проваливай

я продолжаю идти по одной и той же дороге. теряю сознание в одной и той же одежде. хотел бы я иметь хоть какой-то контроль, но это чувство — все, что я знаю. я просто живу моментом. делаю то, что не следует делать.

наверное, вспоминать то время было ошибкой. у лу в жизни в принципе ошибок много, но эта была одной из главных. потому что память у него, к сожалению, хорошая, и все что когда-то происходит въедается в мозг так сильно, что никаким ацетоном не сотрешь.

он помнил всё.

каждый взгляд. каждое прикосновение. каждое слово, сказанное с той сладковатой, ядовитой нежностью, от которой теперь сводило желудок.

он помнил их первую встречу. и если бы лу мог, он бы отдал и сделал всё, лишь ее никогда не было.

лу сидел на задней парте, глядя в окно. третий урок, третий учитель, который даже не запомнил его имени. он уже привык быть невидимкой — тихим, серым, тем, кого не замечают.

дверь распахнулась с грохотом.

— опаздываю, знаю. не начинайте аплодировать.

голос. уверенный, с легкой насмешкой. лу невольно поднял голову.

в дверях стоял парень, которого он раньше не видел. высокий, со светлыми волосами, зачесанными назад, и голубыми глазами, которые сразу же нашли лу в толще класса. учительница вздохнула:

— киран руже?

— все верно! — парень улыбнулся, сверкнув белыми зубами, и прошел к свободному месту — как раз за партой лу.

он пахнул чем-то дорогим — не духами, а скорее кожей и холодным воздухом, будто только что зашел с улицы.

— ты, — кира наклонился вперед, его дыхание коснулось уха лу, — единственный, кто не пялится на меня, как на циркового медведя. мне это нравится.

лу промолчал. он не пялился, потому что привык не привлекать внимания. и по большей степени ему было плевать.

— молчун? еще лучше, — кира вытянул длинные ноги под партой, случайно задевая ботинком лу, — как тебя зовут?

— лу.

— лу, — повторил кира, растягивая звук, будто пробуя имя на вкус, — коротко. мне нравится.

учительница что-то писала на доске, но лу уже не слышал ее.

— слушай, лу, — кира снова наклонился, на этот раз его губы почти касались уха, — я тут новенький. покажешь мне школу после уроков?

лу обернулся. впервые за долгое время. кира улыбался. в в этой улыбке было что-то... настоящее. не та фальшивая вежливость, к которой он привык.

— ладно, — кивнул лу.

— отлично, — кира откинулся на спинку стула, довольный, — обещаю, тебе понравится.

лу вел его по коридорам, стараясь говорить монотонно, без эмоций. вот спортзал — потрескавшиеся стены, сломанные кольца. вот столовая — вечно пахнет подгоревшей кашей. вот кабинет химии — там воняет серой и тоской.

кира шел рядом, слушал, но лу видел — ему скучно. его пальцы барабанили по бедру, взгляд скользил мимо.

— а это что? — вдруг спросил он, указывая на дверь с отколотой краской.

— подсобка. туда запирают тех, кто не нравится учителям.

кира повернулся к нему, брови ползли вверх.

— и тебя?

лу пожал плечами. да, и его. не раз.

кира засмеялся — не злорадно, а как будто нашел что-то ценное.

— покажи.

дверь скрипнула. внутри — пыль, паутина, запах плесени. кира вошел первым, огляделся.

— уютно, — сказал он и сел на старый стол, смахнув с него крошки штукатурки, — а тебя тут надолго оставляли?

— на ночь. один раз.

— почему?

— сказал учителю физики, что ее предмет — дерьмо.

кира рассмеялся по-настоящему, громко, от души. его голос звенел в маленькой комнате, и лу невольно улыбнулся в ответ.

— а что делал, когда тебя закрыли?

— спал. потом писал на стене матерные стихи.

— покажи.

лу подошел к углу, отодвинул шкаф. там, под слоем пыли, еще виднелись кривые строчки.

кира прочитал, усмехнулся.

— неплохо. но можно злее, — он достал из кармана маркер, протянул лу.

— давай, допиши. прямо сейчас.

лу взял маркер. пальцы дрожали — не от страха, от чего-то другого. он прижался к стене, вывел первую букву... а потом дверь распахнулась.

— что вы тут делаете?! — завопила техслужащая. кира вскочил, схватил лу за руку.

— бежим!

они неслись по коридору, смеясь, как сумасшедшие. ладони были липкими от маркера, в груди колотилось сердце. лу не помнил, когда последний раз так смеялся.

и в этот момент он понял — что-то пошло не так.

потому что с этого дня он уже не мог просто забыть про киру.

как забывал про всех остальных.

телефон, который лу разбил вдребезги когда-то - был подарком этого ублюдка.

лу находит коробку у двери рано утром. она вся в пыли, будто её подкинули ещё ночью. он оглядывается — ни души. даже соседский кот, обычно роющийся в мусоре, сегодня отсутствует.

