проваливай

сердце полно всякого мусора, работа плавно загоняет в могилу. раны, которые никогда не заживут... ты выглядишь усталым и несчастным.

утро выдалось странно обыденным после всего, что произошло. солнце все так же ярко светило, будто ничего не случилось, а они были просто тремя друзьями, собравшимися вместе после шумной вечеринки. 

саар натянула футболку лу — она была ей велика, свисала с одного плеча, обнажая ключицу, но ей было удобно. ткань пахла стиральным порошком и чем-то еще, чисто лу — сладковатым, теплым. 

мариус тоже облачился в его вещь — черную, с выцветшим принтом какой-то группы. ткань обтянула его плечи, подчеркивая рельеф мышц, но сидела чуть тесновато. лу поймал себя на мысли, что это выглядит...правильно. будто так и должно было быть. 

они стояли у двери, вооруженные тряпками, ведром с водой и каким-то едким чистящим средством, которое саар нашла под раковиной. кровь уже подсохла, превратившись в темно-коричневые разводы, но под напором тряпки и химии постепенно сдавала позиции. 

лу тер особенно старательно, будто мог стереть не только пятна, но и воспоминания. мариус работал молча, его движения были резкими, точными — он знал, как убирать такие вещи. 

а саар... 

саар готовила завтрак. 

запах яичницы и поджаренного хлеба плыл из кухни, смешиваясь с химическим ароматом моющего средства. звук шипящего масла, звон посуды — все это создавало странную иллюзию нормальности. 

будто они просто семья.

будто вчера не было трупа.

лу вдруг рассмеялся — тихо, почти истерично. мариус бросил на него взгляд, но ничего не сказал. может, понимал. может, чувствовал то же самое. 

саар высунулась из кухни, ее волосы были собраны в небрежный хвост.

— почти готово, — улыбнулась она, и в этой улыбке не было ни капли фальши. 

лу перевел взгляд на дверь. 

крови почти не осталось.

как и страха.

возможно, завтрак будет вкусным.

лу сидит на корточках, тряпка в руках, и смотрит, как вода в ведре медленно окрашивается в розовый. его пальцы морщатся от влаги, но он не чувствует холода — только липкое, назойливое ощущение, что эта кровь никогда не смоется до конца. 

из кухни доносится запах кофе — обычный, домашний, такой несовместимый с тем, что они сейчас делают. саар напевает что-то под нос, наивная, не подозревающая, какая грязь остается на полу после того, как они вытерли ее поверхность. 

она не должна была видеть.

никто не должен был видеть.

лу сжимает тряпку, и вода капает обратно в ведро, оставляя на полу темные пятна. он смотрит, как мариус методично проверяет углы, ищет следы, которые могли остаться — крошечные брызги, невидимые глазу, но смертельные, если их найдут. 

как он так спокоен?

и делал ли он это раньше?

лу вдруг осознает, что дышит слишком часто. его грудь поднимается и опускается, как у загнанного зверя. он представляет, как эта сцена выглядит со стороны: два человека, стирающие кровь, пока третий, невинный, готовит завтрак. 

лу смотрит на мариуса, пока тот моет руки в раковине. вода стекает розоватыми струйками, но лу знает — она никогда не станет чистой. ни руки, ни они сами. 

мариус движется спокойно, будто ничего не случилось. его плечи расслаблены, дыхание ровное. только тени под глазами стали глубже, а пальцы слегка дрожат, когда он берет полотенце. 

как он может быть таким?

как он просто стирает кровь снова и живет дальше?

лу не злится. нет. он понимает слишком много — видит в мариусе не убийцу, а того, кто защищал. всегда защищал. даже если для этого пришлось испачкать руки. 

саар ставит кружки со звоном, смеется чему-то своему. она знает, что в этом доме теперь есть место, куда нельзя наступать. что в воздухе висит что-то тяжелое, невидимое, но настоящее. 

лу ловит взгляд мариуса. его глаза — пустые, как всегда. но лу видит в них то, что другие не замечают. усталость. тяжесть. 

он устал.

лу вдруг хочет подойти, прижаться к нему, почувствовать его тепло. но он не двигается. потому что знает — мариус не примет утешения. он несет это в себе, как ношу, и никому не позволит разделить ее. 

