проваливай

со дня твоего появления, я оставался рядом, закованный в цепи и погребенный.

лу чувствует, как сильные руки сжимают его шею до боли, перекрывая путь дыханию. он пытается вырваться, цепляется своими пальцами за чужое запястье, но ничего не получается абсолютно. ему все еще больно и нечем дышать. вокруг темно, он даже не понимает как тут оказался. он, блять, даже не знает где.

за спиной холодная стена, острые лопатки упираются в нее, но он будто не чувствует этого холода. потому что чужие руки такие горячие, способные согреть северный полюс. он чувствует его кожей, так сильно и трепетно, что от резкого щемящего чувства в груди становится не по себе. хватка на шее ослабевает, но руки не пропадают, сначала они гладят его по тонкой коже шеи, от чего лу хочется зареветь. насколько все чувствуется, настолько шея чувствительная. они перемещаются на плечи, гладят медленно, спускаясь на спину.

лу жарко.

вспышка света озаряет пространство вокруг, показывая то, что было скрыто. он на долю секунды видит темные чуть кудрявые и непослушные волосы, карие глаза, которые блестят ярче любых звезд в небе.

лу закрывает глаза, чтобы не видеть этого. потому что на него смотрят таким пристальным оценивающим взглядом, хотят залезть под кожу, остаться там навсегда. он точно не готов быть под прицелом его глаз, полных чего-то неизведанного и пугающего.

— что ты делаешь? — гуссенс предпринимает единственную попытку оттолкнуть человека напротив, но делает он это настолько не хотя, что, конечно, выходит плохо. вообще не выходит.

мариус, черт бы его побрал, приближается к его лицу еще ближе, опаляя своим горячим дыханием щеки.

— хочешь, чтобы я ушел?

лу снова ничего не видит в кромешной темноте, но чувствует.

чувствует, чувствует, чувствует.

агрессивную улыбку в голосе, перемешанную с яркой опасностью. прикосновения к его лопаткам, которые гладили непривычно ласково. провокацию.

— хочу, — шепчет лу, не узнавая себя в этом.

ему с одной стороны не хочется, чтобы де загер уходил, но это нужно. точно нужно. гуссенс знает.

а еще он знает, что мариус не уйдет. он останется тут, продолжит изводить его, подкидывать новые ощущения.

руки опускаются на талию и резким движением притягивают к себе. горячее дыхание смещается с мягких щек на губы, и лу становится еще горячее, будто он сам сейчас вспыхнет метровым костром.

— не ври.

их губы встретились с резким столкновением, они почти ударились зубами, но лу вовремя подался назад. от неожиданности хотелось заорать, прибить этого несносного брюнета, а потом еще раз заорать. только вот отстраниться и выполнить задуманное ему никто не дал, ведь мариус держал крепко. он укусил и без того израненную губу гуссенса, сразу же проходясь по ней языком.

ему казалось, что глаза ему выкололи, а мозг высосали, чтобы рационально думать не получалось. потому что вокруг стало еще темнее, а чужие прикосновения ощущались слишком ярко, электрическим разрядом проходясь по всему телу.

мариус продолжал целовать его, напористо и жарко, не смотря на то, что ответа нет. он прижимал все ближе, почти вдавливая в себя, не отпуская ни на секунду. язык брюнета проник ему в рот, сплетаясь с его, и лу честно не понимал, как мог допустить этого, ведь только минуту назад он сжимал свои зубы так крепко, что разомкнуть без титанической силы не удалось бы.

гуссенс резко открывает глаза. вместо темноты ему в глаза бьет солнце из окна и не закрытых штор. лу лежит у себя на кровати, дома. сознание постепенно приходит в порядок после резкого пробуждения, а слишком осязаемые образы из сна начинают растворяться.

— ну и бредятина, — тихо шепчет он вслух, начиная подниматься с кровати, но быстро бросая эту затею.

мышцы были словно налиты свинцом, а руки и ноги казались слишком тяжелыми.

голова болела, а в горле пересохло так, будто он целую вечность провел в пустыне. каждый вдох давался с трудом, и он чувствовал, как температура тела поднялась, заставляя его потеть и дрожать одновременно. вокруг него все было расплывчато — свет из окна казался слишком ярким, а тени от мебели танцевали на стенах, создавая иллюзию движения в этом неподвижном мире.

все «прогулки» под дождем дали о себе знать болезненным состоянием и адской слабостью.

