проваливай

я был совсем один, поэтому редко выходил из дома.я много курил, я недоедал.я был не в своей тарелке, чувствуя, что теряю хватку.я бежал от людей, которым я доверял.

они молчат и, кажется, никто из них не хочет произносить и слова. на моленбек тихо опускается непроглядная ночь, а часы совсем тихо отбивают второй час.

лу стоит в ванной, прислонившись боком к двери и смотрит.

смотрит на то, как мариус стягивает с себя грязную футболку, кидает ее на пол и наклоняется над раковиной. тяжелые дыхание режет тишину ржавым ножом, и все ощущается так правильно, а тонкие крупицы страха продолжают заполнять вены. холодная вода льется из крана, оставляет за собой светло-красные разводы с рук и лица де загера, который медленно пытается отмыть себя от гнилой крови.

— может примешь ванную? — тихо выдает лу, не сводя внимательного взгляда с брюнета, который только кивает в ответ и выключает воду.

лу подходит ближе, осторожно, словно к раненому зверю. его локоть случайно задевает голую спину мариуса — холодную, покрытую мурашками. но мариус не вздрагивает. он просто смотрит перед собой, будто всё ещё видит отражение чего-то чужого в зеркале.

ванна наполняется и горячий пар поднимается к потолку, а лу в это время порывается уйти, оставить в покое и самому обо всем подумать, но мариус хватает его за запястье и смотрит так, будто его бросают прямо здесь и сейчас.

— останься.

и лу, конечно, остается. он не смотрит на то, как мариус раздевается, как опускается в ванную. только сидит между ванной и умывальником, положив голову на холодный бортик, закрыв глаза. он даже не чувствует, что дышит сейчас.

мариус расслабляется в горячей воде и тоже закрывает глаза, но всего на несколько секунд, пока лу не подает тихий голос.

— думаешь, он действительно мертв?

брюнет смотрит на светловолосого и думает над ответом. ему хочется протянуть руку, погладить по голове и сказать, что все хорошо, но отвечает лишь парой слов.

— я не проверял.

— а что если он выжил?

мариус смотрит на него ещё секунду, потом откидывается назад, вновь закрывая глаза.

— если он выжил... — говорит он тихо, — я добью.

лу только кивает, ему прямо сейчас хочется сжаться и зареветь от страха. он не знает, что делать дальше. мариус же, заметив нахмурившиеся брови гуссенса, так же кладет голову на бортик ванной, придвинувшись ближе. его глаза все еще затуманены, но сейчас спокойнее человека, чем он — не найти.

— тебя это пугает?

лу распахивает невозможные голубые глаза и встречается с карими.

— нет, — он не знает на самом деле говорит правду или откровенно лжет.

— почему?

— ты говорил, что ты намного хуже, чем я мог бы себе это представить.

на лице мариуса появляется тень улыбки, когда он вспоминает один из их разговора. да, он действительно так говорил.

— ну и дурак же ты, — говорит он, но в голосе нет злость, только усталость и что-то еще — что-то, что лу не может назвать.

он проводит пальцами по его щеке, останавливается у виска, где пульсирует жилка.

— я мог бы разорвать тебя на части.

лу не моргает.

— но ты не сделаешь этого.

мариус наклоняется ближе. его дыхание горячее, чем должно быть.

— а если сделаю?

лу вдруг улыбается.

— тогда я сам виноват.

пауза. мариус отстраняется, проводит рукой по лицу.

— ты идиот, если так думаешь. я переломаю себе все кости, если когда-нибудь сделаю тебе больно.

лу смотрит на него непрерывно, пытаясь уловить хотя бы тень шутки, но этого не происходит, потому что мариус говорит серьезно. лу выдыхает скопившийся воздух в легких, а после произносит несколько слов, чтобы начать, пока крохотная смелость не исчезла из его груди.

— слушай, то что говорил кира... про то, как я под ним...

мариус вскидывает голову и в его глазах вновь вспыхивает горячая злость.

