Тени войны

Дверь кабинета распахнулась, ударившись ручкой о стену и вырвав сидящего милиционера из дремоты. Сюда обычно доставляли отборный контингент, на который без слёз или зажатого носа и не взглянешь, но сегодняшний посетитель явно выбивался из общей массы. Болезненная бледность и сутулость сливали фигуру с обшарпанной стеной. Шерстяное пальто идеально сидело на плечах, руки в кожаных перчатках, а к груди мужчина крепко прижимал новенький портфель с незамысловатыми узорами на ручке.
Комаров кивком головы пригласил арестованного пройти и сесть, пока тот не дай бог в обморок от переживаний не рухнул, а второй милиционер захлопнул дверь.

- Документы предъявлять отказывается товарищ, - с недовольным тоном доложил коллега. - Содержимое портфеля показать тоже.

Незнакомец неожиданно завопил так пронзительно скрипучим голосом, что у Комарова заплясали глаза, а в ушах зазвенело.

- Что за произвол?! Вы хоть знаете, кто я такой? Я известный литературный критик, деятель культуры! Я вам такие неприятности через ваше руководство организую...

Он нервно тряс указательным пальцем, целясь в потолок. Милиционеры переглянулись. Тот, что подпирал спиной дверь, решительно выхватил портфель из трясущийся руки и положил на стол.
А после сел на ближайший стул и крепко зажмурил глаза. Комаров, не веря увиденному, опустил ладонь на гору аккуратно сложенных советских купюр. Бумажки зашелестели, открывая то, что скрывалось под ними. Золотые украшения поблескивали под светом лампы, отливая то серым, то голубоватым оттенком. Все троя сидели не проронив ни слова. Литературный критик ерзал на стуле, закрыв лицо руками, причитая что-то себе под нос, и опустив плечи. У Комарова защипало глаза, а челюсть сжалась так, что заскрипели зубы.

- Берите... берите, сколько нужно, только отпустите меня. У меня дома дочка, папу ждет. А жена мужа. Простите, оступился я. Больше никогда и ни за что... Господи, что я натворил.

Комаров достал чистый носовой платок и протер глаза. Небрежно сунув его обратно в карман, он взял перьевую ручку и начал составлять протокол, внимательно описывая находку. Коллега, вцепившись руками в колени и поджав губы, до сих пор жмурил глаза и качался из стороны в сторону, как болванчик.

- За слабость простите, - произнес Комаров, не отрывая взгляд от протокола, - а все мы зафиксируем на бумажечке-то. И попытку дачи взятки тоже. Порой кажется, что вы партийный билет принимаете за оберег. А он от таких грехов не спасает.

***

"Задержанным оказался Вячеслав Петрович Нечаев, известный литературный критик, член Союза писателей. Учитывая статус задержанного, дело может получить широкий резонанс, чего на данном этапе необходимо избежать. В процессе дачи показаний задержанный путался в предоставленной информации, однако указал на факт финансовых махинаций, осуществляемых директором театра "Трудовой народ" Шишкиным Владимиром Владимировичем. Показания В.П.Нечаева свидетельствуют о систематическом хищении В.В. Шишкиным денежных средств, выделенных на постановку спектаклей. Кроме того, задержанный указал на незаконное списание и последующую продажу театрального реквизита. Здесь самое интересное. Согласно показаниям В.П. Нечаева, под видом реквизита В.В. Шишкин реализовывал и похищенные (не ясно кем) ювелирные изделия. Завтра В.В. Шишкин должен будет передать В.П. Нечаеву денежную сумму за пособничество. Думаю задача ясна."
Начальник разведки, А.П. Романов

***

Сегодня в театре аншлаг. Уже за полчаса до начала спектакля вестибюль гудел, словно улей. Звон бокалов, шипение шампанского, смех, обрывки фраз, шелест программок - все сливалось в единый ансамбль звуков. Воздух, пропитанный ароматом духов, от терпких "Красная Москва" до легких цветочных, и свежестью только что подаренных букетов, казался почти осязаемым. Образы женщин в лёгких платьях, под руку со спутниками, вставали перед глазами. По коридорам, лавируя между зрителями, проскальзывали актёры, торопясь к гримеркам. Их яркие костюмы и необычный грим притягивали взгляды, вызывали шепотки и улыбки. Казалось, что недавние тревожные новости не смогли нарушить привычную праздную атмосферу театра.
Морозов и Нечаев сразу же направились к лестнице, ведущей на второй этаж, оставив Лебедева беседовать со старым знакомым у входа. Это было частью плана. Важно создать впечатление, что они пришли вдвоем, без лишних глаз и ушей. Морозову отводилась роль малоизвестного, но амбициозного театрального критика, готового помочь директору, Шишкину Владимиру Владимировичу, сбыть контрабандный товар. Нечаев же должен был сыграть связного, организовавшего эту встречу. На самом же деле Морозову предстояло раскрутить Шишкина, заставить его похвастаться своими "сокровищами" и вывести на чистую воду. Задача не из легких - директор славился своей осторожностью и недоверчивостью.
Подойдя к нужной двери, Нечаев замешкался, переминаясь с ноги на ногу, бросил взгляд на Морозова и нерешительно взялся за дверную ручку, но тут же одернул руку, словно обжегся. Мужчина сделал быстрый вдох и коротко постучал.

