Глава третья - Трубы горят
Коридор медпункта медленно пустел. Стихали вздохи и ахи больных, редели очереди в кабинеты (мальчик насчитал три открытых: один из них вёл к Палычу; принимали два доктора (Палыч входил в их число) и на всё про всё была одна медсестра — Валя), — а Коля всё ждал и ждал. Ждал и ждал. Время от времени болтал на весу галошами и не замечал, как от подошв в разные стороны разлетаются кусочки дёрна. Когда медсестра Валя обратила на это внимание, стрелка часов шла на третий круг, а в воздухе пахло хлоркой. Круглая голова Палыча перманентно выглядывала из кабинета, приглашая на приём каждого следующего пациента, но ни разу не посмотрела в сторону входа, где в ожидании новостей о белке ютился Коля.
Он сидел бы здесь до первых светлячков, но смена у тёти Вали заканчивалась раньше. Она подвела ребёнка к заветному кабинету, по-хозяйски распахнула дверь и с порога спросила:
— Анатолий Павлович, вам до Лесной девять по пути?
Мужчина неуверенно раскрыл рот, но заблаговременно разгадал суть проблемы: вид Коли вот-вот готового разреветься красноречиво подсказывал, какие действия предпринять.
Палыч приободряюще подмигнул:
— По пути.
Коля слабо улыбнулся в ответ.
Лишний раз стараясь не двигаться, чтобы ни одна слезинка не вздумала показаться двум чужим, но добрым взрослым, он уставился на пыльные мыски галош. Помещение и галоши постепенно теряли очертания, как теряют чёткость линий акварельные мазки, когда на них попадает капля воды. Колька не осмелился поднять голову, чтобы отыскать раненого бельчонка, — мешали слёзы.
Все понимали, и он тоже, что не «по пути», но зачем-то разыгрывали сценку и он по наитию следовал условиям игры. Кто знает, может быть, взрослые часто забывают маленьких, потому что у них много взрослых забот?
«Кто знает...» — шептались между собой Палыч и медсестра Валя.
«Кто знает...» — эхом вторил своим мыслям ребёнок и задумчиво вглядывался в бегущие мимо автомобиля зелёные заросли, а в груди томилось трудно выразимое что-то. Противное, как пилюля от лихорадки.
— Вот я, я про все свои игрушки помню, всегда всё из детского сада забираю.
В ответ дядя Палыч вобрал внушительный кусок воздуха в лёгкие, будто смаковал начинённый вареньем торт, и ничего не произнёс — ещё внимательнее стал всматриваться в сизую от пыли дорогу, словно асфальт мог в любой момент выпрыгнуть из-под колёс и сбежать в лес, прямо туда, где Колька провёл самое счастливое утро из всех прожитых. На подъезде к Колькиному домику с покосившимся крашеным синим забором из шифера он пробормотал в шум мотора о сложной работе пожарника и горящих трубах.
Коля выпрыгнул из салона автомобиля и с разбега упал в объятия заждавшейся матери, чтобы поведать о дневных приключениях. Похвала Палыча в адрес отца воодушевила его на длинный рассказ о спасённой белке. Теплота вечернего воздуха, сдобренная сладким ароматом спеющих плодов, заглушала все обиды.
— Ты дяде спасибо сказал? — прервала весёлый щебет мама.
— Спасибо, Палыч! — звонко крикнул мальчик доктору и стал размахивать рукой на прощание, пока чёрное стекло не скрыло добродушное лицо водителя.
— Коля, не «Палыч», а «Павлович», — назидательно и даже испуганно ахнула женщина, стерая пёстрым фартуком пыльные разводы с лица сына. — Анатолий Павлович старше тебя, а старших нужно уважать.
— Конечно, — насмешливо поддакнула из-за калитки Вика, старшая сестра, всегда молчаливая и всегда серьёзная для своих лет девочка (так взрослые говорили), и поспешила скрыться в доме.
— Идём, — женщина повела сына за собой.
«А ты, мама, не поздоровалась с Павлычем, – Коля послушно задвинул ржавую щеколду в петлю железной калитки, потому что ночь уже вытекала отовсюду: из тёмных углов, из-под крон деревьев. — Даже не посмотрела на него»
Родной дом, по обыкновению, вечерним приветствием обступил Колю полумраком длинного коридора и накрыл запахом с кухни, которой коридор продолжался в правую сторону, образуя букву «г». Ещё при входе неизменно витал лёгкий аромат речной тины. Им полнился коридорчик от пола до потолка, и Коле нравилось вдыхать его, представляя как под их невзрачным домишком мчится буйная река, а дому хоть бы что: стоит, пока волны глухо бьются о фундамент, безразличный к ярости чудного водоёма. Ну какая речка навсегда захочет поселиться в темнице? Только глупая.
Оставив грязную обувь за порогом крепости, Коля шагнул в темноту.
После весёлых слов Вики очередное что-то, невидимое, но определённо существующее, переменилось в его матери и она, на манер дяди Павлыча, весь вечер до отхода ко сну, вздыхала и молчала, как будто не знала с чего начать разговор, а потом снова молчала и вздыхала. Да и Вика после ужина больше не выходила из комнаты. Казалось, все в этом доме перессорились, не произнеся и звука.
«Интересно, белке у больничного сторожа сейчас так же грустно, как и мне, — подумал Коля, натягивая одеяло на нос, и сонные веки его сомкнулись, — она же там одна!» — И снились ему трубы: ржавые, старые, полусгнившие. Они горели ярко, никто не мог их потушить несколько дней и ночей подряд. Даже папа. Вот почему дома он — редкий гость.