мало кто любит осознавать, что конфетка была пропитана ядом, и вселенная сама избавляет тебя от гнили в жизни?

Но я упорно не замечала подсказки свыше, отдаваясь Тому Каулитцу. Человеку, который улыбался, когда я находилась в его квартире последующие недели с растрепанными волосами, глупой физиономией на лице и ощущением полного блаженства после потрясного секса, что не было у меня уже много месяцев. Я любила Тома. Да. Для любви нет причин – она существует только для ненависти. Он поддерживал меня во всем, хохотал, видя, что я матерю дяденьку, который в суде отказался давать правдивые показания, потому что его спутница жизни не приготовила ему покушать с утра.

В университете нас тщательно готовили к каждой необычной ситуации, что может произойти с вами в суде. И Каулитц был частым свидетелем моих раздраженных рыков, когда я не понимала, как нужно решить задачу, и звонила Беатрис Винчестер - она с радостью отвечала:

— Я засадила всех к чертям собачьим. Не парься.

— Что это, если не любовь с первого взгляда? — даже удивительно, как менялся мой голос, стоит мне заговорить с Бэт по телефону, а Том тем временем был на боксе и представить не мог, что я рассказываю.

— С пьяного первого взгляда? Возможно. Но, боюсь, твоя секс-машина боится вспомнить вашу первую встречу. Ты ж чуть не вырвала на него.

Я хихикнула, осекая подругу. Мне казалось, что я слишком мало уделяю мыслям об отце, к которому езжу в больницу раз в два дня; и краже. Проще в жизни замечать минусы, чем плюсы, но я с трудом преодолела эту ужасную привычку. И научилась ценить любой проведенный момент с Томом, хватаясь за него, будто он – все, что мне так чертовски нужно.

— Ты мне лучше расскажи, как вы провели время. —  В выходной, на праздник десятого июня мы с Томом изрядно повеселились. Выдав секретную подробность, я даже смогла ощутить, как через телефон округляются ее глаза. — Прям на столе?! Да ты шутишь! Ты говорила, там место мало!

— Мы уплотнились. — хихикнула я, вспоминая подробности той ночи.

— Вы предохраняетесь?

— Ты прям как моя мама, Бэт... — прошептала я устало. — Конечно, куда без этого? Мы осторожны.

— Я тебя знаю, дурочку! — Бэт жевала какие-то чипсы, одной рукой загружая сериал, а другой вытирала руки об простынь. — Тебе как вино в голову ударит – ты хоть с бомжом бальные танцы пойдешь плясать. — невесело заметила она.

— Мы не пили тогда.

— Что?! — Да, я изложила подруге только половину подробностей наших утех, что для нее считалось самым большим оскорблением, которое может существовать на планете.

— Да расскажу я! Расскажу!

— Внимательно слушаю. — укоризненным тоном голоса пролепетала она, шурша пачкой еды.

— Ну... три раза за одну ночь – достаточно хорошая информация?

— У нас с Ником было шесть раз за ночь.

— И кто еще Тома называет секс-машиной... — вздохнула я.

— Ты в порядке там? Оправилась уже? — аккуратно сменила тему Бэт. Ее голос даже посерьезнел.

— Да. Мама обещала помочь с деньгами, а стипендия только через неделю. — Я вспоминала мамины слезы, когда она узнала обо всем, что случилось, и я даже не поняла, за что именно она так плачет – за кражу, за отца, за финансовую нестабильность или за все вместе? Мне вдруг снова захотелось поговорить о Томе – единственная тема, которая радует в последнее время – и, только назвав его имя, мне прилетает:

— Все, у меня сериал про маньяков! Наберу позже!

***
Тошнотворный пиликающий звук из аппарата, докладывающего о пульсе моего парализованного отца из-за инсульта, нервировал меня все время, что я сидела в палате папы и наблюдала за его умиротворенным лицом. Будто он спит. Будто и не было ничего. Никакой боли, страданий.

Я мягко накрыла его костлявую холодную руку своей и сжала, показывая, что тут. Он посмотрел на меня, но не шелохнулся - взгляд его карих глаз пронизывал меня, и я улыбнулась сквозь слезы, начиная говорить.