солнце светит слишком ярко. оно отражается в лужах, в ноже на столе, в глазах мариуса. все кажется неестественным, слишком резким. 

лу закрывает глаза. он не осуждает. не может. потому что в этом мире, жестоком и несправедливом, мариус и саар — единственное, что держит его на плаву. даже если для этого приходится топить других. 

он открывает глаза. мариус стоит у окна, курит, смотрит вдаль. его силуэт кажется нереальным, как будто вот-вот растворится в этом странном, слишком солнечном утре. 

лу понимает, что те чувства к нему слишком сильные. 

и это страшнее всего.

лу сжимает кулаки. он должен бы бояться мариуса. должен бы ненавидеть его за то, что тот сделал. за то, что превратил их в соучастников. но вместо этого он чувствует лишь странное, горькое понимание. 

он сделал бы то же самое.

эта мысль одновременно успокаивает и пугает. потому что теперь он знает — в нем тоже есть эта тьма. это готовность переступить черту. и это не отталкивает. 

мариус поворачивается, и их взгляды встречаются. в его глазах нет раскаяния. нет сожалений. только тихая, ледяная решимость. 

он снова сделает так, если придется.

«и я позволю ему»

мы монстры.

но мы монстры вместе.

это не оправдание. не прощение. просто факт, холодный и неоспоримый, как лезвие ножа. 

саар стучит ложкой по кружке, и звук разносится по дому.

— завтрак готов! — ее голос звучит нарочито бодро, будто она пытается заполнить им всю ту тяжесть, что висит в воздухе. 

лу медленно двигается вперед. его тело кажется чужим, непослушным, будто все мышцы помнят то, что хочется забыть. мариус уже стоит у двери, его плечи напряжены под тонкой тканью футболки, взгляд отсутствующий, устремленный куда-то вдаль, за стены этого дома. 

— куда мы поедем? — вдруг спрашивает мариус, его голос низкий, хрипловатый, будто пропущенный через сигаретный дым.

— отдохнуть к озеру, раньше мы с лу часто там бывали.

это слово — отдохнуть— звучит странно, почти неуместно. но лу понимает. они не могут оставаться здесь, где каждый угол напоминает о прошлой ночи. 

кухня залита солнечным светом, который кажется теперь каким-то издевательским. на столе — яичница, дымящаяся, желтки яркие, как предрассветное солнце. хлеб, намазанный маслом. кофе, ароматный и горький. все это выглядит слишком нормально, слишком невинно. 

саар улыбается, но ее глаза бегают между ними, будто она чувствует, что за этим завтраком скрывается что-то большее. 

— да, думаю, что это хорошая идея, — лу улыбается в ответ саар.

мариус кивает, его взгляд скользит по окну, где за стеклом — слишком безмятежный двор, слишком чистое небо. 

— да. подальше от всего этого.

лу сжимает кружку в руках. кофе горячий, почти обжигающий, но он не чувствует боли. только тепло, которое не может пробиться сквозь холод внутри. мариус делает глоток кофе, потом медленно ставит кружку. 

— да. все вместе.

его голос тихий, но в нем что-то есть — что-то, что заставляет лу поднять глаза. мариус смотрит на него, и в его взгляде нет больше той пустоты. есть усталость. есть тяжесть. но есть и что-то еще. 

— тогда... тогда поедим и поедем, — говорит саар, и ее голос звучит почти радостно. 

лу кивает. теперь он не может улыбнуться, но впервые за это утро чувствует, как что-то внутри него разжимается. 

мариус отодвигает тарелку. 

— я готов.

вокруг слишком тихо — только тиканье часов на стене да редкие глотки чая, которые кажутся неестественно громкими в этой гнетущей тишине. 

саар склонилась над своей кружкой. мариус — неподвижный, как статуя, только дым от сигареты выдает, что это живой человек. и он опять, блять, курит.

«мы все притворяемся, будто ничего не случилось»

лу ловит себя на мысли, что даже звук ножа, режущего хлеб, кажется ему теперь зловещим. саар вздрагивает от каждого скрипа половиц.

