проваливай

похороните меня. я не знал, кто ты. ты мне не друг. ты мне не родня. ты мне вообще никто, черт возьми.

лу не ходил в школу три дня.

саар ходила за него — собирала задания, врала учителям про желудочный грипп, приносила конспекты, пахнущие ее духами и чужими руками. она приходила, бросала рюкзак на пол и смотрела на него — молча, без упреков.

лу лежал.

на первый день он еще пытался делать вид, что все нормально — встал под душ, включил музыку, даже попробовал читать книгу. но к вечеру снова оказался под одеялом, уставившись в потолок, где трещины складывались в знакомые узоры.

мариус не писал.

это было глупо. они и раньше не переписывались каждый день. но сейчас — сейчас это резало по-другому. как будто между ними что-то порвалось, а лу даже не заметил, когда именно.

почему он не пишет?

может, ему надоело. может, он наконец понял, что лу — не тот, за кого себя выдает. может, он лежит где-то с разбитой головой (лу сразу отгонял эту мысль — мариус не тот, кто проигрывает драки).

саар принесла булочки из столовой. лу не стал их есть.

— он спрашивал про тебя, — сказала она на третий день, разглядывая свои ногти, а лу аж подбросило на кровати.

— кто?

— ну ты знаешь, — саар скривила губы, — высокий, мрачный, с лицом как у голодного волка.

лу сглотнул. сердце застучало так громко, что, казалось, саар его слышит.

— и?

— и ничего. спросил, где ты. я сказала, что болеешь. он кивнул и ушел.

вот и все. никаких «как он?», никаких «передай ему», никаких смс. просто «где» и ушел. лу отвернулся к стене.

— тебе плевать, да? — саар пнула ножку кровати.

— мне плевать.

ложь.

ночь. четвертый день уже на подходе. лу снова не спит. телефон лежит на столе. экран чистый. ни одного уведомления.

может, он ждет, что я напишу первым?

лу хватает телефон, набирает сообщение, стирает. снова набирает. снова стирает.

в конце концов он швыряет телефон в стену. тот падает на ковер — целый, невредимый, черствый кусок пластика и стекла. лу закрывает глаза. завтра он пойдет в школу.

не потому что выздоровел. он и не болел.

а потому что надеется.

(а надежда, как он уже понял, — самая опасная штука на свете).

не думаю, что я узнаю этот безумный мир, в котором я нахожусь.

холодно. неестественно холодно для этого времени года. лу закуривает, щурясь от первого вдоха — дым горчит на языке, как старая обида. курилка пуста, если не считать окурков под ногами и похабных надписей на стенах, выведенных чьей-то дрожащей рукой.

дверь скрипит.

лу даже не нужно оборачиваться — он знает эти шаги. тяжелые, но осторожные, будто мариус всегда готов к тому, что пол под ним может провалиться.

— пропустил три дня, — голос мариуса звучит хрипло, будто он тоже только что закурил, — саар сказала, что болел.

лу не отвечает. смотрит, как дым от его сигареты сливается с паром от дыхания в утреннем воздухе.

мариус прислоняется к стене рядом, слишком близко, так что рукавом куртки задевает локоть лу. от него пахнет утренним холодом.

— не болел, — наконец говорит лу.

— знаю.

тишина. где-то вдали кричит ворона. лу замечает, что мариус по-другому держит сигарету — не между указательным и средним пальцем, как обычно, а большим и указательным, будто ей уже почти не хватает места.

— почему не писал? — слова вырываются сами, прежде чем лу успевает их проглотить.

мариус поворачивает голову. его глаза в сером утреннем свете кажутся почти прозрачными.

— думал, ты не хочешь.

лу фыркает. дым выходит у него из носа, как у разъяренного дракона.

— да, конечно.

лу думает, что он его ненавидит. думает, что все знает. мариус — эгоистичный ублюдок, который появляется и исчезает, когда ему вздумается. знает, что за этой показной холодностью скрывается обычный страх. знает, что мариус не стоит его времени, его мыслей, этого странного чувства, которое разрывает грудь изнутри.

но он ошибается. потому что его глаза говорят о другом. в них нет насмешки, нет безразличия — только вопрос, на который лу не готов ответить.