он присаживается на корточки, пальцы скользят по скотчу. внутри — новенький телефон в плёнке. не топовая модель, но явно дороже того кирпича, что лу таскал последние три года.

экран вспыхивает при прикосновении. одно-единственное сообщение:

"с днем рождения, лу. теперь не позоришься со своим кирпичом."

лу перечитывает три раза. потом резко захлопывает крышку коробки, как будто боится, что кто-то увидит.

он знает. знает, что кира не мог просто купить это. знает, какие у него «источники дохода». знает, что за этот телефон кто-то мог получить по зубам. или хуже.

коробка внезапно кажется тяжёлой. слишком тяжёлой.

он засовывает её под кровать. не распаковывает. через три дня всё же достаёт — но не включает. просто носит с собой, как нелепый талисман.

иногда, когда кира проходит мимо, лу ловит его взгляд. но никто не говорит ни слова. только однажды, когда лу роняет телефон в школьном дворе, кира бросает через плечо:

— если разобьёшь — нового не будет, кретин.

лу подбирает аппарат, стирает грязь с экрана. в кармане он сжимает его так сильно, что стекло трещит под пальцами.

он так и не говорит спасибо. но и не избавляется от подарка. даже когда всё становится совсем плохо. даже когда они уже не разговаривают.

телефон лежит в самом дальнем ящике, всегда на 10% заряда.

на всякий случай.

а дальше лу помнит только боль, кровь, удары. синяки, которые сходили неделями. ссадины, которые не успевали зажить, как появлялись новые. он помнит свою ненависть, порождающую насилие. лу было так дико страшно, что сейчас эти чувства и эмоции кажутся ненастоящими. будто их никогда не существовало вовсе. только шрамы напоминают о том, что это было.

«как же ты можешь забыть такое, лу?»

первый шрам, нанесенный кирой он получил спустя два месяца их общения.

пустой класс. последний свет умирающего дня пробивался сквозь грязные окна, рисуя на полу длинные, кривые тени. пыль висела в воздухе, смешиваясь с запахом старого мела, плесени. стены, когда-то белые, теперь покрылись желтыми пятнами от сырости и надписями, оставленными такими же, как он.

лу сидел на стуле посреди комнаты. стул скрипел при каждом его движении, единственный звук в этой гробовой тишине. перед ним стоял кира, вертя в пальцах дротик. лезвие блестело тускло, как глаза мертвой рыбы.

— не бойся, — сказал кира, и его голос звучал мягко, почти нежно, — это просто игра.

он подбросил дротик в воздух, поймал его за острие. капля крови — чьей? — осталась на его большом пальце.

лу видел каждую деталь вокруг себя: трещину на потолке, похожую на паука; сломанную лампу, свисающую с потолка на оголенных проводах; пятно на полу, где кто-то когда-то не отмыл до конца рвоту.

первый дротик вонзился в стену рядом с его головой, подрагивая от удара. щепки штукатурки упали ему на плечо.

— почти, — кира нахмурился, как художник, недовольный мазком.

второй дротик пролетел так близко, что оставил тонкую царапину на щеке. лу почувствовал, как по коже медленно стекает теплая капля.

в углу класса висела паутина. большой, жирный паук сидел в центре, будто наблюдая за ними. лу замер, глядя на него. проще было сосредоточиться на пауке, чем на том, что делает кира.

третий дротик вонзился ему в плечо. боль острая, яркая, но быстро гаснущая, как спичка в воде. лу даже не пошевелился.

— о, — кира наклонил голову, — так ты любишь помолчать?

он подошел ближе. его ботинки скрипели по полу, оставляя следы на слое пыли. пальцы обхватили дротик, вырвали его из плоти. свежая кровь потекла по руке лу, капая на пол.

— знаешь, почему я выбрал этот класс? — кира огляделся, — здесь никто не ходит после пятого урока. даже уборщицы.

он провел окровавленным дротиком по губам лу, оставляя металлический привкус во рту.

— если ты закричишь, никто не услышит.

лу посмотрел в окно. снаружи уже стемнело. где-то вдали горел фонарь, тусклый, как свеча в склепе.

четвертый дротик воткнулся ему в бедро. пятый — в стену. кира ждал. ждал слез, крика, мольбы. но лу просто сидел, глядя в пустоту. кровь стекала по пальцам, оставляя лишь темные капли за собой.

— черт, — кира внезапно разозлился, швырнул оставшиеся дротики в угол, — ты даже это испортил.

он схватил лу за подбородок, заставил посмотреть на себя.

— что с тобой не так, а?

лу не ответил. его глаза были пусты, как окна заброшенного дома. кира отшвырнул его. стул упал с глухим стуком. лу лежал на полу, глядя в потолок. где-то за стеной капал кран — тик-тик-тик.

— мертвец, — прошипел кира и вышел, хлопнув дверью.