— Мама передала, что тебя очень любит. Она вспоминает о тебе каждый день, правда. Знает, что ты обязательно поправишься... — От моих слов его лицо потеплело, и он крепко моргнул, показывая, что понял. — Мама готовит твою любимую шарлотку. Я принесу ее завтра, хорошо? У вас ведь обходы в больницах раз в два дня, вот тебя и накормят тут, как нужно!

Папа уже не казался прежним. Его кожа была белее крыла самолета, под глазами засели серые круги, руки дрожали при любой попытке напрячь ее или сжать. Он похудел на несколько килограмм, ладони стали шершавыми из-за сухости. Но я улыбалась ему, рассказывая в подробностях обо всем, что со мной происходит. Ведь он - единственный мой слушатель по жизни.

— Сегодня в университете дама притащила с собой собаку на слушанье. Она разводилась с мужем, а я впервые в роли адвоката, не знала, как утихомирить их... Они ругались – не могли поделить между собой имущество. Дрались за холодильник как за целый дом. — Я хихикнула, предаваясь воспоминаниям. — Настоящие гурманы. Так эта собака подбежала к мужчине и отгрызла носок его ботинка. С настоящей жадностью, будто на обуви пахло колбасой. В итоге их развели, но судьбу холодильника узнать не удалось.

Если бы отец был в хорошем состоянии, он бы посмеялся своим фирменным лошадиным смехом, хлопая в ладони и добавляя свои взрослые шутки, которые я не понимала в детстве, и попросил рассказать еще.

Но он не двинулся с места. Просто смотрел на меня в упор, словно я – непримечательная часть его палаты.

— Еще... Пап, у меня появился парень.

Я осмелилась сказать это только сейчас, ведь, не будь он парализован, то устроил несчастному такой допрос, требуя книгу с полной биографией, местом жительства и ответы на вопросы из разряда: почему именно три года назад ты решил стать веганом, а не тогда, когда в стране колбаски пиццы стоили бесплатно?

— Ты не переживай... Он хороший мальчик... Поддерживает, любит, ухаживает. Прямо как ты обращался с мамой. Он немец. У него фирма от отца, так что живет в достатке.

Мне даже стало стыдно от того, как мало я знаю о Томе.

— Еще... Мне нужно это сказать. Меня... ограбили месяц назад, вынесли все и твой кулон тоже.  Тот, что ты подарил. Мне ужасно стыдно за это, ведь из вещей от тебя у меня мало. Есть семейники, которые ты носил два года назад. Она сейчас служит у меня тряпочкой...

Прибор, отвечающий за состояние сердца папы запиликал сильнее, сообщая о повышении пульса.

— Вроде все рассказала... — прошептала я, смотря вниз. — Пап, я завтра приду, принесу тебе летних вещей. Июнь на дворе, а ты тут в пижаме со слониками лежишь.

Его дыхание стало частым, глаза широко раскрылись от ужаса. Я даже подумала, не из-за кулона ли, но его состояние изменилось слишком быстро.

— Пап? Ты меня слышишь? Пап!

Я резко нажала кнопку вызова медсестры, с неподдельным шоком и ступором лицезрея, как его губы слабо двигаются, словно он должен был сказать нечто важное, прежде чем стать звездой на небе. Я попыталась разобрать его шепот, внимательно всматриваясь в лепет.

Фамилия, убили, глаза, альбом.

С его уст лихорадочно вырывались эти слова, будто мантра, и меня окончательно разъело внутри.

— Держись, сейчас к тебе придут! — я отпустила кнопку, сжав его потную ладонь. — Ты только держись. Слышишь?

Фамилия, убили, глаза, альбом.

Он хотел произнести еще слово, но руки расслабились, дыхание стало неглубоким, губы едва шевелились. Он смотрел в меня неживыми глазами, как будто пытался удержаться еще раз, но уже не мог.

Я не помню, как я кричала на медсестру, как бежала за лекарствами, холмясь над ним. Помню только, что в этот момент весь мир перевернулся. Я держала его, а он открыл рот, тонко шепнул что-то, что я так и не разобрала. Что-то то, о чем никогда не скажут в жизни, только перед смертью. И потом он замер. Стал холодным, пустым, прошел из рук, ускользнул, словно растворился в свете лампы. И мое сердце разорвалось на тысячи мелких осколков.

Фамилия. Убили. Глаза. Альбом.