теперь ему стало понятно почему ему приснился такой сон. не до конца, конечно, потому что контекст был явно очень странным. лу предпочел не углубляться в раздумья. приснилось и приснилось, ничего страшного в этом нет.

юноша дотянулся до телефона, который лежал под кроватью. он всегда клал его туда перед сном, почему-то это было его привычкой. яркость экрана ослепила глаза, и он зажмурился, но через минуту (и силу) нашел в немногочисленных контактах подругу и позвонил. саар ответила почти сразу, и лу в какой-то степени был благодарен ей за это.

— алло, — послышался радостный голос девушки, видимо она была рада этому звонку.

— мне очень хуево, я не пойду никуда, — гуссенс удивился тому, как он прохрипел не своим голосом.

— что-то случилось? — забеспокоилась роджерс, — ты обычно не предупреждаешь, если не идешь.

— ничего страшного, я заболел. максимально плохо себя чувствую, и прости, что не предупреждал раньше.

— бедненький, — саар расстроено протянула, — хочешь я зайду после школы?

— я боюсь заразить тебя, так что не стоит. два дня проваляюсь и приду, — он закрыл глаза.

ему так хотелось спать, что это казалось чем-то невозможным. веки тяжелые, а мысли уже витают где-то за пределами его разума.

— хорошо, но звони мне иногда.

— договорились. дай знать, если что-то случится или тебе понадобится моя помощь, я тут же прилечу, поняла?

— нет, лу, я справлюсь. отдыхай, пожалуйста.

— саар.

— я позвоню.

она говорит это тихо, потому что не хочет, но с лу спорить себе дороже, поэтому приходится.

— хорошо. до встречи и будь осторожна.

— до встречи.

лу отключается, но сразу заснуть себе не позволяет. он с трудом садится на постели, натягивает на себя теплую кофту и идет на кухню. дома, слава богу, тихо и пусто. если бы его у его отца был выходной, то шанс выжить в сегодняшнем дне составил примерно один процент. он знает, что тень отца всегда рядом, как неизбежная судьба. страх накатывает волнами, и он понимает — этот день не будет отличаться от предыдущих. каждый миг становится борьбой за выживание в мире, где даже собственный дом кажется чужим.

он наливает себе стакан воды и залпом выпивает, чувствуя, как холодные капли приносят, вместе с облегчением, боль.

в аптечке, кроме пустых блистеров, упаковок и баночек, удалось отыскать лишь парацетамол. последние две таблетки. лу тяжело вздохнул. у них дома не было даже ебучих таблеток от простуды. в любом случае ему пришлось выпить эту таблетку, чтобы температура немного спала и голова перестала болеть, а после он вернулся в свою комнату и заснул, не забыв запереть дверь на замок.

потому что он знает, что если этого не сделать, то может случится что-то страшное. бояться своего отца для него стало нормой. отвратительной, неправильной нормой. потому что синяки от рук когда-то родного папы сходят долго и болят сильнее любых других, нанесенных не им, а вместе с ними болит и сердце.

лу ненавидит его. ненавидит себя. ненавидит маму. он ненавидит свою жалкую никчемную жизнь.

и эта ненависть копится в нем годами, он не знает, как она может умещаться в груди, но понимает, что места там для нее осталось совсем мало. он понимает, что на грани. вся эта ненависть в любом случае ранит только его и никого больше.

и ему физически больно от своих чувств.

но эта боль не может сравниться с желанием уйти. убежать. спрятаться.

лу так хочет спрятаться от мира, закрыться, чтобы его никто никогда не нашел. чтобы он остался один навсегда и медленно сгнил во всем этом. ему не будет страшно, только спокойно и все камни с плечи и с души упадут на землю, которая точно расколется от этой тяжести.

его жизнь разрушилась, когда разрушилась их семья. неожиданно. этого никогда не должно было случится, никто и не думал, что так получится.

с того времени мир потускнел. все последние годы лу жил в сером мире, ведь все краски и кисти с собой унесла мама. ему пришлось учиться жить заново, собирать по осколкам себя, свои воспоминания и любовь, которой сейчас не осталось ни капли. он искал каждый день смысл, но находил его лишь в мусорном баке, вместе со своими мечтами, надеждами, детством.

и, наверное, лу действительно был виноват во всем что случилось. он поломал жизни каждого члена семьи лишь своим существованием, а сейчас жизнь ломает его. она не остановится, продолжит поджигать его, сыпать с неба стеклом и топтать, ломая позвоночник.