за окном слишком яркое солнце. оно освещает пылинки в воздухе, и они кружатся, как пепел. лу внезапно осознает, что дышит в такт этим кружениям — поверхностно, прерывисто, будто боится потревожить хрупкое равновесие их лжи. 

«мы сломанные куклы за завтраком, разыгрываем спектакль нормальности.

и самое страшное — мы хороши в этом»

мариус гасит сигарету, пепел рассыпается в блюдце. звук такой окончательный, будто хлопок крышки гроба.   

он открывает глаза. саар смотрит в свою тарелку, но ее губы чуть дрожат. мариус стиснул челюсть — лу видит, как напряглись его скулы. 

«мы все вместе в этом кошмаре. и молчим»

тишина становится такой, что кажется — вот-вот задохнешься. но никто не решается ее разорвать. потому что тогда придется говорить правду. а правда — это как тот нож на столе: блестящий, острый, способный разрушить все это хрупкое представление о нормальности. 

лу ловит взгляд мариуса. всего на секунду. но в этом взгляде — целый мир понимания. 

«мы будем молчать, потому что иначе сойдем с ума»

солнечный луч падает на нож. он сверкает. 

как насмешка.

я буду спокойно жить, рукопожатие угарного газа. без тревог и сюрпризов. без тревог и без сюрпризов. без тревог и сюрпризов...

автобус остановился у края дороги, колеса чуть провалились в рыхлую землю. дверь открылась, и лу вышел, ощущая под ногами мягкость нагретого солнцем песка. воздух здесь другой — густой, наполненный запахом нагретой хвои и воды, которая колышется в нескольких метрах, сверкая под лучами.

они купили по дороге еды — бумажный пакет с бутербродами, завернутыми в пергамент, пачку дешевых сигарет, которые мариус тут же зажал в зубах, даже не зажигая. саар несет пакет с бутылками лимонада, пальцы ее слегка сжимают пластик, оставляя мутные следы.

озеро лежит перед ними, огромное и спокойное. вода такая прозрачная, что видно, как в глубине шевелятся тени — может быть, рыбы, может быть, просто игра света. берег усыпан мелкой галькой, которая теплая под ногами, почти горячая. где-то вдали кричит чайка, звук разносится над водой, чистый и одинокий.

лу снимает ботинки, чувствует, как песок забивается между пальцами ног. он идет к воде, оставляя за собой следы, которые тут же разглаживаются легким ветерком. солнце греет спину, пробирается под футболку, ласкает кожу, будто пытаясь стереть с нее память о прошлой ночи. мариус бросает куртку на траву, садится рядом. тепло солнца стелется над водой, смешиваясь с легким туманом, что поднимается от озера. его глаза полуприкрыты, лицо расслаблено, но лу знает — эта легкость обманчива.

саар расстилает одеяло, раскладывает еду. ее движения медленные, будто она боится нарушить эту хрупкую идиллию. бутерброды, лимонад, пачка печенья — все это выглядит так обычно, так невинно, что кажется, будто они действительно просто компания друзей, выехавшая на пикник.

лу заходит в воду по щиколотку. она холодная, несмотря на жару, и это приятно. он смотрит, как волны омывают его ноги, как песок уходит из-под пяток с каждым движением. где-то за спиной саар вздыхает, устраивается поудобнее, подставляя лицо солнцу.

они не говорят. не нужно.

тишина здесь другая — не та, что давила в доме. она живая, наполненная шепотом воды, пением птиц в камышах, стрекотом кузнечиков в траве. лу закрывает глаза. солнце окрашивает веки в розовый. на мгновение ему кажется, что все действительно может быть хорошо. что озеро смоет все. что они смогут дышать свободно.

но потом он открывает глаза и видит, как мариус сжимает сигарету так, что она гнется, и понимает — ничто не смоется.

но сегодня они могут притвориться.

хотя бы на эти несколько часов.

ветерок шевелит волосы саар, играет с краем одеяла, несет запах сосны и воды.

ложь может быть красивой.

хотя бы внешне.

теплый ветер обнимает кожу, нежно, в отличие от колючих сквозняков моленбека. он заставляет прикрыть глаза — здесь, под солнцем, даже воздух кажется мягче, гуще, наполненным ароматом нагретой смолы и мокрого песка.