— молчи. это не мое дело.

— дай мне сказать, — лу мотает головой, — пожалуйста.

мариус отводит глаза и кивает.

— у нас ничего не было. я имею ввиду в сексуальном плане. хотя... было кое-что один раз, но я не очень хочу это вспоминать, — лу закашлялся, хватаясь за горло, пока обрывки воспоминаний проносились в голове, — в общем — большая часть, что он сказал и пытался сказать — не правда. он делал со мной другие отвратительные вещи, постоянно делал мне больно, я отходил несколько дней и не мог встать с постели просто потому что у меня болело все тело. и я... никогда не думал, что этот кошмар мог вернуться в мою никчемную жизнь и вообще я...

— лу, — мариус произносит его имя жестко, но в глубине карих глаз — что-то неуловимо мягкое, почти тревожное, — не говори, если не готов.

лу замолкает. его пальцы, вцепившиеся в край ванной, белеют от напряжения. он выдыхает — долгий, неровный выдох, который срывается где-то посередине, превращаясь в сдавленный звук. глаза, неестественно яркие от скопившихся в уголках слез, поднимаются к мариусу.

— знаешь, что самое смешное? я боялся, что ты посмотришь на меня иначе после всего этого.

голос лу тихий, прерывистый, будто он разговаривает с тенями на стене. пальцы его дрожат, когда он проводит ими по краю ванны, где сидит мариус. вода уже начала остывать, но он всё ещё не может смыть с себя это ощущение — грязи, крови, чужих прикосновений.

мариус поднимает на него взгляд. капли стекают по его лицу, исчезая в тёмных волосах.

— и? что изменилось?

лу резко вдыхает, губы его подрагивают.

— ты смотришь так же.

мариус не отвечает. просто смотрит. и в этом взгляде нет ни жалости, ни отвращения — только та же твёрдость, что и всегда.

лу не выдерживает. он резко подаётся вперёд, вцепляется в губы мариуса своими, грубо, отчаянно, будто пытается что-то доказать. или забыть. мариус не отталкивает его — руки его, мокрые и тяжёлые, поднимаются, смыкаются на спине лу, прижимают его ближе.

вода хлещет через край ванны, когда лу, не разрывая поцелуя, залезает внутрь, прямо в одежде. ткань мгновенно промокает, прилипает к коже, но ему всё равно. ему нужно быть ближе. нужно чувствовать, что мариус — настоящий, что он здесь, что он не исчезнет.

губы мариуса горячие, обожженные сигаретным дымом и яростью. лу впивается в них с отчаянием, зубы стучат, дыхание спутано — он не целует, а захватывает, как утопающий хватается за последнюю соломинку.

мариус отвечает сразу, грубо: одной рукой хватает его за волосы, запрокидывая голову, другой впивается пальцами в мокрую ткань на его спине. он кусает лу в ответ — за нижнюю губу, за подбородок, заставляет его вздохнуть резко, почти всхлипнуть.

— ты... — лу пытается говорить, но мариус глушит слова новым поцелуем, жёстче, заставляя того обмякнуть в его руках.

мариус рычит ему в рот, переворачивает их так, что лу оказывается прижатым к холодной стенке ванны. его колено грубо раздвигает его ноги, а свободная рука находит мокрый подол его футболки, задирает его.

— мариус...— голос лу срывается, когда губы мариуса впиваются в его шею, чуть ниже уха — нежно-больно, но так, что по спине бегут мурашки.

мариус прижимается всем телом, заставляя почувствовать, насколько он возбужден, насколько готов забыть всё — и кровь, и киру, и этот долбанный мир за стенами.

— заткнись, прошу тебя, — он снова целует его, и в этом поцелуе — обещание, что больше никто не посмеет прикоснуться. что он сотрёт все следы, все воспоминания, каждый сантиметр кожи.

лу стонет ему в губы, цепляется за плечи, ногти впиваются так, что должны остаться синяки.

вода уже ледяная.