лу до боли сжал запястье, царапая ногтями.

нужно. достать. до. вен.

сердце забилось быстрее, а вскоре эта пульсация превратилась в тревожный ритм, который заполонил его сознание. он схватился за грудь, ощущая, как будто внутри него разгорается огонь. внезапно мир вокруг него стал невыносимо давящим. стены казались слишком близкими, а воздух — слишком тяжелым. лу начал задыхаться, и его мысли закружились в хаосе. он пытался сосредоточиться на чем-то конкретном, но вместо этого его охватило чувство полной беспомощности.

его руки начали дрожать, и он почувствовал, как холодный пот выступает на лбу. он попытался глубоко вдохнуть, но каждый вдох давался с трудом. в голове пронеслись образы: воспоминания о маме, о том, как она всегда была рядом, когда ему было страшно. теперь же он чувствовал себя одиноким и потерянным. страх сжимал его горло, и он не мог выговорить ни слова.

лу, с большим усилием, бросился к окну и распахнул его, стараясь впустить свежий воздух. шум улицы и звуки города казались далекими и неуместными. его охватило чувство, что он теряет контроль над собой. он опустился на пол, обняв колени, и начал глубоко дышать, пытаясь сосредоточиться на своем дыхании. он считал до четырех на вдохе и до четырех на выдохе, повторяя этот процесс снова и снова, пытался оценивать окружающую его обстановку, но мысли возвращались на свое законное дно.

— тише, — прошептал он в пустоту, зажмурив глаза.

стены, которые с каждой секундой сужались еще больше, будто шептали «ты, это все ты виноват. ТЫ ВИНОВАТ»

эти слова эхом раздавались в его голове, и он не мог избавиться от ощущения, что они правы.

«почему я не смог? почему не сделал лучше?» — мысли метались в его голове, как дикие звери. лу закрыл глаза, пытаясь отстраниться от этого внутреннего хаоса, но вместо этого образы прошлого лишь становились ярче. он видел лица людей, которые разочаровались в нем, слышал их шепот: «ты мог бы сделать это иначе».

«почему я ничего не сделал?»

с каждым вдохом ему становилось все труднее дышать. он чувствовал эти тиски из собственных раздробленных чувств, которые сжимали его тело. лу попытался встать, но ноги не слушались. он был как пленник в своей собственной комнате, окруженный призраками своих страхов и сомнений.

паническая атака постепенно начала сходить на нет, оставляя за собой шлейф из бешеной усталости. лу рухнул на свою постель, закрыл глаза и заснул за считанные секунды. стены больше не шептали о вине, они просто стояли рядом, как молчаливые свидетели того, о чем никому не расскажут, потому что не умеют.

а если бы и умели, то кто бы им поверил?

лу спит беспокойно, ворочаясь, закрываясь одеялом все больше, чтобы стало настолько жарко, что весь этот холод, хранящийся внутри уйдет, но он не уходит, остается глыбой льда, огромным айсбергом прямо там, в груди.

лу не может спастись даже во сне, потому что вся его жизнь преследует его там. показывает через сны картины, которые он хочет забыть, избавиться от них навсегда. они кровавые, красные, тлеющие угли. они насилуют его сознание, не заботясь о нем. им плевать на лу.

лу, если честно, тоже плевать на себя.

он знает, что так ему и надо.

но он не знает, что мир устроен по-другому.

он не знает, что эта вина, заполучившая его в свои оковы, не верная и придуманная. она, блять, навязанная. больным мозгом или больным отцом — не важно. она не настоящая и ее не существует. и лу не виноват.

как ребенок, который тоже пострадал от событий прошлого может быть виновен?

это г л у п о.

и так отвратительно.

лежа внутри, целый и невридимый. форма и цвета - все, что я вижу.

тихий стук кольнул в сердце страхом, и лу открывает глаза. он перестает дышать, прислушивается. стук вновь раздается по всей комнате уже громче. гуссенс выдыхает, понимая, что стучат не в дверь его комнаты, а в окно.

лу медленно поднимается с постели, его сердце колотится в унисон с таинственным стуком. он осторожно подходит к окну, стараясь не издавать ни звука. в темноте ночи он видит лишь размытые очертания, но стук продолжает нарастать, словно кто-то настойчиво требует его внимания.

