Глава 5
Солнце застенчиво проникло в комнату. Шторы были распахнуты настежь, чтобы впустить его в каждый уголок. Чистые белые стены и аккуратно заправленные кровати, выстроившиеся вдоль стен, безмолвно свидетельствовали о том, что это больничная палата. Из всех коек лишь одна была занята живым человеком, остальные одиноко пустовали, словно забытые своим предназначением. В воздухе витал резкий, стерильный запах медикаментов, смешиваясь с легким ароматом дезинфицирующих средств. Он щекотал нос, напоминая о моём бессилии и немощи.
Тишину нарушало лишь размеренное тиканье часов под самым потолком – не быстрое и не медленное, оно будто было создано, чтобы убаюкивать пациентов. Абсолютно мирная и спокойная атмосфера лишь изредка нарушалась заливистым смехом или тяжелым пыхтением из коридора. Казалось, что кошмар, который произошел ранее, был лишь плохим сном, но ноющая боль во всём теле и, в особенности, в горле, неумолимо напоминала о пережитом. Даже обезболивающее не помогало до конца заглушить эту боль – ни физическую, ни, тем более, моральную.
Слеза медленно скатилась по щеке, такая же безмолвная, как и сама пациентка. Я здесь уже третьи сутки, и только вчера меня перевели из интенсивной терапии. Все эти дни ощущалась невероятная усталость – даже руку было тяжело поднять. По расписанию уже должен был прийти лечащий врач, о котором утром предупреждала медсестра, пока брала кровь на анализы.
Лёгкий стук и скрип двери, и в комнате показался статный врач в белом халате. За толстой оправой очков невозможно было скрыть огромные мешки под глазами. Но даже усталость не мешала ему говорить с присущей только докторам вежливостью и тактичностью.
- Доброе утро! Как вы себя чувствуете? – я лишь пожала плечами, не в силах произнести ни звука. Видимо, он был доволен и таким ответом. – Отлично, вас перевели из реанимации, это хороший знак. Мы довольны тем, как прошла процедура...
Он бодро говорил о том, что ситуация, конечно, была необычной и сложной. Пришлось работать очень внимательно и аккуратно, чтобы не повредить слизистую оболочку пищевода и желудка. Просил соблюдать рекомендации и придерживаться строгой диеты и многое другое. Мозг слабо понимал, что хочет этот человек, но в голове вертелось лишь одно: "Когда же ты уйдёшь?".
- В целом, мы настроены оптимистично. - закончил он. Последнее, что я запомнила, как он сказал напоследок: "У вас молодой и сильный организм, и мы верим, что вы быстро поправитесь."
Итак, время казалось, тянется бесконечно долго, без возможности заставить его ускориться. Чуть позже зашли мои родители. Они приехали практически сразу после того, как с ними связалась больница, но их не пускали надолго. Отец зашел первый. Он, всегда улыбчивый, казалось, сейчас лишь притворялся, что с легким сердцем заходит в палату... Вслед за ним зашла и мама... У неё никогда не получалось скрывать эмоции, и теперь она была как раскрытая книга. Карие глаза опухли от пролитых слез, и было ощущение, что она расплачется прямо сейчас.
Отец, стараясь держаться бодро, присел на край кровати и взял мою руку в свою. Его ладонь, обычно теплая и уверенная, сейчас казалась холодной и дрожащей.
- Доченька, как ты? - прошептал он, и я почувствовала, как его голос срывается.
Появилось невыносимое желание ответить, сказать, что мне больно, что напугана, но слова не шли. Лишь сдавленный стон вырвался из моей груди. Мама, стоящая за спиной отца, не выдержала и прикрыла лицо руками, беззвучно рыдая.
Я взяла блокнот и ручку, лежащие на тумбочке, и дрожащей рукой коряво вывела: "Больно".
Отец прочитал и нахмурился.
- Врачи дают тебе обезболивающее? Они должны! - он посмотрел на маму с тревогой в глазах.
Рука снова потянулась к ручке и написала: "Не помогает".
Мама подошла ближе и осторожно обняла меня. Ее прикосновение было таким нежным и любящим, что на мгновение боль отступила.
- Все будет хорошо, милая... - прошептала она мне на ухо родным самым любимым на свете голосом - мы здесь, мы с тобой...