лу остался один. кровь растекалась по полу, смешиваясь с пылью. паук в углу шевельнулся, спускаясь на паутине, будто хотел посмотреть поближе. где-то в школе скрипнула дверь. чьи-то шаги. но никто не зашел. никто не искал.

и лу понял — кира был прав.

это место действительно было идеальным.

потому что здесь можно было умереть, и никто бы не заметил.

и лу часто возвращался в этот класс после того, как кира исчез. он все еще видел то кровавое пятно, которое оставил после себя. его там не было, но перед глазами все было красным. он отмывал его собственной футболкой о жгучими слезами несколько раз. чтобы наверняка. ему казалось, что все узнают о том, что тут происходило. ему было стыдно. ему было пятнадцать. он не мог ответить ни на что.

кира был жестоким.

кира затянул ремень на шее лу туже, чем нужно. кожа под черной кожей покраснела сразу, а пальцы лу судорожно дернулись к горлу — инстинкт, который он тут же подавил. но кира заметил. всегда замечал.

— ты же любишь, когда тебя контролируют,— прошептал он, проводя пальцем по его кадыку, чувствуя, как он сглотнул.

комната была душной, как будто кто-то выдохнул в нее весь воздух и не давал новому войти. лампочка мерцала, отбрасывая желтые тени на стены, и лу видел, как в этом свете его улыбка становилась острее.

он потянул за ремень, заставив его наклониться ближе.

— скажи, что тебе нравится.

он молчал. всегда молчал.

кира рассмеялся — коротко, резко, как выстрел — и резко дернул ремень в сторону. он потерял равновесие, упал на колени, ударившись о пол локтем. боль пронзила руку, но он даже не сморщился.

— ну же, — он наклонился, взял его за подбородок, ногти впились так, что под кожей побежали капли крови, — ты же не хочешь, чтобы стало хуже?

его дыхание пахло ментолом и чем-то кислым — может, тем дешевым вином, что они пили перед этим. лу знал, что он не остановится. никогда не останавливался.

он выпрямился, потянул ремень вверх, заставляя его подняться. потом провел рукой по его щеке, почти нежно, прежде чем резко ударить ладонью.

— вот видишь, — он улыбнулся, наблюдая, как его голова повернулась от удара, как капля крови выступила на губе, — теперь ты выглядишь живее.

лу не ответил. просто поднял на него взгляд — пустой, как всегда.

но кира знал. он всегда знал, что где-то там, глубоко, он ненавидел его.

и это делало все только интереснее.

киран был больным. это лу понял не сразу. а когда понял — стало слишком поздно.

кира подошёл к лу с той самой улыбкой — лёгкой, почти дружелюбной. но в глазах читалось что-то другое. что-то холодное.

— эй, лу, — позвал он, голос мягкий, будто зовёт на прогулку, — подойди-ка сюда.

лу насторожился, но шагнул ближе. он знал, что отказываться бесполезно.

— что надо? — спросил он, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

кира не ответил. вместо этого резко схватил его за руку, пальцы впились в запястье так, что кости затрещали. лу попытался вырваться, но кира лишь засмеялся — тихо, беззвучно, как будто это всё было частью какой-то шутки.

— не дёргайся, — прошептал он, наклоняясь так близко, что лу почувствовал его дыхание на своей коже, — а то будет хуже.

потом всё произошло быстро. рывок — и лу ударился спиной о край багажника. прежде чем он успел вдохнуть, кира втолкнул его внутрь, лицо оставалось спокойным, будто он просто укладывал вещи на хранение.

— посиди тут немного, — сказал он, и в голосе звучала почти забота, — подумаешь о своём поведении.

— кира, — лу хрипло выдохнул, цепляясь за край, — выпусти. пожалуйста.

но дверь уже захлопывалась. последнее, что он увидел — это улыбку киры, исчезающую в темноте.

— потерпи, — донёсся голос снаружи, — это для твоего же блага.

и тогда осталась только темнота.

темнота. густая, липкая, как смола. она обволакивает со всех сторон, заполняет лёгкие, давит на виски. лу сжимается в углу багажника, колени прижаты к груди, пальцы впиваются в собственные плечи. холод металла просачивается сквозь тонкую ткань рубашки.

запах бензина, пыли и чего-то затхлого — старой резины, может быть, или тряпки, которую забыли здесь годы назад. каждый вдох обжигает, каждый выдох — короче предыдущего. воздух тяжёлый, спёртый, будто его вот-вот не станет.

снаружи — шаги. лёгкие, почти невесомые. кира проходит мимо машины, насвистывая что-то беспечное. лу замирает, сердце колотится так громко, что кажется, его слышно даже сквозь сталь. но шаги удаляются.

часы ползут. время теряет смысл. то ли прошло два часа, то ли пять. тело немеет, суставы ноют от неудобной позы. в голове мелькают обрывки мыслей: почему он так поступил? что теперь будет? но ответов нет. только страх, острый и животный, сжимающий горло.

лу дышит часто, срываясь на хрипы, рвущиеся из легких. все смешивается в темноту, окружающую его со всех сторон. ему почти физически больно не зная чем он это заслужил.