он останавливается на мгновение, прислушиваясь к своему внутреннему голосу, который шепчет ему, что лучше всего просто уйти от окна. но любопытство берет верх. лу медленно поднимает занавеску и заглядывает наружу.

на улице никого нет, только тень деревьев, колышущихся на ветру. но стук не прекращается. он внимательно смотрит на стекло и вдруг замечает, как одна из теней начинает двигаться. сердце лу замирает — это не просто ветер. он видит руку, которая лежит на стекле и вздрагивает, отшатываясь от окна.

здравый рассудок твердит ему, почти орет, что «пошло оно нахуй», а другая часть так же отвечает на это «открывай давай, интересно же». и он, конечно, поддается уговорам именно другой части.

осторожно открывает окно и его взору открывается картина: человек в капюшоне стоит совсем рядом и смотрит прямо на лу. не сложно было догадаться кто это именно.

у лу внутри агрессия поднимается к горлу, когда он понимает кто это.

— ты что здесь делаешь, ахуевший? — гуссенс всматривается в темноту, надеясь чуть лучше разглядеть незваного гостя.

лу не видит, но мариус смотрит на него с улыбкой. он тоже плохо его видит, но замечает очертания нужного человека и не может сдержаться. он, если честно, был не уверен, что стучится в нужное окно.

— пришел похихикать над тобой, — легко отвечает де загер и реально, блять, хихикает.

— пошел ты, — отвечает ему лу и начинает закрывать окно, но не успевает этого, сделать, потому что брюнет рукой останавливает его попытку.

— да стой ты, я пошутил, понимаешь?

у лу нет ни желания ни сил смеяться над подобными, объективно не смешными, шутками. он хочет прогнать мариуса прямо сейчас, чтобы тот забыл дорогу до его дома. нахуя вообще пришел? еще и ночью? странность этого события зашкаливала.

— ты не знаешь что такое «чувство юмора», — лу качает головой, говоря, как ему кажется, чистую правду.

— вообще-то «чувство юмора» — это разностороннее понятие. для тебя может быть не смешно, но для меня еще как, — де загеру весело, поэтому у лу снова и снова возникает желание отпиздить его.

лу закатывает глаза, тяжело вздыхает и спрашивает устало.

— что тебе нужно? и как ты вообще мой адрес узнал? — гуссенсу не то, чтобы прям интересно это узнать, но для галочки и мнимого поддержания разговора нужно.

правда он не понимает зачем ему нужно поддерживать этот разговор.

— я у саар спросил.

— и она так легко ответила тебе? — лу недоверчиво посмотрел на де загера.

— нет, мне пришлось ее побить, — опять эта легкость в голосе мариуса высасывает все силы и чувства из гуссенса.

— че, блять, сказал? — лу приближает свое лицо к лицо мариуса, желая прямо сейчас выжечь его глазами прямо на том месте, где тот стоит.

в голове резким порывом ветра проносится воспоминание о сне, и гуссенс отшатывается, хмурясь.

бред, бред, бред.

— я снова шучу, — говорит де загер, он тоже хмурится, но всего на секунду, удивленный движением лу.

— у тебя все еще не смешные шутки. съебывай отсюда, — светловолосый отвечает ему спокойно, находясь где-то за гранью этого разговора, потому что думает.

это, конечно, странно, что ему приснился именно такой сон, но утром он списал все это на температуру и болезнь. хотя сейчас все казалось каким-то другим.

— какой же ты грубый, что я тебе сделал? — «искренне» удивляется мариус.

— раздражаешь.

— я знаю и клянусь, что очень стараюсь. но я не уйду. почему тебя не было в школе? мне было без тебя так скучно.

у лу возникает ощущение, что брюнет говорит серьезно. только его аура пропитанная чем-то зловещим говорит о том, что ему ничего не составит сказать это.

мариус во мраке выглядит страшнее, чем ночные кошмары. потому что он наяву.

лу не отвечает ему, думает, что это решение поможет его прогнать. только вот де загер слишком упертый. прочитать его не получается, как-то множество книг, которые уже преодолел гуссенс. мариус — загадка. ебучая лана дель рэй, сейчас только сигарету достанет, закурит и начнет петь ангельским голосом. хриплым, грубым, но ангельским.

он любит ее музыку, но какие слова было бы в песнях у де загера?

лу отстраняется от окна, его мысли путаются в вихре эмоций.

— дай закурить.