лу прислоняется к стене, чувствуя, как шершавая поверхность цепляется за ткань худи. в руке — сигарета, уже третья за утро. он не курит обычно так много, но сегодня — сегодня можно.

у мариуса — пальцы, привыкшие сжиматься в кулаки, сейчас расслаблены. но не все. костяшки содраны в кровь. лу затягивается, выпускает дым в сторону мариуса.

— что с рукой? — голос звучит равнодушно, будто ему и правда плевать.

мариус поднимает кисть, разглядывает ее, как будто видит впервые.

— злость. и стена, — отвечает он просто.

лу щурится. пепел с сигареты падает на пол, разлетаясь серой пылью.

— злость — это не человек. кто виновен?

мариус опускает руку, прячет ее в карман.

— я.

тишина. где-то за дверью слышны шаги, чей-то смех. никому нет дела до них, до этой курилки, до этого разговора.

— и? помогло?

мариус смотрит на него. в его глазах — что-то уставшее, почти пустое.

— нет.

лу закатывает глаза, чувствуя кожей напряжение, которое обволакивало их с ног до головы.

— в следующий раз бей причину злости, а не стену, — говорит он, и голос звучит жестко, будто выдохнутый вместе с дымом.

мариус поднимает глаза. смотрит. не так, как обычно — не с насмешкой, не с холодом, а как-то по-другому. будто видит сквозь него, будто читает каждую мысль, каждую невысказанную тревогу.

— не смогу, — отвечает он тихо.

и в этих двух словах — все. не «не хочу», не «не буду».

не смогу.

лу замирает. сигарета догорает у него в пальцах, пепел осыпается на рукав, но он не шевелится. мариус все еще смотрит на него — прямо, без утайки, без привычной маски безразличия. и лу вдруг понимает:

причина злости — он. не стена. не кто-то другой.

он.

и мариус не может его ударить. не потому что боится. не потому что слабый.

а потому что...

лу резко отворачивается, давит сигарету о кирпич. пальцы дрожат — чуть-чуть, почти незаметно.

— идиот, — бормочет он, но в голосе уже нет злости, только что-то другое, что он не готов назвать.

лу разворачивается к выходу, шаг уже сделан — но вдруг сильные руки хватают его за плечи, резко разворачивают назад, и прежде чем он успевает что-то сказать, мариус прижимает его к себе. крепко. так крепко, что у лу перехватывает дыхание.

он замирает, не зная, что делать с руками, которые сначала повисают в воздухе, а потом медленно, неуверенно, поднимаются и сжимают спину мариуса.

от него пахнет дымом, холодным утром и чем-то еще — чем-то, что лу не может назвать, но что заставляет сердце биться чаще.

мариус не говорит ни слова. просто держит его, будто боится, что если отпустит — лу рассыплется, как пепел от сигареты. его дыхание горячее на шее лу, губы чуть касаются височной кости — не поцелуй, нет, просто... присутствие. подтверждение. я здесь.

лу закрывает глаза.

в ушах стучит кровь, в груди что-то разрывается и тут же собирается заново. он чувствует каждую мышцу мариуса, каждую неровность его дыхания, каждый шрам сквозь тонкую ткань футболки.

они стоят так, застывшие во времени.

мариус отпускает первым, но не до конца — его руки все еще на плечах лу, большие пальцы чуть касаются ключиц. лу не смотрит ему в глаза. боится того, что увидит.

— идиот, — снова шепчет он.

мариус не отвечает. просто проводит большим пальцем по его ключице — один раз, быстро, почти нежно — и отступает.дверь курилки скрипит, когда он выходит.

лу остается один, все еще чувствуя на себе следы тех рук, того дыхания, того молчаливого «я не смогу тебя ударить, но я могу вот так». на полу валяется окурок мариуса. лу поднимает его, прячет в карман.

и только тогда выходит вслед.

сожги мою одежду и забери мои вещи, посади меня на самолет. просто увези меня подальше отсюда.

школьный день пролетает мимо лу. он помнит только саар, которая говорит ему, что стоит списать у нее ответы на тест, но не получает даже кивка. поэтому девушка все делает за него. ей не сложно и она тратит на это не больши пяти минут своего времени, но ее настроение медленно и верно катится на дно. лу стыдно. он признает это и обещает себе выбраться из этого заторможенного состояния, как можно быстрее, но глубокие воды океана растерянности накатывают с новой силой.