он вспоминает о маме. раны после ее ухода кровоточат до сих пор. он зовет ее, как маленький мальчик, заблудившийся в этом ебаном мире. он верит, что она поможет ему. возьмет за руку, отведет к выходу и поцелует в макушку, сказав: все в порядке, милый. все хорошо, ты ни в чем не виноват. просто беги подальше отсюда и найди свой покой.

но ее нет. как и нет надежды на то, что это все сейчас прекратится. окажется кошмаром. ночным, страшным. явь колет в глаза так сильно, что проступают слезы. опять предательские злые слезы. он вновь не смог дать отпор. снова попался. и он снова не сбежит от этого.

иногда лу стучит. слабо, почти без надежды. пальцы скользят по крышке багажника, царапают, пока не заболят. снаружи — тишина.

а потом — свет. резкий, слепящий. дверь багажника распахивается, и лу видит только силуэт на фоне закатного неба. кира стоит, склонив голову, и улыбается. не злорадствуя, не издеваясь. просто улыбается, будто ничего особенного не произошло.

— ну что, понравилось? — спрашивает он, и голос его звучит так, будто они обсуждают погоду.

лу не отвечает. просто дрожит. не от холода — от осознания. от понимания, что это только начало. он никогда не оставит его в покое. потому что привязал его к себе титановой цепью, а голыми руками разорвать ее — невозможно, только все пальцы переломаешь и останешься ни с чем.

но останется он. тот, который эту самую цепь и сделал. кропотливо выстроил все так, что лу невольно начал думать: это все я. я сам виноват во всем этом. и какая уже разница что со мной будет? кира со мной — значит я не один.

и лу честно не понимал что с этим всем не так.

и лу тогда впервые закрылся. от мира, от киры, от самого себя. от саар. от той, которая всегда была рядом. обрабатывала его раны жгучей зеленкой, бинтовала руки, хотела быть просто рядом.

и он никогда не сможет простить ее за то, что не открыл ей дверь.

в комнате лу царит беспорядок — разбросанная одежда, пустые бутылки из-под воды, шторы плотно задернуты. он сидит на кровати, сгорбившись, пальцы вцепились в волосы. снаружи раздаётся стук. он лишь тихо подходит к двери, открывать — себе дороже. в глазок видна лишь светлая макушка саар. он знал, что она придет, но надеялся до последнего, что этого не случится.

— лу! — голос саар звенит от беспокойства, — открой, пожалуйста!

он не шевелится. дыхание ровное, слишком ровное, будто он заставил себя окаменеть.

стук становится громче.

— я знаю, что ты там! — её голос дрожит, — лу, просто... просто дай мне знать, что с тобой всё в порядке! пожалуйста.

тишина.

снаружи раздаётся шорох — саар опускается на пол, прислонившись к двери. её дыхание прерывистое, сдавленное.

— пожалуйста... — её шёпот едва слышен, — я не могу так... я не знаю, что случилось, но...

пауза. потом — тихие рыдания.

лу сжимает зубы. его сердце бьётся где-то в горле, но он не двигается. не может. если он сейчас откроет — всё рухнет. ее всхлипы разрывали тишину. она скользила по двери, царапая ногтями, будто могла прорваться к нему через дерево. она ломает свои ногти, но физической боли не чувствует.

— я подожду, — говорит саар сквозь слёзы, — я не уйду.

лу закрывает глаза.

где-то за дверью плачет единственный человек, которому не всё равно. а он просто сидит. и молчит.

ей было страшно. он помнит ее истерику. она задыхалась от собственных слез, как кричала о том, что боится потерять его. как сильно любит его. а он смотрел на нее пустыми глазами и хотел лишь одного — разорвать грудную клетку, вырвать это проклятое, ноющее сердце и передать ей в руки и сказать: забери, пожалуйста. если тебе на секунду станет легче, возьми. и лу тоже было страшно, но уже в тот момент он понял, что показывать страхи не стоит никому. даже себе. только через время он понял, что саар другая, и ей можно показать свои ребра и все, что находится в дырах между ними.

лу не выдержал. он возненавидел себя за бессилие так сильно, что глаза заполнила ярость. настолько дикая, что лу не смог ей противоречить.

все произошло в один миг. как короткое замыкание в мозгу — белый шум, а потом только красное.

кира стоял, ухмыляясь, что-то говорил своим спокойным, сладким голосом, и вдруг — хруст. его собственная костяшка, впивающаяся в эту ухмылку. кровь на губах киры, его широкие, удивленные глаза. лу не узнавал себя.

он бил снова. и снова. кулак в живот, резкий удар коленом в лицо, когда кира попытался привстать. хряск носа, теплая кровь на пальцах. кира захлебывался, смеялся сквозь хрип. лу схватил его за волосы, ударил головой об пол. раз. два. на третий раз кира перестал сопротивляться, только лежал, хлюпая носом, выплевывая алые сгустки на плитку.