но им горячее, чем когда-либо.

мариус резко приподнимает лу, и тот с глухим стуком садится на край ванны. мокрые джинсы липнут к коже, но ему уже всё равно — пальцы мариуса впиваются в бёдра, все еще не оставляя синяки, а губы скользят по обнажённой шее, срывая с губ дрожащий стон.

— ты...— лу запрокидывает голову, когда зубы впиваются в чувствительную кожу под ключицей.

— заткнись.

мариус растегивает его джинсы, небрежно, будто они ничего не стоят. Ткань поддаётся с неприличным звуком, обнажая бледную кожу, уже покрытую мурашками.

лу хватает его за волосы, пытаясь притянуть к себе, но мариус удерживает дистанцию — ровно настолько, чтобы видеть, как краснеет его лицо, как дрожат ресницы, как губы сами собой приоткрываются в немом ожидании.

— смотри на меня, — приказывает он, и лу повинуется, голубые глаза затуманены, почти невидящие.

мариус медленно проводит пальцем по внутренней стороне его бедра, чувствуя, как лу вздрагивает, как его тело напрягается в предвкушении.

— ты весь мокрый, — шепчет он, наклоняясь, чтобы провести языком по дрожащему животу.

лу стонет, пальцы его впиваются в край ванны, но мариус не торопится. он заставляет ждать, заставляет чувствовать каждый вздох, каждый взгляд, каждый недотроганный участок кожи.

— мариус...

— я знаю.

и только тогда он наконец касается его, и лу взрывается тихим, сдавленным криком. лу выгибается дугой, когда пальцы мариуса наконец касаются его. грубы, в шрамах подушечки скользят по горячей коже, заставляя его задыхаться.

— тише, — мариус прижимает ладонь к его рту, чувствуя, как губы дрожат под его кожей.

но лу уже не может молчать — его стоны прорываются сквозь пальцы, влажные и прерывистые. лу резко вскидывает голову, когда пальцы мариуса скользят под мокрой тканью его футболки.

— ты... — его голос срывается.

мариус не торопится.

он наслаждается — тем, как лу дрожит под его прикосновениями, как его дыхание сбивается, как голубые глаза темнеют от желания.

лу вздрагивает, его глаза закрываются, а губы приоткрываются в немом стоне.

мариус двигает ладонью, медленно, насмешливо, заставляя лу извиваться под ним.

— ты... ты делаешь это... слишком хорошо... — лу задыхается, его пальцы впиваются в плечи мариуса.

— это просто руки, — мариус усмехается, но ускоряет движения, чувствуя, как лу напрягается, как его тело готово взорваться.

он вздрагивает, выгибается, тихо стонет, пачкая свои джинсы и ладонь мариуса, который в свою очередь помогает себе второй рукой и не отстает от лу.

я на своей волне, я двигаюсь именно так.никогда не просил о помощи, почему же ты пристаешь ко мне?я никогда не промахнусь, но я был в стрессе.потому что не нашел себя, хотя и пытался.

лу смотрит на то, как мариус легким движением щелкает зажигалкой и закуривает. огонёк вспыхивает на мгновение, освещая резкие скулы и тени под глазами. сигарета затягивается с тихим потрескиванием, и дым тут же заполняет комнату — густой, едкий, как сама эта ночь.

окно распахнуто настежь, но ветер не справляется — серые клубы вьются вокруг мариуса, цепляются за его голую спину, за шрамы, что тянутся через плечи, будто следы от когтей какого-то невидимого зверя. свет фонаря с улицы падает косо, превращая его кожу в рельефную карту теней — здесь впадина, здесь выступ, здесь синяк, ещё свежий, тёмно-фиолетовый. и он явно был там не один.

лу вдруг хочет прикоснуться.

но не делает этого.

вместо этого он наблюдает, как мариус выдыхает дым через ноздри, как его рёбра слегка расходятся под кожей при каждом вдохе, как мышцы спины напрягаются, когда он наклоняется, чтобы стряхнуть пепел в пустую банку из-под пива.