— здесь... хорошо, — саар говорит первая, ее голос звучит неуверенно, будто она боится спугнуть этот момент. она сидит на краю одеяла, пальцы теребят край шорт.

мариус молча кивает, затягивается сигаретой, выпускает дым в сторону озера. его глаза слезятся от солнца, но он не отворачивается, смотрит на воду, будто ищет в ней ответы.

лу возвращается, ложится на спину, чувствует, как трава колется сквозь тонкую ткань футболки.

— в моленбеке ветер всегда с запахом гари, — бормочет он больше себе, чем им, — а здесь... здесь пахнет как будто...

— как будто ничего плохого не случилось, — заканчивает за него мариус, его голос низкий, хрипловатый.

тишина. только вода плещется о берег, монотонно, успокаивающе. саар протягивает лу бутерброд. после завтрака прошло около трех часов, которые они потратили лишь на бессмысленные разговоры и сборы.

— ешь. они очень вкусные.

он берет, но не откусывает сразу, просто вертит в руках, смотрит, как масло тает на солнце, пропитывает хлеб.

— я не голоден.

— все равно ешь, — мариус бросает окурок в воду, даже не глядя.

лу откусывает. хлеб кажется безвкусным, но он жует, глотает, просто чтобы они перестали смотреть на него с этим немым ожиданием. ветер усиливается, гонит по воде мелкую рябь, шевелит листья на деревьях. где-то далеко снова кричит какая-то птица.

— мы могли бы остаться здесь, — вдруг говорит саар. она не смотрит на них, ее глаза прикованы к горизонту, — просто не возвращаться.

мариус усмехается, но в его глазах — что-то тяжелое.

— не получится.

— почему?

— потому что никуда не деться, — он тянется и глубоко вдыхает, — все равно догонит.

лу смотрит на небо — такое голубое, такое бесконечное. он думает о том, что мариус прав. что они могут убежать куда угодно, но тень от того дома будет следовать за ними, как призрак. а может... все-таки нет? почему у него нет целей, которые бы смогли смести все на своем пути, чтобы реализоваться?

— хотя бы сегодня, — шепчет он, — хотя бы сейчас.

саар кивает, подтягивает колени к груди. мариус молчит, но его рука вдруг опускается на плечо лу, сжимает на секунду — жест почти нежный. ветер снова меняет направление, теперь он несет запах водорослей и чего-то сладкого, цветочного.

ложь может быть красивой.

хотя бы на один день.

думать не хочется от слова совсем. зачем вообще человеку дана такая возможность? но если бы ее не было, в мире бы происходили более безрассудные вещи.

хотя куда хуже?

внутри ярким пламенем горит понимание того, что кажется черта уже преодолена. черта, которая отделяла лу от окончательной черной дыры. потому что дальше уже некуда. там нет ничего. только его оболочка с мутными глазами мертвеца. там только бесконечные пожирающие мысли о том, что можно было по-другому.

мариус прижимается к его боку и кладет голову на плечо, прикрывая глаза. мертвая усталость давит на голову, заполоняя всё, что там есть. она раскидывает мысли по углам, ломает корешки книг, в которых хранится нужная информация и затихает. в какой-то момент хочется вдохнуть полной грудью и почувствовать что-то стоящее. свободу. потому что терпеть больше возможности нет. теперь не существует никаких запретов, установок и правил. да в жизни лу и так их никогда не было.

просто сейчас все чувствуется по-другому.

когда солнце уже начало клониться к горизонту, окрашивая озеро в медные оттенки. ветер стал еще мягче.

саар вдруг поднимает голову:

— вы вообще осознаете, что уже май?

— ну и? — мариус лежит на спине, руки под головой, даже не открывая глаз. 

— а то, что через три недели экзамены, а потом — лето.

лу подбирает плоский камень, запускает его по воде. камень делает четыре прыжка, прежде чем утонуть. 

— в моленбеке до сих пор как в холодильнике.

мариус наконец приоткрывает один глаз: 

— зато в кровати одного парня очень даже тепло.

саар морщит нос: 

— фу, идиоты.

— хоть где-то согреться можно, — невозмутимо продолжает мариус. 

лу снова берет камень, намеренно игнорируя слова брюнета.