- Да-да, входите! - раздался голос из кабинета.

Нечаев первым скользнул в кабинет и сразу направился к стулу напротив массивного письменного стола. Морозов последовал за ним. Несмотря на преклонный возраст и худощавую фигуру, директор театра приветствовал гостей взглядом больших, ясных, небесно-голубых глаз, сохранивших детскую чистоту. Одет он был дорого, но без излишней вычурности. Увидев, что Нечаев заявился не один, Шишкин удивленно приподнял брови, но тут же поднялся, чтобы поприветствовать обоих. Старик вышел из-за стола, и, протягивая руку Нечаеву, слегка наклонился вперед, словно кланяясь. Очки сползли с переносицы, и он поправил их двумя пальцами, держа за дужки.

- Добрый вечер, добрый вечер, - произнес он с легкой улыбкой. - Прошу прощения, а вы?..

- Мой друг, Александр Морозов, литературный критик, писатель, - поспешил вставить Нечаев. - Вы разве не знакомы?

Нечаев чувствовал, как дрожат его ноги. Внутри боролись жалость к себе, страх перед будущим и глухой гнев на человека, втянувшего его в эту авантюру. Жаль ли ему было Шишкина? Ни капли. Он надеялся, что содействие следствию смягчит его собственное наказание.
Шишкин, не выдав своего недоверия, протянул Морозову руку и жестом пригласил обоих присесть.

- Вячеслав Нечаев ввел вас в курс дела? - обратился он к Морозову, возвращаясь к своему креслу.

- Не совсем, - голос Морозова звучал пугающе сухо и серьёзно. - Хотелось бы услышать о моей задаче из первых уст.

- Ничего сложного, ничего сложного... - протянул Шишкин, складывая руки на столе.

Лебедев, прижавшись ухом к тяжелой дубовой двери, напряженно пытался разобрать обрывки разговора. «Вот бы нам такие двери в допросные», - от такой мысли Морозов даже улыбнулся. Люба перестала бы бояться криков из допросной и могла бы спокойно заниматься бумажной волокитой.
Шишкин, конечно же, заметил нервозность Нечаева. «Крысы всегда бегут с тонущего корабля», - подумал он, пальцем поглаживая листок бумаги на столе.

Через некоторое время Нечаев вышел из кабинета, сжимая в руке небольшой почтовый конверт. Лицо его ничего не выражало. Шишкин, провожая знакомого до двери, похлопал его по плечу и пожелал хорошего вечера. Лебедев вовремя услышал топот и притаился за углом. Не совсем этого он ожидал, всё шло будто бы не по первоначальному плану. Пока Виктор не мог понять смысла хода товарища.
Оставшись наедине с Морозовым, Шишкин поднялся с кресла и подошел к окну. Панорама вечерней Москвы, мерцающей тысячами огней, расстилалась живописным пейзажем. Александр встал рядом, молча сцепив руки за спиной. Внизу, в обрамлении новостроек, жалкой кляксой темнел небольшой сквер, скудно освещенный двумя тусклыми фонарями.