тишина. только хриплый звук затяжки, только скрип пружин кровати, когда лу не выдерживает и пододвигается ближе.

мариус не оборачивается. но его свободная рука опускается на затылок лу, пальцы впиваются в волосы — нежно и жестоко одновременно.

— спи, — говорит он, и голос его похож на скрип ржавой двери.

лу закрывает глаза. дым всё ещё висит в воздухе. но теперь он пахнет не только табаком. комната всё ещё тонет в дыму. сигарета мариуса догорает, оставляя длинный пепел, который вот-вот обрушится. лу снова смотрит на его спину — на эти шрамы, что переплетаются, как грязные нити на изношенной ткани. он тянется, но останавливается в сантиметре от кожи.

комната внезапно кажется слишком тесной. дым застыл в воздухе, будто даже он боится шелохнуться. лу смотрит на спину мариуса — на эти шрамы, глубокие, неровные, будто кто-то точил нож о его кожу.

он тянется, и на этот раз касается.

— кто? — один слог, а голос срывается.

мариус не дёргается. он просто застывает, сигарета замерла на полпути к губам. где-то за окном ветер бьёт по оголённым проводам — звук, похожий на стон.

— мать.

слово падает, как нож в живот. лу не отдергивает руку, но его пальцы леденеют на шрамах. мариус медленно поворачивается. его глаза пустые.

— ей нравились острые предметы, — говорит он ровно, — особенно когда отец не приходил ночевать.

лу видит картины, которые не хочет видеть: маленький мариус, крики, кровь на стенах.

он давится воздухом.

мариус вдруг улыбается — это самое страшное.

— она била аккуратно, чтобы не повредить мышцы. чтобы никто не мог подумать о том, что происходит.

его голос спокоен, но лу видит — в глубине этих карих глаз что-то шевелится. что-то живое и изуродованное.

— почему их так много? — его голос трещит, будто он боится ответа. мариус замирает. пепел наконец падает на пол, рассыпаясь серой пылью.

— потому что она никогда не могла остановиться вовремя.

— что? — голос лу резко сел, вызывая неприятное чувство в горле.

он думает, что это пиздец. нет, действительно пиздец — огромными горящими красными буквами.

— она говорила, что это урок. чтобы я не стал таким, как отец. чтобы эти шрамы и ебучая фантомная боль напоминали мне об этом, — он замолчал на пару секунд, усмехнулся и продолжил, — а я запомнил лишь ее слезы в те моменты. то, как она яростно хотела сделать больно мне, чтобы не справляться с этим одной.

лу сидит, скованный невидимыми цепями, и чувствует, как его собственное дыхание становится слишком громким в этой тишине. за окном — ни звука, даже ветер притих, будто затаился, ожидая развязки. свет от уличного фонаря пробивается сквозь грязное стекло, рисуя на стене уродливые тени — они шевелятся, живут свой жизнью.

он снова думает, что это пиздец.

нет, не просто думает — знает. это знание осело у него в костях, как свинец.

лу смотрит на его руки — крепкие, и вдруг представляет, как они, такие же, но меньшие, детские, сжимаются в кулаки, чтобы не дать сдачи. он хочет закричать. но вместо этого его пальцы сами находят шрам на плече мариуса — неровный, будто кто-то пытался слепить его кожу заново и не справился.

— а отец?

мариус замирает.

— он приходил ночевать. работал до поздней ночи, но она в это время уже спала. я пытался ей сказать об этом, но...

в его голосе ноль эмоций. абсолютный ноль.

лу вдруг понимает — мариус никогда не говорил об этом и не упоминал семью. никому. и теперь, когда слова вырвались, они висят в воздухе, как осколки разбитого стекла — острые, опасные, готовые поранить любого, кто осмелится пошевелиться.

— мне жаль, — шепчет он, — я не хотел, чтобы ты знал об этом.

лу чувствует, как что-то рвется у него внутри.