все вокруг казалось нереальным. руки лу дрожали, в ушах звенело. он ждал, что вот сейчас проснется. но нет — кира по-прежнему лежал у его ног, а на полу растекалась темная лужа. лу тогда наклонился, схватил киру за воротник и спросил: все еще весело?

а кира ему лишь ответил: ты никогда всего этого не забудешь.

это была их последняя встреча.

лу вернулся домой. дверь закрылась за ним с глухим щелчком, будто запечатывая что-то внутри. он стоял в прихожей, глядя на свои руки — они все еще дрожали, на костяшках засохла чужая кровь.

он медленно поднес ладони к лицу, вдохнул запах металла и боли. желудок сжался, но рвоты не было. только пустота.

ванная. холодная вода. он тер кожу, пока она не покраснела, но ощущение не уходило — будто что-то прилипло к нему навсегда. зеркало напротив показало бледное лицо с темными кругами под глазами. он не узнавал себя.

комната. темнота. лу сел на кровать, уставившись в стену. где-то внутри что-то сломалось, но он не чувствовал облегчения. только тяжесть, будто в груди лежал камень.

он взял телефон. экран светился в темноте — несколько пропущенных от саар. он провел пальцем, отложил гаджет в сторону. не сейчас.

лу лег на спину, уставившись в потолок. за окном шумел дождь, капли стучали по стеклу, как чьи-то пальцы, пытающиеся достучаться. но он не отвечал.

где-то глубоко внутри шептало: ты стал таким же, как он.

лу закрыл глаза.

и впервые за долгое время — заплакал.

и киран исчез из его жизни. и лу надеялся, что это навсегда. он мечтал об этом. но иногда мечты имеют уебищное свойство. не сбываться.

я снова причиняю себе боль. я пытаюсь и пытаюсь, но не могу перестать поддаваться. и все, что я чувствую — это боль. я ненавижу, что ты мой друг. и ничего не чувствую, на этот раз я не сдамся.

лу просыпается с ощущением, будто кто-то выскоблил ему внутренности. голова гудит, в висках — тупой, назойливый стук. он лежит, уставившись в потолок, и медленно вспоминает вчерашнее: мариус, его пронзительный взгляд, вопрос про киру.

«не знаком» — звучит в голове его собственный голос, плоский, как лезвие. он садится, проводит рукой по лицу. пальцы дрожат.

на тумбочке лежит телефон — экран черный, без новых сообщений. лу берет его, включает, смотрит на время. десять утра. уже десять, а он все еще чувствует себя так, будто не спал вовсе.

на кухне он наливает воду, пьет большими глотками, но горечь во рту не исчезает. за окном — обычный день. люди идут по своим делам, смеются, живут. а он стоит здесь, с пустым стаканом в руке, и думает о том, что теперь мариус знает. или догадывается.

шаги сзади растворяются вместе с шумом в голове. лу поворачивает голову и видит своего отца. он стоит посреди комнаты, медленно водит взглядом по полкам, ящикам, углам — будто ищет что-то важное. или просто повод. его спина прямая, плечи напряжены, пальцы слегка сжаты в кулаки. он знает, что лу здесь. но не смотрит на него. никогда не смотрит, если можно этого избежать. сейчас лу не боится. у него срывает крышу, когда в организм попадает алкоголь.

в квартире слишком тихо, даже часы на кухне будто перестали тикать. все замирает.

— ты... что-то забыл? — голос лу звучит хрипло, но четко, он не узнает себя.

— уезжаю, — говорит отрывисто, даже не глядя в сторону лу.

лу поднимает глаза, медленно. отец натягивает перчатки, лицо каменное.

— надолго?

— командировка. две недели. может, больше.

— а точнее?

— тебе что, расписание мое нужно? — резко оборачивается, бросает взгляд, полный раздражения.

мужчина кладет пару купюр на стол, молча. лу смотрит на них и желание изорвать каждую на мелкие куски возрастает с каждой секундой. но он точно этого не сделает.

— будь умницей, — отец открывает дверь, даже не оглянувшись.

в квартире снова тихо.

тихо так, что слышно, как где-то капает вода из плохо закрытого крана. лу стоит посреди гостиной, смотрит на оставленный отцом след — отпечаток ботинка на полу, смятый коврик у двери. даже воздух здесь кажется чужим, пропитанным запахом уходящего табака и холодного металла. тишина давит. не та, что обволакивает — а та, что просачивается в легкие, как тяжелый газ. она не просто висит в воздухе — она въелась в стены, пропитала мебель, заполнила пространство между пальцами, когда лу пытается сжать кулаки. он звонит саар почти сразу, когда понимает, что отец действительно ушел.

он ждет.

и впервые за долгое время — боится остаться один.

заставляешь меня чувствовать, что я люблю боль. я знаю, что умру, если не изменюсь. ты сказал, что я никогда не буду один. но это чувство - единственное, что я знаю.