мариус вскидывает брови, но не произносит ни слова. шарит по карманам и вытаскивает чуть помятую пачку, там всего лишь две сигареты. он протягивает одну светловолосому, а вторую зажимает между губами. черная обычная зажигалка передается из рук в руки, образует искры, огонь, поджигает. не то, что нужно, но спасти может. лу не становится легче, ему в принципе не может стать легче от обычной сигареты. любимой, конечно. ментоловой.

это, кстати, тоже бесит.

— ты глупый.

— да закрой ты свой ебальник уже.

— и грубый.

— сколько еще пиздеть будешь?

они смотрят друг на друга и замолкают. в этом нет смысла, потому что ни один из них не увидит другого отчетливо, но они знают.

в воздухе повисло напряжение, словно грозовая туча, готовая разразиться. тишина, которая давила раньше, сейчас была лишь спасительным спокойствием. лу чувствовал усталость и злость, не сильную, почти незаметную, но он знал, что она может вырасти до глобальных размеров, если де загер еще хоть раз откроет рот. его все еще удивляло то, что брюнет притащился к нему в такое время, чтобы...что? его намерения были настолько скрыты туманом, что заметить их было невозможно. в любой другой день, лу бы точно выбил из него все ответы на свои вопросы, но сейчас ему было тяжело даже подносить сигарету к своим губам, что уж говорить о большем.

мариус странный, это утверждение лишь крепилось с каждым днем. в его присутствии воздух становился густым и тяжелым, а тени людей и окружающего — длиннее и зловещей. его голос был хриплым, более низким, чем у самого лу, и даже это казалось жутким. мариус был как магнит, притягивающий к себе всё, что было знакомо и привычно, но одновременно отталкивающий своим мрачным обаянием. глаза его были бездонными, как ночное небо, полное звёзд, которые давно погасли. даже свет рядом с ним тускнел, будто он сам поглощал тепло и яркость.

— ты когда-нибудь задумывался о том, что скрывается в тени? — его голос звучал хрипло и маняще, как шёпот из глубины кошмара.

— я не боюсь тьмы.

это было отчасти правдой, ведь лу давно привык к темноте из которой он состоял. мариус усмехнулся, докуривая свою сигарету, он кинул окурок под ноги и наступил, размазывая фильтр по грязной земле.

— ты не понимаешь, лу, — гуссенс кривится, когда брюнет произносит его имя, — тьма — это не просто отсутствие света. она может поглотить тебя, а ты и не заметишь. у нее гораздо больше возможностей и сил, чем ты думаешь.

лу закрывает голубые глаза, тихо вдыхает холодной воздух. у него в голове возникает что-то вроде дежавю. они ведь не так давно, тоже ночью, говорили о чем-то подобном. и лу сразу же возненавидел это.

— думаешь, что хорошо меня знаешь? — гуссенс наблюдает, как мариус поворачивается к нему спиной, опираясь о стену.

— догадаться не сложно, что ты ищешь ответы на вопросы, которые лучше оставить без ответа.

— тогда при чем здесь тьма?

— потому что ты ищешь их именно там.

в этот момент перед ними возникло множество образов: один из них представлял собой его детские страхи — темноту под кроватью; другой — мечты о будущем; третий — образы людей, которых он потерял. каждый из них словно пытался привлечь его внимание. лу встряхнул головой, чтобы все это исчезло к черту.

— что тебе надо? — лу решает спросить это в последний раз, он кладет руку на окно, чтобы потом сразу же закрыть, и ему будет плевать, если мариус снова помешает, он раздавит его ебучую руку.

— ничего, — голова мариуса поворачивается в его сторону, — мне просто интересно.

— а мне нет, я реально говорю тебе отъебаться от меня, ты мне не нравишься.

молчание повисает на несколько секунд, пока де загер не решает нарушить его.

— а ты мне нравишься. поэтому нет, лу, я не отъебусь от тебя.

и он уходит. невозмутимо, оставляя гуссенса лишь в непонимании и диком раздражении. в желании размазать по стене своими же руками.

он невыносимый, блять.

так странно, что один единственный человек может вызывать одновременно так много чувств, что разорваться можно. лу закрывает окно и ложится в постель. он надеется, что когда проснется утром, то мариус будет лишь сном. только не утренним.

пожалуйста.

это все очень плохо закончится.

оттенки цветов - все, что я ощущаю, в безопасности внутри...