— лето в моленбеке — это когда лужи перестают быть покрыты льдом. и то не всегда.

саар смеется, но в ее смехе что-то горькое: 

— зато это конец.

мариус садится, выковыривая из кармана смятую пачку сигарет: 

— я вот думаю — если глобальное потепление и правда есть, то когда оно до нас доберется? к 2080-му?

лу запускает еще один камень. пять прыжков. 

— не думаю, что к тому времени моленбек вообще будет существовать. его сравняют с землей и построят что-нибудь нормальное. какой-нибудь элитный новый район брюсселя.

— главное, что это случится уже после выпускного, - саар обнимает колени.

— я не хочу туда идти, -  мариус выпускает дым колечками, наблюдая, как они растворяются в воздухе.

— тебе придется, - лу вдруг ухмыляется.

— можем просто провести этот вечер вместе, чтобы не тратить время на других людей, - саар поднимает палку, рисуя в песке солнце.

— только если это будет 31 мая. в начале июня я уже намертво забью на все это, - мариус тушит сигарету, закапывая окурок в песок.

над озером пролетает стая птиц, их крики разносятся далеко над водой. на секунду кажется, что они действительно могут вот так вот — сидеть, смеяться и ждать лета. 

пока ветер с моленбека не донесет до них запах гари и чего-то кислого. 

но пока — только озеро, закат и это странное чувство, что впереди что-то есть. 

хотя бы еще одно лето.

это моя последняя гонка, нет больше боли и теперь без тревог и без сюрпризов.

улицы моленбека встретили их холодом, несмотря на майский вечер. фонари горели тускло, отбрасывая неровные тени на разбитый асфальт. лу шел, засунув руки в карманы, чувствуя, как остатки дневного тепла быстро улетучиваются, сменяясь привычной сыростью. мариус шагал рядом.

они только что оставили саар у ее подъезда. она махнула им рукой, скрылась за дверью, и теперь они шли вдвоем по пустынным улицам, где даже звук шагов отдавался эхом.

— ты сегодня слишком тихий, — мариус наконец разбивает молчание, — даже не материшь меня, как обычно.

лу смотрит под ноги, на трещины в асфальте, в которых пробивается бурьян.

— я просто не понимаю, что чувствовать.

мариус замедляет шаг, смотрит на лу внимательно, будто пытаясь просканировать взглядом.

— и не надо понимать.

лу останавливается, поднимает голову. небо над моленбеком сегодня почему-то видно — редкие звезды, бледные, едва заметные.

— но я хочу.

мариус снова смотрит на него, и в его глазах что-то мелькает — что-то, что лу не может назвать. опять. еще одно огромное отличие мариуса от других - лу не может считывать его эмоции.

— чувствуй то, что чувствуешь. или не чувствуй ничего. так проще.

лу знает, что мариус прав. знает, что проще — загнать все глубоко внутрь, сделать вид, что ничего не было. но...

— а если я не хочу простого?

мариус вдруг хватает его за подбородок, заставляет посмотреть в глаза. его пальцы холодные, но крепкие.

— тогда готовься к боли.*

он отпускает лу, поворачивается, продолжает идти. лу стоит на месте, чувствуя, как его сердце бьется где-то в горле.

мариус прав.

он, блять, всегда прав.

но лу все равно идет за ним, догоняет, их шаги снова сливаются в один ритм.

— останешься сегодня? — лу не узнает свой голос.

мариус не отвечает. но когда они подходят к дому лу, он следует за ним внутрь, и дверь закрывается за ними с тихим щелчком.

в моленбеке снова холодно.

но за этими стенами — хоть какое-то тепло.

лу лежит на боку, спиной к мариусу, но чувствует его тепло — близкое, настоящее. мариус дышит ровно, но лу знает, что он не спит.

одежда сброшена на стул. они снова здесь, в этой кровати, как и вчера.

— расскажешь мне о своей семье? — мариус вдруг начинает, его голос тихий, будто он не уверен, стоит ли продолжать.

лу замирает. его пальцы непроизвольно сжимают край простыни, костяшки белеют от напряжения. тема семьи — это черная дыра, в которую он боится провалиться. но мариус спросил. и теперь слова, как осколки стекла, застряли у него в горле.