мариус — это шрамы, которые никогда не заживут. это холодные глаза, в которых плавают обломки того, что когда-то было доверием. это руки, которые умеют убивать, но сейчас дрожат, сжимая сигарету.

лу думает о том, как легко было бы ненавидеть его. ненавидеть за эту жестокость, за эту пустоту, за то, что он допустил, чтобы его сломали.

но он не может.

потому что мариус — это еще и тепло его тела, когда он обнимает. это грубый голос, который шепчет «все нормально», даже когда ничего нормального нет. это сила, которая держит его на плаву, даже когда волны захлестывают с головой.

как так?

как человек, который не верит ни в добро, ни в справедливость, может быть единственным, кто делает этот ебучий мир хоть немного терпимым?

лу хочет разбить что-нибудь. хочет закричать. хочет заставить мариуса понять, что он не один.

но он знает — слова здесь бесполезны. они оба слишком сломанные для этого.

поэтому он просто прижимается к нему, чувствуя, как под тонкой кожей бьется сердце — такое же израненное, как и его собственное. и этого пока достаточно.

комната висит в подвешенном состоянии между кошмаром и явью. воздух густой, пропитанный запахом крови, табака и чего-то еще — резкого, химического, будто в углу уже стоит банка с бензином и тряпкой.

лу сидит, сгорбившись, его пальцы бессознательно теребят дыру на колене джинсов. он смотрит на пятно на полу — черное, вязкое, с бурыми разводами по краям. оно кажется живым, пульсирующим в такт его учащенному сердцебиению.

— что мы будем делать с кирой? — голос срывается, язык прилипает к небу.

мариус медленно поворачивается, и лу видит его лицо — бледное, с тенями под глазами, которые делают его похожим на труп.

— мы? — губы мариуса растягиваются в улыбке, но глаза остаются мертвыми.

лу непроизвольно откидывается назад, чувствуя, как спинка кровати впивается в позвоночник. мариус наклоняется, и лу видит в его зрачках отражение своего искаженного страхом лица.

— я сам разберусь, — шепот мариуса похож на скрежет металла по стеклу. его пальцы сжимают край кровати, кожа на костяшках натягивается, обнажая старые трещины.

где-то за стеной падает капля воды — глухой, бессмысленный звук в этой тишине.

лу хочет сказать что-то, но его рот заполняет вкус меди. он понимает, что прикусил щеку до крови. мариус замечает это — его взгляд скользит к уголку рта лу, где выступила алая точка.

— не бойся, — говорит мариус, и это звучит как насмешка, — просто закрой глаза. утром все будет чисто. а теперь мы ложимся спать.

— ты идиот.

лу чувствует теплые руки, скользнувшие под футболку и обнявшие так крепко, что воздух в легких начал протестовать. но гуссенс даже не пошевелился, закрыл глаза и ему понадобилось всего несколько минут, чтобы провалиться в темноту, оставляя все мысли за гранью сна.

пройдись со мной вниз по долине.это холодный мир, и тебе лучше укрыться от снега.и в траве водятся змеи, так что скоси ее донизу.и копы попытаются убить тебя, так что будь начеку.

утро наступило неожиданно — солнечное, яркое, будто природа решила сыграть злую шутку. лучи пробивались сквозь грязные шторы, рисуя на полу золотые прямоугольники, слишком жизнерадостные для этого дома. 

лу лежит, прижатый к теплому телу, и медленно возвращается в реальность. рука мариуса тяжело ощущается на его талии, дыхание ровное, спокойное, будто ничего не произошло. но лу помнит. 

он помнит все.

воспоминания накатывают волной — кровь на полу, глаза мариуса, пустые. и тишину. такую громкую, что в ушах до сих пор звенит. 

лу закрывает глаза, но картинки не исчезают.

тело рядом с ним кажется одновременно родным и чужим. лу знает каждый шрам на этих руках, каждый изгиб мышц, но сейчас он думает о том, сколько раз эти руки вот так спокойно его обнимали. и сколько раз закапывали правду так глубоко, чтобы никто не нашел. 