он не знает что делать. жизнь кажется настолько странной и чужой, будто он совсем не должен находиться в этом теле. язык не поворачивается сказать даже слова, а руки инстинктивно сжаты в кулаки. ему не хочется жить, если признаться честно. он не боится умирать, если сказать правду. ему хочется ничего не чувствовать, если солгать.

саар не идет с ним сегодня. они прощаются на перекрестке, где блондинка сворачивает в сторону своего дома. мать звонила тысячу раз, не потому что волновалась, а потому что так нужно. и это неправильно в какой-то степени. это вообще не правильно.

а что вообще может быть правильно в жизни двух разбитых подростков? ни-че-го.

лу безбожно курит. много, давясь глубоким мерзким дымом и не хочет останавливаться. легкие начинает жечь, будто он ежеминутно глотает горячие угли. он читает последние сообщения мариуса, проводя пальцами по трещинам на экране и порывается что-то написать. какую-то чушь, ложь, бред. но выходит только «ты где?». сообщение висит без ответа несколько часов, а после лу бросает ждать его, ложится спать, закрываясь с головой одеялом.

в доме тихо. и эта тишина бродит по комнатам, иногда поскрипывая старыми половицами. она окутывает, заглушает мысли на несколько минут, чтобы они обратились в огромную темную тучу и придавили к кровати сильнее.

она не была пустой — нет, она была густой, липкой, как смола. она заползала в уши, пробиралась под кожу, заставляла слышать то, чего не было. шорохи за стеной. шаги на крыльце. дыхание в темноте.

лу зажмурился.

капилляры в глазах лопнули ещё час назад, но боль не утихала. казалось, кто-то насыпал за веко раскалённого песка, водил иглой по слизистой, медленно, методично. он потёр лицо, и пальцы стали влажными.

слезы? кровь?

неважно.

стук разрезает плотную тишину. тихий. чёткий. будто кто-то осторожно касается костяшками пальцев, не решаясь войти.

лу вздрогнул, как от удара током. сердце рванулось вперёд, сжимая горло.

мариус.

он сорвался с кровати, не чувствуя под собой ног, спотыкаясь о разбросанные вещи. внутри горит так сильно, будто лу не человек, а феникс и прямо сейчас он превратится в пепел.

ручка двери ледяная, пальцы скользят.

лу дёргает её на себя —

и воздух вырывается из лёгких.

перед ним —

кира.

высокий, чуть наклонившийся, чтобы не удариться о косяк. чёрная куртка, потрёпанные джинсы. и улыбка — медленная, гнилая, будто он только что вспомнил, как ломал лу в последний раз.

— привет, — кира выдыхает воздух ему в лицо.

лу пытается захлопнуть дверь, но кира упирается ладонью в дерево. легко, будто играет.

— чего так холодно? — смеётся, — я же всего на минутку.

его голос — как ржавый гвоздь по стеклу. лу отступает, спотыкается о порог. кира шагает внутрь, и тень от него пожирает свет.

— выйди, — шепчет лу, но это звучит как мольба.

кира закрывает дверь ногой. дерево скрипит под его весом, будто стонет. лу чувствует, как что-то горячее и острое впивается ему под рёбра — это страх, старый, знакомый, тот самый, что всегда приходил вместе с кирой.

«он здесь. он внутри. он не уйдёт»

желудок сжимается в тугой, болезненный узел. лу глотает воздух, но его не хватает. в горле поднимается что-то кислое, обжигающее, и он давится этим, сжимая зубы.

«не сейчас. только не сейчас»

но тело не слушается. пальцы дрожат, колени подкашиваются. он чувствует, как слюна наполняется металлическим привкусом, как мышцы живота судорожно сокращаются.

«я сейчас упаду. я сейчас умру. он убьёт меня»

кира наблюдает. его глаза — чёрные, пустые, как провалы в полуночном асфальте — скользят по лицу лу, по его трясущимся рукам, по сведённым судорогой пальцам.

— чего это тебя так трясёт? — он ухмыляется, и его губы растягиваются в чём-то, что должно было быть улыбкой, но выглядит как оскал, — неужто соскучился?