каждый вдох — это борьба, как если бы он пытался вырваться из объятий утопающего, который тянет его на дно.

вокруг царит мрак, словно кто-то накрыл мир черной вуалью, и даже свет кажется тусклым и неуместным. он ощущает себя потерянным в этом безвременье, где каждое мгновение тянется, как затянутая струна, готовая лопнуть от напряжения. мысли крутятся в голове, как осенние листья в урагане — беспорядочные и безнадежные.

внутри него бушует буря, но она не приносит облегчения. это лишь глухой грохот — отголоски неосуществленных мечт и разбитых надежд. он чувствует себя как корабль, выброшенный на берег штормом, где волны разрушают его остатки, оставляя лишь обломки.

по коже пробегают мурашки, когда он вспоминает о том, что было когда-то. его сердце бьется с запоздалой тревогой, словно старая машина, застрявшая в ржавом гараже — она все еще пытается заработать, но топливо давно кончилось. он не может избавиться от ощущения, что время уходит, как песок сквозь пальцы.

он сидит в темноте, окруженный тенями своих страхов, которые шепчут ему на ухо о том, что он не достоин счастья. каждое их слово — это яд, который медленно разъедает его изнутри. он чувствует себя как застрявший в паутине — каждый шаг только запутывает его сильнее, а надежда на освобождение становится все более призрачной.

саар приносит свежесть. легкий глоток воздуха, но нужный до потери пульса. он проникает в легкие, как ледяная игла, пронзающая туман усталости, но не может вытянуть из глубины души ту глухую тяжесть, что давит на грудь.

она выглядит уставшей. тени под глазами, которые до этого она всегда перекрывала косметикой, сейчас светились темным светом.

волосы спадали на плечи неаккуратными локонами, а одежда казалась слишком свободной, как будто она пыталась скрыть себя от мира. каждый ее жест выдавал напряжение — руки сжимались в кулаки, а губы непроизвольно тряслись. она пыталась выглядеть уверенно, но это было лишь маской для окружающих.

свет из окна падал на ее лицо, подчеркивая контуры усталости и тревоги. взгляд метался по комнате, словно искал что-то, что могло бы вернуть ей утраченный покой. она вздохнула, и этот звук звучал как тихий крик о помощи, который никто не слышал.

в такие моменты ей хотелось просто уйти — сбежать от всего и всех. уйти в место, где не будет ни ожиданий, ни давления, ни необходимости притворяться. о она знала, что это невозможно. жизнь продолжалась, и ей нужно было найти в себе силы идти дальше, несмотря на все трудности.

она попыталась улыбнуться, но эта попытка была слаба и натянута. внутри нее боролись надежда и отчаяние, и она не знала, какая из них возьмет верх. но в тот момент она просто хотела быть услышанной, понятый и принятая такой, какая есть — уставшей, но все еще живой.

и лу кое-что понял.

саар переживает это вместе с ним. не смотрит со стороны, как делают это другие. не разбрасывается глупыми словами поддержки. не уходит, как только видит его разбитым. она. проживает. вместе. с. ним. и ему было жаль, что это происходит. он желает ей только самого лучшего. не этого.

лу наливает ей горячий чай и садится рядом.

— надолго он уехал? — девушка делает глоток и расслабляет спину.

— сказал, что на две недели, если не больше. я надеюсь, что он не вернется. останешься у меня?

— спрашиваешь еще? конечно. мать опять с ума начала сходить.

— поэтому не спишь?

— я просто... слишком многое думаю. о ней, о тебе, о себе. обо всём.

саар делает глоток, ставит кружку на стол. ее пальцы слегка дрожат — лу замечает это, но делает вид, что нет. он сам сжимает свои руки, чтобы они не выдали его.

— обо всём, — повторяет она тихо, и в ее голосе что-то ломается.

тишина. слишком громкая. лу чувствует, как его сердце бьется где-то в горле.

— прости, — вырывается у него внезапно.

он не планировал этого говорить, но слова выскользнули сами, будто их слишком долго держали взаперти. саар смотрит на него. ее глаза — чуть красные, уставшие.

— за что?

— за то, что... — он глотает ком в горле, — за то, что закрывался. за то, что ты звонила, а я не брал. за то, что...

он замолкает. не может сказать «за то, что испугался». не может признать, что боялся — боялся ее, боялся себя, боялся того, что она увидит, каким он может быть.

саар протягивает руку, касается его пальцев. ее прикосновение обжигает.

— я больше не буду так делать, — шепчет он, — не закроюсь. обещаю.

она сжимает его руку крепче.

— врешь, — говорит она, но в голосе нет злости, только усталость, — ты же не умеешь по-другому.

— научусь.

саар вздыхает, прикрывает глаза. потом резко встает, обнимает его — так крепко, что больно. лу замирает, потом медленно опускает голову ей на плечо.

— дурак, — шепчет она ему в грудь, — я же все равно буду приходить. даже если ты снова закроешься.

он чувствует, как что-то внутри него трещит.