солнечный свет кажется насмешкой. он падает на стену, освещая трещину в штукатурке — она внезапно кажется лу похожей на карту. карту мест, где теперь лежат кости. 

лу вдруг осознает, что дышит слишком часто. сердце колотится, ладони становятся липкими. он хочет встать, убежать, но боится разбудить мариуса. боится увидеть его глаза утром после такой ночи. будут ли они такими же? или в них будет что-то новое — что-то, что лу не готов увидеть? 

за окном щебечет птица. звук такой нелепый в этом контексте, что лу чуть не смеется. или не плачет. он сам не понимает. 

мариус во сне притягивает его ближе, и лу замирает. тепло другого тела кажется одновременно спасением и ловушкой. потому что теперь они связаны не только любовью, но и этим — тихими ночными похоронами, молчаливым согласием, кровью, которая навсегда останется невидимым пятном между ними. 

лу закрывает глаза. солнце греет его лицо, но внутри остается холод. 

в моленбеке давно не было такого солнечного утра. но лу больше не верит в совпадения.

а потом мир взорвался.

дверь распахнулась с такой силой, что она ударилась об стену, отскочила и снова захлопнулась. саар стояла на пороге, ее глаза — два огромных черных круга, полных чистого, животного ужаса. губы дрожали, пальцы впились в дверной косяк, оставляя следы. 

— лу! лу!

ее голос был сдавленным, хриплым, будто она бежала через весь моленбек, не останавливаясь ни на секунду. 

мариус дернулся так резко, что свалился с кровати с глухим стуком, простыни запутались вокруг его ног. он вскочил в одно мгновение, глаза дикие, не до конца проснувшиеся, но уже ищущие угрозу, рука потянулась туда, где обычно лежал нож. 

— кровь на двери... я думала... боже, я думала...

саар не могла говорить, ее грудь вздымалась, словно она вот-вот задохнется. пальцы сжались в кулаки, ногти впились в ладони

сердце лу бешено колотилось, он видел, как мариус медленно поднимается, его движения осторожные, как у хищника, который не хочет спугнуть добычу. 

— саар, как же ты меня напугала. я думал, что смерть моя пришла, — голос мариуса был низким, хриплым от сна, но в нем не было ни капли страха. 

саар не слушала. она сделала шаг вперед, ее глаза бегали по комнате, по лу, по мариусу, по простыням, по полу — будто она искала что-то, что подтвердило бы ее худшие опасения. 

— я увидела и подумала, что случилось что-то плохое.

ее голос сорвался, и лу понял, что она действительно испугалась. не за себя. за него. мариус вздохнул, провел рукой по лицу, смахивая остатки сна. 

— все в порядке, — он сказал это так просто, будто речь шла о разбитой чашке, а не о крови на двери. 

но лу видел, как его глаза метнулись к окну, как мышцы на спине напряглись, готовые к действию. саар наконец перевела дух. 

— но кровь...

— не его, — мариус бросил это так небрежно, что лу чуть не задохнулся. 

тишина повисла в комнате, густая, тяжелая. саар смотрела на них, и лу видел, как в ее глазах мелькает понимание. 

она что-то поняла.

но не все.

солнце, такое яркое, такое насмешливое, заливало комнату светом, освещая их троих — одного, кто знал правду, второго, кто ее скрывал, и третью, которая случайно оказалась слишком близко. 

— что здесь случилось? — саар хмуро посмотрела на лу, а ее голос обрел сталь.

лу сидел, сжав кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. боль была острой, реальной, единственным якорем в этом внезапно перевернувшемся мире. его мысли метались, как испуганные птицы в клетке. 

саар стояла посреди комнаты, ее тень резко падала на стену, удлиненная и искаженная. ее пальцы медленно сжимались и разжимались, будто она пыталась поймать невидимые нити правды в пустом воздухе. 