лу сжимает кулаки, ногти впиваются в ладони. боль — острая, ясная — на секунду возвращает его в реальность.

«дыши. просто дыши»

но тут кира делает шаг вперёд.

и всё.

лу отшатывается, спина ударяется о стену. в ушах — гул, будто море заключили в его череп. он чувствует, как сердце колотится где-то в горле, как холодный пот стекает по спине, как воздух становится густым, как смола.

«он подойдёт ближе. он дотронется. он сломает»

кира наклоняется, его дыхание — тёплое, табачное — обжигает кожу лу.

— ну что, — шепчет он, — покажешь мне свою новую жизнь?

лу закрывает глаза.

«я исчезаю. я растворяюсь. меня больше нет»

но он всё ещё здесь.

и кира — тоже.

— лу, ну чего ты так испугался? — шаг вперед и глаза лу заполняются слезами.

— отъебись от меня, урод! уходи, — голос срывается на нервный крик, но блондин лишь закатывает глаза на это.

теперь между ними меньше воздуха, чем в лёгких лу. он чувствует запах его кожи — дешёвый одеколон, смешанный с потом и чем-то резким, химическим. как бензин. как кровь. рука киры поднимается медленно, театрально, будто давая лу время отпрянуть. но он не может пошевелиться. пальцы касаются его щеки — шершавые, обветренные, чуть липкие от чего-то.

— бледный какой, — кира цокает языком, — небось, не вылезаешь из своей конуры?

его большой палец проводит по нижнему веку лу, нажимает чуть сильнее, чем нужно. боль вспыхивает ярко и грязно, как сигнальная ракета. лу сжимает челюсть до хруста. кира усмехается.

— о, — его голос становится сладким, липким, — научился терпеть? это мариус тебя так выдрессировал?

имя звучит как плевок. лу дёргается, и кира тут же хватает его за подбородок, сжимая так, что кости скрипят.

— а где твой мариус сейчас, а? — он трясёт лу, будто надеясь услышать, как звенят его мысли, — бросил? испугался? понял, с каким гнилым дерьмом связался?

слюна лу брызгает на подбородок, когда он пытается вырваться. кира смеётся и прижимает его голову к стене. обои холодные, шершавые, они царапают затылок.

— я... — голос лу трещит, как тонкий лёд.

— что? — кира наклоняется ближе. его ресницы почти касаются щеки лу, — повтори, я не расслышал.

ярость заполняет вены лу. он толкает кирана в живот, но тот даже не двигается с места. и лу понимает. и это осознание бьет по голове кувалдой, рассекая череп на две части. кира стал сильнее.

— не дёргайся, — кира шипит, прижимаясь всем телом, — а то хуже будет.

его губы находят шею лу — не поцелуй, а укус, резкий, злой. зубы впиваются в кожу, оставляя влажный, болезненный след. лу вскрикивает, пытается вырваться, но кира только смеётся, хрипло, грязно, и кусает снова, выше, ближе к уху.

— всегда так вкусно пахнешь, когда боишься, — бормочет он, и язык скользит по месту укуса, солёному от пота. лу дёргает головой, но кира ловит его за волосы, резко запрокидывая лицо вверх.

— перестань! — лу хрипит, но это больше похоже на стон.

— врёшь, — кира целует его. нет, не целует — впивается губами, кусает, заставляет губы онеметь от боли. вкус крови — своей или лу, он уже не различает. одна рука киры опускается вниз, грубо хватает лу за бедро, заставляет вздрогнуть.

— кира, нет!

— да, — он дышит в его рот, — ты скучал. ты всегда скучал.

лу закрывает глаза. он не хочет этого. но тело... тело помнит. и предательски отвечает. кира чувствует это. и смеётся. его ладонь скользит под футболку лу, ногти царапают рёбра, оставляя огненные полосы.

— видишь? — кира прижимается губами к его уху, — даже твоя кожа меня помнит.

лу пытается оттолкнуть его, но руки дрожат, мышцы не слушаются. где-то внутри поднимается знакомая, отвратительная теплота — стыд, страх, и что-то ещё, от чего хочется вырвать себе глотку. кира чувствует и это. его пальцы сжимают лу сильнее.