— знаю, — говорит он, а саар отстраняется, вытирает глаза.

— ладно. теперь иди помой кружку, а я... я закажу эту твою дурацкую пиццу с ананасами.

лу хрипло смеется.

— ты ненавидишь ананасы, — он помнит, как она выкидывает их, если видит в своей еде, более того, если она съест хоть кусочек — ее сразу вырвет.

— ну да. но тебя-то я терпеть могу.

и в этот момент, несмотря на все, что было и что еще будет, он чувствует — что-то внутри затихает.

и они ждут. сидят на полу у дивана, плечом к плечу, и смотрят какой-то глупый сериал. лу украдкой смотрит на нее — на ее спутанные волосы, на синяки под глазами, на то, как она кусает губу, когда смеется. и понимает, что, возможно, это и есть спасение — не громкое, не героическое, а тихое. простое.

пицца приезжает холодной. они едят ее прямо из коробки, и саар ворчит про ананасы, но все равно съедает два куска без них. лу улыбается — впервые за долгое время это не гримаса, а что-то настоящее и хрупкое.

за окном постепенно темнее. где-то далеко едет машина, кричит птица. мир засыпает, а они все еще здесь — два сломанных человека на кухне, покрытые крошками и усталостью.

но, кажется, теперь им чуть легче дышать. вздохнуть полной грудью все равно не получается.

этот разговор лу заводит первым. импульсивно выпаливает накопившиеся мысли, но если бы не это, он бы не решился. ему нужно рассказать это. ей — можно. ей — точно нужно.

лу ковыряет засохший соус на краю коробки, избегая её взгляда.

— мариус приходил, — бросает вскользь, будто сообщает о дожде за окном.

саар перестаёт жевать, но быстро делает вид, что всё в порядке. подбирает выпавший из пиццы ананас, кладёт обратно.

— и?

— спрашивал про киру.

тишина. холодильник вдруг гудит громче обычного.

— ну и? — её голос ровный, но пальцы слегка сжимают коленку.

— сказал, что не знаком.

саар странно фыркает — не смех, не раздражение. что-то среднее.

— и он поверил?

лу наконец поднимает глаза. её лицо спокойное, только бровь чуть приподнята.

— похоже, да.

саар отодвигает коробку с пиццей, ставит локти на стол. её глаза становятся пристальными, как в тот раз, когда она допрашивала его про украденные у отца сигареты.

— ну и? — повторяет она, но теперь в голосе что-то другое, — правда думаешь, он поверил?

лу пожимает плечами, делает вид, что крошки на столе внезапно стали интереснее всего на свете.

— ну, он ушёл.

— мариус не из тех, кто просто уходит, — её пальцы стучат по столу, — ты же знаешь. я ведь тоже его знаю.

лу поднимает глаза. да, знает. помнит, как она морщилась, когда мариус появлялся у них во дворе. как прятала руки в карманы, когда он смотрел в её сторону.

— и что? — бормочет он.

— что ты почувствовал, когда увидел его? — вопрос простой, но от него в груди вдруг становится тесно.

— ничего.

саар закатывает глаза.

— да ладно тебе. я же вижу, как ты скривился, только услышав его имя.

лу откидывается на спинку стула. стул скрипит.

— я испугался. он... даже не улыбался, когда спрашивал это. я думаю, что он все знает. и от этого мне еще хуже.

— даже если он узнает, почему тебя это так волнует? — саар спрашивает искренне, смотрит на него по-доброму, а уголки ее губ приподняты вверх незаметно.

лу смотрит на нее серьезно, задумываясь. почему его это так волнует? почему этого так не хочется?

— я не знаю, — шепчет он, и понять сложно на чей вопрос он отвечает: свой или саар, — ты знаешь, как я после всего отношусь к новым людям в моей жизни, но мариус... блять, я не знаю. я почему-то не хочу, чтобы он отворачивался от меня.

саар вдруг закатила глаза и посмотрела на него, нахмурив брови. в ее взгляде читалось непонимание и что-то обжигающее.

— лу, черт возьми, почему он должен отворачиваться от тебя из-за всего этого? ты не виноват в том, что с тобой происходило это. я не думаю, что он поступит так.

— тогда почему он был рядом с ним?

— я не знаю, лу.

я стал себе злейшим врагом, вру себе, что меняюсь.

лу лежит на спине, уставившись в потолок. саар спит рядом, свернувшись калачиком, её дыхание ровное, тёплое. её спина прижата к его боку, и он чувствует, как она слегка вздрагивает во сне.

на столе тихо пикает телефон. экран загорается синим в темноте, отбрасывая призрачные тени на стену. лу зажмуривается. знает, кто это. знает, даже не проверяя.

через пять минут он всё равно тянется за телефоном. пальцы скользят по экрану, слегка дрожа.