— что здесь случилось? — повторила она, и теперь ее голос был тише.

мариус не шевелился, прислонившись к стене. его глаза, обычно такие выразительные, вновь были пустыми, как заброшенные окна в старом доме. но лу видел — в глубине этих глаз шевелилось что-то опасное, что-то готовое вырваться наружу. лу почувствовал, как по спине пробежал холодный пот. 

саар сделала шаг вперед. солнечный свет скользнул по ее лицу, выхватывая морщинки у глаз, следы усталости, которые обычно никто не замечал. 

— я не слепая, — прошептала она, — кровь на двери. кровь на полу. вы думаете, я не понимаю? 

мариус медленно выпрямился. его движения были плавными, как у хищника перед прыжком. 

— это не то, о чем ты думаешь, — его голос звучал хрипло, чужим. 

саар посмотрела на него, и в ее глазах лу увидел что-то, от чего стало муторно. 

разочарование. потому что ей не хотят отвечать.

— тогда объясни, — сказала она тихо, — объясни мне, почему в твоем доме кровь. не твоя. почему мариус выглядит так...так.

где-то на улице залаяла собака. звук был таким обыденным, таким несовместимым с тем, что происходило здесь. лу открыл рот, но слова застряли в горле. 

мариус вдруг вздохнул и провел рукой по лицу.  лу смотрит на саар и чувствует, как в груди что-то сжимается. ее глаза — такие знакомые, такие близкие — полны ожидания. и страха. но больше всего в них надежды хрупкой, как первый лед. 

можно ли сказать ей?

мысли мечутся:  она поймет. нет, не поймет. она испугается. но она же саар — она всегда была на нашей стороне. а если не на нашей? если это станет последней каплей?

он видит, как ее пальцы слегка дрожат, как губы сжаты в тонкую ниточку. она ждет. и в этом ожидании — вся ее сущность, вся ее преданность, которая так пугает. 

— это был кира, — вырывается у лу, и слова падают в тишину, как камни в черную воду. 

саар замирает. ее глаза расширяются, дыхание застревает где-то в горле. 

«она сейчас развернется и уйдет. она поймет, что мы монстры»

но вместо этого — улыбка.

небольшая, дрожащая, но настоящая. и облегчение, такое явное, что лу чуть не падает от неожиданности. 

— значит, он больше не придет? — ее голос тихий, но в нем нет страха. только радость, странная, искренняя. это, блять, неправильно.

лу не понимает. он смотрит на мариуса, ища подсказки, но тот лишь поднимает бровь, будто говорит: я сам не ожидал.

— ты не боишься?

саар пожимает плечами, и в этом движении — вся ее суть. 

— боялась бы, если бы это был ты. или он, — она кивает на мариуса, — но кира... он получил то, что заслужил. пошел он нахуй.

и лу вдруг понимает — она, возможно, ждала этого момента. солнце, такое яркое, такое неуместное, вдруг кажется менее насмешливым. 

— спасибо, — шепчет лу, и саар просто улыбается в ответ, будто они говорили о чем-то обыденном, а не о смерти.

мариус хмыкает и отворачивается, но лу видит — его плечи чуть расслабились. а саар уже тянется к венику у двери: 

— ну что, поможете убрать? а потом поедем загород, я спиздила у матери деньги.

и в этот момент лу чувствует — мир, такой жестокий, такой несправедливый, вдруг стал чуть теплее. а еще лу понимает, что все это в действительности отвратительно. они все так легко принимают смерть этого человека, что это кажется странным. и больным. мерзким. но вспоминая о том, что делал киран все неправильные мысли встают на свои места, загораживая собой то, чего чувствовать по отношению к нему нельзя. сколько раз он мечтал об этом? сам же думал когда-то, что убил его. кажется, мариусу просто хватило силы довести до конца то, что начал когда-то лу.

и пусть останется так.

я — больной кусок дерьма, я должен это признать.моя мама говорила, что любит меня, но они называют меня придурком.