стоит ли говорить?

стоит ли открывать эту дверь, за которой столько боли?

лу чувствует, как что-то холодное ползет по спине. он не помнит ее голос. не помнит, пахли ли ее духи цветами или чем-то еще. но он помнит этот взгляд — пустой, будто она уже не видела его, даже стоя перед ним. но он помнит ее.

что, если мариус поймет?

что, если нет?

мариус лежит рядом, лу знает — он ждет. всегда ждет. никогда не торопит.

лу вдруг осознает, что его челюсть так сильно сжата, что начинает болеть. он разжимает зубы, вдыхает — воздух кажется густым, как сироп.

она ушла.

просто ушла.

а я остался.

это всегда звучало в его голове как приговор. как клеймо. как что-то, что он заслужил, хотя не знал за что. но мысль обрывается. потому что нет ничего страшнее, чем увидеть в чужих глазах то же самое — ту же пустоту, то же недоумение. почему я?

лу поворачивается на бок, смотрит в стену. на обоях — трещина, давняя, которую он знает наизусть. каждую ее веточку, каждый изгиб. сколько ночей он провел, рассматривая ее, вместо того чтобы плакать?

я не могу.

не сейчас.

может быть, никогда.

но потом он чувствует, как мариус слегка касается его плеча — нежно, почти случайно. и это прикосновение, такое простое, такое человеческое, вдруг разбивает все барьеры, а потом мариус еще и говорит то, что окончательно разрушает молчание лу.

— я не заставляю тебя, знаешь? все хорошо, если ты не хочешь об этом говорить. я могу просто оставить тебя в покое, и мы заснем.

— нет, я расскажу... — лу выдыхает и начинает, — у нас была обычная семья: я, брат и родители. все было хорошо. просто замечательно. отец работал в какой-то фирме, я не вспомню название, но это и не важно, а мама сидела со мной и джулом. мы часто ездили в другой город к бабушке с дедушкой, почти на всех выходных. и я знал, что родители любили нас. мы были обычной счастливой семьей. пока в один день я не вернулся домой со школы, зашел в ванную, а там... там мама. я тогда ничего не понял, но испугался. у меня началась истерика, я позвонил отцу, он сразу приехал. потом я помню скорую, полицию, похороны. все смешалось в один день. я просто потерял счет времени. оно тянулось так, будто я стою на месте годы. я помню, как отец начал пить, перестал ходить на работу и постоянно рыдал над маминой фотографией.

лу замолчал, переводя дыхание. спустя столько лет рассказывать что-то настолько сокровенное оказалось намного сложнее, чем он думал. глаза заболели от напряжения.

— я думал, что хуже не будет. но джул, он... он хотел уйти вслед за ней. отец его остановил, но видимо, это слишком на него повлияло. он начал сходить с ума. я помню, как он кричал, помню, что делал. мне до сих пор так страшно это вспоминать... его положили в больницу, а потом перевели в психиатрическую, а после сказали, что он вряд ли оттуда когда-нибудь выйдет. а отец так и продолжил пить. пошел на работу только когда деньги закончились. днем работал, вечером снова напивался. он начал меня бить.

лу говорит все это, продолжая глядеть в одну точку на стене,его пальцы бессознательно скользят по старому шраму на ребрах — тонкому, белесому, почти незаметному.

джул.

его смех.

его слезы.

его сломанные пальцы, когда он пытался открыть окно, чтобы сбежать.

воздух в комнате становится густым, как будто пропитанным запахом дешевого виски и больничных антисептиков. лу чувствует, как его голос дрожит, но остановиться уже не может — слова вырываются наружу, как гной из давней раны.

— отец бил не сильно поначалу. просто толкал. потом — кулаком. потом — чем под руку попадется.

он вдруг осознает, что мариус сжимает его руку так крепко, что кости болят. но эта боль — другая. реальная. сейчас. она не дает ему утонуть в воспоминаниях.

бутылка, разбивающаяся об стену. осколки на полу. кровь в раковине, когда он пытался умыться.

— я научился прятаться в шкафу.под кроватью. потом — просто уходить из дома на всю ночь.

лу поднимает глаза на мариуса и видит в них что-то новое — не жалость, нет. понимание. страшное, горькое понимание того, кто тоже знает цену каждому недоговоренному слову.