— перестань бороться, — он целует его снова, и в этом поцелуе нет ничего, кроме власти, — ты ведь знаешь, чем это закончится.

и лу знает.

он всегда знал.

резкий хлопок двери разносится вместе с ветром по коридору, заставляя обоих парней вздрогнуть. только лу от страха, а кира от раздражения, которое явно проскальзывает на его лице.

мариус в ярости — это не человек. это стихия, разорвавшая цепи.

его зрачки расширены до черноты, в них не осталось ничего человеческого — только тьма, только безумие. кожа натянута на скулах так резко, будто вот-вот порвётся. вены на шее, на висках — толстые, синие, пульсирующие под кожей, как живые змеи.

дыхание хриплое, прерывистое — каждый вдох рвёт лёгкие, будто внутри горит огонь. губы растянуты в оскале, обнажая стиснутые зубы. между ними — пена, розовая от крови. он прикусил щёку, не заметил, не почувствовал.

руки дрожат, но не от страха — от адреналина, от яда, который залил каждую клетку. пальцы сжимаются-разжимаются сами по себе, ногти впились в ладони, оставили кровавые полумесяцы.

он движется резко, порывисто — тело не успевает за мозгом. каждый мускул напряжён до предела, каждая связка звенит, как натянутая струна. когда он бьёт, в суставах что-то хрустит, но он не чувствует боли. не чувствует ничего, кроме всепоглощающей, бешеной ненависти.

по спине струится пот, смешивается с кровью киры, с грязью, со снегом. куртка порвана на плече — он даже не помнит, когда это случилось.

а глаза...

глаза — это самое страшное.

в них нет осознания. нет мысли. только животный, первобытный ужас и ярость, смешавшиеся в одно. они горят, как угли, но в них нет тепла — только ледяной, бездонный мрак.

и где-то глубоко, под всеми этими слоями безумия, есть крошечная часть мариуса, которая боится.

боится, что остановиться уже не сможет.

боится, что лу увидит его таким.

но это неважно. потому что сейчас он — сама ярость. и он будет убивать. пока не кончится воздух в лёгких. пока не остановится сердце.

пока всё вокруг не окрасится в красное.

— что ты делаешь? — мариус просто спрашивает, безумным взглядом обводя двоих.

и лу боится, что он обращается к нему. боится, что подумает что-то не то. но что, блять, можно о нем подумать, как в голубых глазах смешивается животный страх с горькими слезами, дрожащими коленками, руками и губами?

— что я делаю? — кира растягивает губы в ухмылке, медленно облизывая окровавленные зубы. его пальцы всё ещё впились в запястье лу, оставляя синие отпечатки. — а что, не видно? мой мальчик скучал...

он нарочно тянет слова, наслаждаясь каждой секундой. его глаза блестят, как у хищника, поймавшего добычу. мариус не даёт ему договорить.

всё происходит слишком быстро: рука мариуса впивается в шею киры, пальцы сжимаются, перекрывая дыхание. кира хрипит, выпучивает глаза — но мариус уже тащит его, волочит по полу, как мешок с мясом.

— ма... — лу пытается встать, но ноги не слушаются.

дверь распахивается с треском. мариус швыряет киру на крыльцо, как ненужную вещь. тот падает на колени, давится кашлем, хватаясь за горло.

кира медленно поднимается с земли, вытирая кровь с губ.

— ну и злюка ты, — хрипит он, ухмыляясь, — а я думал, ты его просто жалеешь. оказывается, любишь.

мариус стоит, сжав кулаки. его дыхание все еще неровное, но теперь в глазах — не только ярость. есть что-то еще. холод.

— ты кончил? — его голос тихий, почти спокойный, — или тебе еще зубы выбить?

кира смеется, разминает шею.

— ой, да ты уже попробовал. думаешь, этого хватит? — он делает шаг вперед, — я ведь не просто так пришел. он звал.

мариус не двигается. но его пальцы уже снова сжимаются.

— врешь.

— проверим? — кира бросает взгляд на дверь, за которой прячется лу, — спроси его сам. как он стонал, когда я...

удар.

мариус бьет первым — резко, точно, в солнечное сплетение. кира кряхтит, сгибается, но не падает. вместо этого он резко выпрямляется и врезает мариусу в челюсть.