- Как наяву помню, будто вчера было, - речь с уст Шишкина слетала бархатистым шёпотом. - Сижу я на лавочке в этом сквере, птиц кормлю засохшей корочкой. Рукопись своей комедии в портфеле держу, как самое дорогое сокровище. Счастливый был, наивный... Сейчас вспоминаю - и смешно становится. Считал ту комедию вершиной своего литературного таланта. Да и голод не тетка, красные мою семью раздели до гола - золото, имение, даже бусы мамины жемчужные отняли. Вот и гнал себя, бедного студента, на ту встречу, как на эшафот. Всё или ничего. В тот вечер, пожалуй, впервые так остро ощутил всю несправедливость жизни. На мою рукопись даже не взглянули, лишь тему услышали - и всё, приговор. Тактично, конечно, посоветовали бросить эту "ерунду" и написать что-нибудь патриотичное, душещипательное, про героев революции или простых рабочих. Знаете, что такое бедность? Её невозможно понять, не испытав на собственной шкуре. Сытый о голодном за ужином услышит, пожалеет - и вернётся к своей трапезе. Сидя в теплой квартире, человек никогда не поймет того, кто вынужден скитаться по улицам под дождем, лишь потому что за квартиру сможет заплатить только завтра. Бедность - это нравственный рак. Она разъедает тебя изнутри, и талант твой вместе с тобой гниёт. Из человека ты превращаешься в побитую псину, для которой высшая ценность - палка колбасы. Моя жизнь превратилась в прозябание. Писал на заказ, а что может быть хуже для творца? Преступление против самого себя. Год назад решился поставить серьезный спектакль, по зарубежной классике. Думаете, меня поддержали? Нет, обрушился на меня шквал критики, театру урезали финансирование, а мне запретили издаваться на два месяца. Писатель без читателей, как актер без зрителей - ничто. Я умер как личность. Стояла угроза сокращения актерского штата, а как я их выброшу? Как щенков, что ли? Как меня самого, за шкирку и за дверь? Вы же не критик, правда? И не писатель... По глазам вижу - взгляд тяжелый, проницательный. Вы все мои страхи, все мои тайные мысли читаете без единого вопроса. Что вам нужно? Доказательства? Бежать, как трус, я не собираюсь. Вот он я, берите. Только... только не ведите с позором через вестибюль. В театре есть черный выход...

Морозов слушал молча, не перебивая. На работе часто приходилось подавлять собственные чувства во имя дела, но сострадания к преступникам он не испытывал, хотя сейчас что-то в груди зарокотало. Судя по личному делу, ни жены, ни детей у Шишкина не было. Может, оно и к лучшему. Куда хуже, когда человек, совершая преступление, подставляет не только себя, но и близких. Люди жестоки, судят человека не как личность, а в совокупности с его социальной ячейкой.

- Выкладывайте на стол всё, что имеется, товарищ Шишкин, - как бы не старался Александр держать марку, в голосе он дал слабину.

Легкость, с которой Шишкин начал выкладывать на стол тканевые свертки, поразила Морозова. Старик не потерял самого важного для человека - чувства собственного достоинства.
Внезапно за дверью послышался крик и топот. Александр молниеносно выскочил из кабинета и увидел Лебедева, скрючившегося от боли. Мужчина держался за живот, а второй рукой указывал рукой вглубь коридора. Вдалеке, за углом, скрылась фигура Нечаева.

- Тфу ты! - выругался Морозов и бросился в погоню.

Лебедев, превозмогая боль, поднялся и вошел в кабинет. Надо было перевести дух. На себе он тут же поймал взволнованный взгляд директора театра.

- Ключ от кабинета, - прохрипел он.

С одной стороны, Шишкина нельзя было оставлять одного, хоть и бежать он, судя по всему, не собирался. С другой стороны, бросать Морозова один на один с отчаянным Нечаевым было слишком рискованно. Шишкин метнул ключи прямо через стол, чтобы не терять время. Звякнув в воздухе, они точно упали в протянутую ладонь Лебедева. Виктор быстро запер дверь и бросился следом за Морозовым.
Шишкин же, оставшись в кабинете, устало опустился в кресло и, подперев голову рукой, устремил взгляд на висевший на стене зимний сельский пейзаж.

***

Пьеса закончилась, и зрители, возбужденно обсуждая блестящую игру актеров и отличную постановку, начали покидать театр. Постепенно гас свет, погружая залы и длинные коридоры в таинственный полумрак. Но в одном из окон второго этажа свет по-прежнему горел, выхватывая из сжимающей тьмы жуткую сцену. Сквозь распахнутые створки, на фоне хрустальной люстры, мерцающей огнями, виднелся темный силуэт, покачивающийся из стороны в сторону. Безжизненное тело, подвешенное к люстре, отбрасывало пляшущую, искаженную тень на стены кабинета. А прямо под окном, как горькая ирония судьбы, сиял огромный плакат в честь юбилея театра, алые буквы которого гордо провозглашали: «Директор театра - Шишкин Владимир Владимирович».

- Иногда то, что кто-то считает концом, для иного - лучший выход, - тихо произнес Лебедев, наблюдая заодно краем глаза, как Морозов с трудом усаживает брыкающегося Нечаева в милицейскую машину. Критик думал сбежать с деньгами, но мало того, что убежать не сумел, так ещё и узнал, что в конверте, вместо денег, лежали нарезанные листы бумаги.

- Что вы там бормочете? - резко ляпнул Морозов, хмурясь. - Думаете, я сейчас что-то слышу? Дайте минуту.