— а потом... — голос лу срывается. он не хочет говорить про то, как однажды проснулся от того, что отец стоял над ним с ремнем. как тот плакал. как просил прощения. и как наутро все началось снова. это был единственный раз.

мариус внезапно тянет его к себе, прижимает лицом к своей шее. лу чувствует его пульс — быстрый, неровный.

— хватит.

но лу уже не может остановиться:

— я иногда думаю... если бы мама не ушла... если бы джул...

— не надо, — мариус сжимает его затылок, пальцы впиваются в кожу, — это не твоя вина.

и лу вдруг понимает, что плачет. тихо, беззвучно, но слезы текут по лицу, оставляя мокрые пятна на майке мариуса.

«я никогда никому не говорил. даже саар знала не все»

а мариус просто держит его, не отпускает, и в этом есть что-то такое простое, что лу цепляется за него, как за спасательный круг.

лу замолкает, а мариус не отпускает его, его пальцы все так же впиваются в кожу гуссенса, но теперь уже не так сильно — скорее держат, чем удерживают.

— ты не виноват, — повторяет он, и голос его звучит как скрежет камня, но лу верит каждому слову.

лу молчит, его дыхание еще неровное, но он уже не задыхается. он чувствует тепло мариуса, его запах — табак, пот, что-то металлическое, что всегда витает вокруг него.

— наверное, я знаю, — наконец выдыхает лу. но знать — это одно. а перестать чувствовать — совсем другое.

мариус отстраняется ровно настолько, чтобы посмотреть ему в глаза. его взгляд тяжелый, как свинец.

— чувствовать — это нормально. но если дашь этому сожрать себя — станешь таким же, как твой отец.

лу вздрагивает. он никогда не думал об этом. никогда не представлял, что его боль может превратить его в него.

— я не хочу, — его голос звучит почти по-детски, но мариус не смеется.

— тогда не давай.

они снова замолкают. где-то за стеной капает кран — размеренно, как метроном. лу вдруг осознает, что его руки дрожат.

— а ты? — осторожно спрашивает он, - ты тоже не даешь?

мариус откидывается на подушку, смотрит в потолок.

— а я не чувствую ничего.

но лу знает, что это ложь. потому что сейчас, в этой комнате, мариус чувствовал. иначе бы он не держал его так крепко. иначе бы не слушал.

— вранье, — тихо говорит лу.

мариус поворачивает голову, и в его глазах мелькает что-то опасное. но лу не отводит взгляд.

— ты чувствуешь. иначе бы не остался.

— ты слишком много говоришь.

но в его голосе нет злости. есть что-то другое. что-то, что заставляет лу улыбнуться — слабо, едва заметно.

— а ты слишком много врешь.

мариус фыркает. они сидят в тишине, и впервые за долгое время лу чувствует, что не один.

что его боль — не только его.

и что, возможно, однажды она станет легче.

он не один.

эта мысль кажется чужой, непривычной. мариус сидит рядом, его плечо теплое, твердое, реальное. он здесь. слушает. и лу вдруг понимает, что впервые за долгие годы ему не стыдно. не стыдно за слезы, за дрожь в руках, за то, что он сломанный. 

теперь он знает.

он выслушал худшее.

и все равно остался.

лу смотрит на темные пятна на простыне, как будто они что-то значат. как будто это не просто слезы, а следы всего, что он пытался забыть. 

пальцы мариуса слегка касаются лу, и от этого прикосновения по спине бегут мурашки. 

я не хочу, чтобы он уходил. я не хочу снова остаться один.

но он не говорит этого вслух. вместо этого прижимается плечом к мариусу, как будто случайно. как будто просто для того, чтобы убедиться, что он все еще здесь. 

мариус не отодвигается. 

за окном воет ветер, бьется о стекло. обычная ночь в моленбеке. 

но здесь, в этой комнате, тихо. 

лу закрывает глаза. 

может быть, однажды все будет хорошо.

может быть.

он не верит в это. но сейчас, с мариусом рядом, он хотя бы может представить. 

и этого пока достаточно.

такой милый дом и очень милый сад. без тревог и сюрпризов, прошу вас.