«ты соврал мне»

у лу замирает внутри. экран светится в темноте, слепя глаза. эти три слова кажутся слишком большими, слишком жирными, хотя шрифт обычный. лу чувствует, как по спине ползет холодный пот. саар тихо вздыхает во сне, прижимается к нему теплее. а он замер, боясь пошевелиться, будто мариус может увидеть его сквозь экран.

нет, нет, нет. пожалуйста. только не сейчас.

но лу не успевает что-то ответить, даже прикоснуться к экрану, потому что приходит еще одно сообщение, которое заставляет расслабить плечи и выдохнуть.

«сказал, что увидимся сегодня, а сам не пришел, еще и саар с собой забрал?»

лу мотает головой и начинает писать ответ.

«а ты так этого ждал?»

гуссенс хмурится, выключает телефон и вновь вздыхает, только на этот раз в разы тяжелее. как же ему не весело.

«ждал»

«очень ждал»

«если я приду сейчас, ты впустишь меня»

лу отвечает сразу.

«у меня саар. не получится»

а потом приходит сообщения от которых сердце начинает колотиться с бешеной скоростью.

«я так хочу тебя увидеть»

«и зацеловать»

«приходи завтра в школу, пожалуйста»

«встретимся в курилке»

лу не знает, что ему ответить и стоит ли вообще это делать. странное чувство разливается по венам, что-то инородное, несуществующее, но настоящее. язык присыхает к небу, а пальцы начинают мелко дрожать.

тьма в комнате стала гуще. телефон в руках лу внезапно кажется тяжелым, как кирпич. эти сообщения... они были не от киры. никогда не от киры.

«я так хочу тебя увидеть»

«и зацеловать»

мариус. только он пишет ему так.

в его сообщениях нет скрытой угрозы, он, блять, пишет это искренне. это чувствуется кожей, головой, всем. и лу на секунду становится страшно.

лу ощущает, как что-то холодное и скользкое заползает под кожу. его дыхание сбивается, пальцы сжимаются так, что суставы белеют. он перечитывает сообщения снова, и теперь они кажутся... извращенными. намеренно такими.

«приходи завтра в школу, пожалуйста»

как будто мариус знал. знал, что лу мог подумать...

желудок сжимается в комок. горло перехватывает. «встретимся в курилке»

там, где они уже целовались. где мариус улыбался, почти обнимал его.

лу резко вскакивает с кровати.

телефон падает на пол, экран трескается, но сообщения все еще видны. он хочет разбить его вдребезги, затоптать, чтобы эти слова исчезли. он продолжает не верить, но остервенело выбрасывает из головы короткое «хочу верить». потому что доверие приносит лишь нестерпимую боль, разбитое сердце, пару костей и чувства. лу не знает что происходит. ответы не могут появится сами собой в голове, нужно их где-то узнать. вычитать в книге, в интернете, спросить у кого-то.

но вместо этого он просто стоит посреди комнаты, дрожа. саар ворочается во сне, что-то бормочет.

лу медленно поднимает телефон. набирает ответ. одно слово.

«хорошо»

телефон лежит на подушке, как обвинение. лу смотрит на треснувший экран, где застыли эти слова – чужие, но адресованные ему. ему. не кирк, не случайному знакомому – именно ему.

«зацеловать».

губы сами собой сжимаются, зубы впиваются в нижнюю, пока не проступает вкус крови. он не хочет этого. не должен хотеть. это – ложь, игра, провокация. мариус не способен на такое...

(а если способен?)

мысль пробивается, как нож сквозь рёбра. внезапно лу представляет: пальцы мариуса, грубые от сигарет и драк, скользят по его шее. горячее дыхание на щеке. голос, который шепчет «ты же знаешь, что всегда хотел этого»

нет.

он резко встряхивает головой, как будто может выбросить образы наружу. но тело уже отреагировало – живот сводит от чего-то, что не назвать ни страхом, ни... чем-то другим.

почему он вообще думает об этом? почему не может просто забыть, вычеркнуть, как делал всегда?

лу хватает телефон, яростно пишет новое сообщение и отправляет пока не передумал.

«приходи»

он мог бы написать «пошел нахуй» и заблокировать номер. мог бы сказать саар. мог бы...

но вместо этого лу медленно проводит пальцем по экрану, будто стирая невидимые следы прикосновений мариуса.

а если это не игра?

а если он сам не знает, чего боится больше – встречи... или того, что почувствует, когда увидит его?

телефон гаснет. в темноте лу кусает кулак, чтобы не закричать.

он не придет.

но мысль уже крепко пустила корни в мозг: а если придет? а если он все-таки зря написал это? если саар проснется, что она скажет? если лу просто не откроет мариусу, что тогда сделает де загер?

эти мысли крутились вихрем в голове, даже не думая прекращаться. все походило на то, что лу просто начинает медленно, но верно, сходить с ума.

и его это не пугало.

самые страшные демоны — не те, что приходят извне, а те, что живут в наших «что если».

мне нужен выход, потому что я устал чувствовать себя опустошенным. помоги мне, останься. ведь все, что я знаю - это убегать. и я не хочу быть один.