тот отшатывается, но тут же рвется вперед.

драка — это не кино.

здесь нет красивых ударов, нет четких блоков. есть только грязь, боль и ярость.

кира хватает мариуса за куртку, пытается повалить, но тот бьет коленом в живот. Кира рычит, кусает его за плечо — зубы впиваются в ткань и кожу. мариус глухо кричит и бьет его локтем по спине.

они падают в землю, перекатываются, рвут друг друга, как звери.

— ты никогда не убережешь его! — кира давит пальцами на горло мариуса, его глаза горят, — он — мой!

мариус хрипит, но не сдается. он резко бьет киру по виску — тот ослабляет хватку, и этого достаточно.

мариус переворачивает его, прижимает лицом к земле.

— если ты хоть раз еще подойдешь к нему... — он наклоняется, губы почти касаются уха киры, — я закопаю тебя там, где никто не найдет.

кира смеется, захлебываясь снегом.

— обещаешь?

кира смеется, хрипло, не весело.

кира медленно поднимается на локтях, выплёвывая кровавую слюну. его ухмылка кривая, но всё такая же наглая — он знает, куда бить. 

— интересно...— хрипит он, облизывая разбитые губы, — он тоже так дрожал под тобой?

мариус замирает. спина напрягается, пальцы сами собой сжимаются в кулаки. 

— молчи.

но кира уже чувствует слабину. 

— ага, не знал? — он приподнимается, глаза горят грязным огнём, — как он хватал меня за спину, как стонал... ты же слышал?

мариус отшатывается — не от страха. от ярости, что кипит в жилах, от картин, которые сами лезут в голову. 

— врешь.

тишина. потом —  удар.

мариус бьёт так, что у самого кости трещат. кира летит назад, но продолжает смеяться сквозь кровь. 

— сильнее! — кричит он, — я ведь не всё рассказал! как он плакал после! как умолял...

мариус хватает его за волосы, бьёт головой о стену. раз. два. и остается в шоке от того, что этот подонок все еще не потерял сознание.

— заткнись!

но кира всё ещё ухмыляется. 

— ты... никогда... не выбьешь это... из его головы... — каждое слово даётся ему с трудом, но он продолжает, — каждый раз... когда ты будешь трогать его... он будет... вспоминать... меня!

последнее слово обрывается хрипом — мариус сдавливает ему горло. 

— я тебя убью.

кира уже синеет, но всё ещё шепчет: 

— попробуй... он всё равно... никогда... не будет... твоим...

мариус отпускает его. он медленно закрывает кире рот, надавливая, чувствуя кожей чужие зубы, а после резко подается вперед, наклоняясь к шее. мариус точно не сможет сказать чем думал в этот момент. в момент, когда зубами вгрызался в белую кожу. в момент, когда прокусывал ее, а горячая кровь хлынула ему в рот нескончаемым потоком.

мариус поднимается.

его руки в крови — не своей. лицо в синяках. дыхание прерывистое, как у зверя, вырвавшегося из капкана. он даже не оглядывается на тело киры, лежащее в земле. не проверяет пульс. не слушает, дышит ли тот еще. 

он просто идет. шаги тяжелые, неровные. кровь капает с костяшек пальцев, оставляя за ним алый след. дверь скрипит. 

лу сидит на полу, прижавшись спиной к стене. глаза — огромные, полные ужаса. мариус подходит. опускается перед ним на колени. 

тишина. 

— кажется, я его убил, — голос спокойный, почти тихий, как будто он просто сказал «на улице дождь».

лу не дышит. 

мариус смотрит на свои руки. переворачивает их ладонями вверх. 

— я не хотел, — пауза, он вдруг поднимает глаза, в них — пустота, — нет. именно этого я и хотел.

лу вздрагивает. 

мариус медленно тянется к нему, окровавленные пальцы касаются щеки лу. оставляют красный след. 

— мне... все равно, — лу не может разобрать кто именно из них это сказал.

а потом он обнимает лу. крепко. так крепко, что тому больно. но лу не сопротивляется. 

за окном — 

тишина. 

и никто не зовет на помощь. потому что лу снова обнимает его в ответ.

милый, я не могу бодрствовать. потому что ненавижу это чувство. потому что англия видит сны.