В палату постучали, и в дверях появился молодой человек. Он был одет в форму полицейского, но выглядел совсем молодо. Светлые волосы, аккуратно подстриженные, и глаза цвета первой весенней зелени делали его похожим на героя романтического фильма. От него исходил едва уловимый запах новой кожи – то ли от ремня, то ли от кобуры. Шаг был уверенный, почти чеканный, выдающий муштровку и дисциплину. Он казался ужасно серьёзным человеком, каждое его движение было выверено и лаконично. В глубине лесов этих глаз явно читалась жалость и переживания обычного человека, вынужденного сталкиваться с чужой болью.
- Извините, что беспокою. Несколько вопросов по делу.
Отец встал и строго посмотрел на полицейского.
- Сейчас не время. Ей нужен покой.
- Понимаю. Но это необходимо. Постараюсь быстро.
Полицейский, казалось, чувствовал себя неловко, но его взгляд оставался твердым и решительным. Я кивнула отцу, давая понять, что готова говорить. Заметив наши переглядки, полицейский медленно подошел к моей кровати.
- Меня зовут Корбин - представился он. - я здесь, чтобы помочь вам. Расскажите мне все, что помните. Любая деталь может быть важна.
Я снова взяла блокнот и ручку. Рука дрожала не только от слабости, но и от подступающего ужаса, словно вновь переживала все заново. Выбора не было, не умирала надежда на то, что он поймет мой ужасный, теперь уже совсем неразборчивый почерк, искаженный мучительной болью. Писать о кошмаре, который произошел сначала в квартире, с ее приглушенным, после в парке, под мерцанием обманчиво ласковых фонарей, о безумном взгляде Морта, о «подарке», который ранил моё горло...
В какой-то момент страх отступил, уступая место холодной, обжигающей злости и ненависти к собственной глупости.
«Врачи сказали, что это чудо, что кто-то вызвал скорую... Неужели это был Морт? Зачем ему это? Мучить, чтобы спасти, спасти, чтобы потом мучить? И почему, почему я не могу вспомнить, что он сказал в конце, перед тем, как оставить меня умирать?»
Эти последние слова, ускользающие из памяти, казались ключом к пониманию его безумия, или хотя бы пояснением его нелогичных действий, позволяющих хоть как-то связать хаотичные обрывки происходящего в единое целое.
Закончив писать, я протянула листок этому молодому полицейскому. Он внимательно прочитал написанное, хмуря брови, словно пытаясь вникнуть не только в смысл слов, но и в ту боль, что стояла за ними.
- Мы его найдем. - сказал он твердым голосом. - Он ответит за то, что сделал.
Полицейский что-то быстро записал в своей записной книжке, затем вырвал листок и протянул мне.
- Мой номер. Напишите "Привет", чтобы я мог отправлять новости по делу. Буду на связи.
Он кивнул в знак прощания, его взгляд смягчился на мгновение, словно он хотел сказать что-то еще, но сдержался. Затем, развернувшись, он быстрым шагом направился к выходу. Родители, которые до этого ни на шаг не отходили от моей кровати, встревоженно переглянулись. Отец слегка поцеловал меня в лоб, а мама нежно сжала мою руку, словно передавая всю свою любовь и поддержку.
- Мы зайдём позже, доченька... - прошептала мама, перед спешным выходом.
Кажется, они отчаянно нуждались в ответах, желая самостоятельно узнать больше о произошедшем. Видимо, духу спросить меня у них не было. Все вышли, оставив в воздухе лишь терпкий запах их тревоги, смешанный с запахом больничных антисептиков и слабым шлейфом лакированной кожи.
Я же осталась прикованная к кровати, опустошенная и измученная. Тело ощущалось чужим, совсем непослушным, словно меня заточили в неуклюжую оболочку, не способную выразить ни слова, ни движения. Сознание, уставшее от боли и потрясений, постепенно отключалось, погружая меня в зыбкое состояние между сном и реальностью. Не имея сил сопротивляться этой усталости, мне оставалось лишь провалиться в беспокойный сон, который вместо исцеления приносил лишь новые мучения. Даже там, в глубине подсознания, Морт продолжал преследовать меня в бесконечном лабиринте из больничных коридоров, его безумный взгляд прожигал насквозь, словно клеймо, а жуткая, сводящая с ума улыбка, заставляла кровь стынуть в жилах.