15. Неотличимо от магии
15. Неотличимо от магии
«На Земле бывают белые ночи. А вот в космосе всегда чёрный день», - подумал я и закрыл иллюминатор. Сначала мысль показалась мне остроумной. Потом я решил, что просто брежу от усталости. Без привычных земных рассветов и закатов я совсем потерял ощущение времени, но бортовые часы уверяли, что «Поттинджер» в пути уже двенадцатые сутки – и у меня не было оснований им не верить.
Я скучал и от нечего делать играл в шахматы с электронным мозгом. Предвижу возмущённые крики: «Как можно скучать на борту корабля, когда рядом с тобой, совсем близко – звёзды?!». Ерунда. Вид из иллюминатора – зрелище до ужаса однообразное. Скажу больше: хороший полёт – когда всё идёт по плану и каждый делает, что должен – просто не может не быть скучным. Развеять скуку может только авария или полученный от кого-то сигнал SOS – но я не жаждал ни того, ни другого.
У «Поттинджера» была разведывательная миссия: пересечь не изученный пока сектор, нанести на карту ориентиры, проложить маршрут для будущих кораблей, а ещё – на протяжении всего пути фиксировать любые сигналы извне, даже если они будут казаться не достойным внимания шумом.
Задача, как видите, серьёзная. Но всем этим занимались наши астротопографы и радиоархеологи. Я же оказался в команде профессора Геспероса в качестве специалиста по коммуникации с искусственным интеллектом и в первые же сутки, к своему разочарованию, понял, что работы для меня здесь не будет. Это было очень хорошо для корабля и очень плохо для меня. Я затосковал.
Итак, шли двенадцатые сутки на борту «Поттинджера», и я лез на стены. Иногда – в прямом смысле слова, потому что двигатели работали в переменном режиме, и с гравитацией творилось чёрт знает что. В тот вечер (назовём это вечером, нужно же нам хоть как-нибудь отмерять время!) я в очередной раз пытался развлечь себя шахматами, когда в каюту ворвался вдруг профессор Гесперос.
- Электронный мозг может и подождать! – объявил он с порога и безо всяких предупреждений выхватил доску у меня из рук.
Я уныло проследил за её полётом и приземлением в дальнем углу стола. На экране так и застыла неоконченная партия. Электронный мозг уверенно выигрывал, но я не сдавался.
- Подождёт, - повторил он. – А вот дела не ждут.
Я уставился на него.
- Честно говоря, Йул, хотел попросить тебя об одолжении, - профессор Гесперос рухнул в кресло и развернул свой экран. – Не пугайся. Без сверхзадач. Нужно сочинить несколько рекомендаций для моих студентов: все как один мечтают заполучить премию Золотой Рыбы. И ещё эти проклятые отчёты о работе на Йоррте... Да, и самое неприятное: пора настрочить пару писем в «Альмагест». Не знаю, что выдумывать на этот раз. А тебе литераторство всё-таки ближе. Я изложу суть, а ты всё это красиво опишешь. Идёт?
Я молчал. Поняв моё замешательство и как бы желая дать мне собраться с мыслями, профессор Гесперос уселся поудобнее, достал ароматическую палочку, покрутил в пальцах - и уже неторопливо, будто голос его шёл откуда-то издалека, продолжал:
- «Премия Золотой Рыбы» – именно так!.. В последнее время, Йул, премий появилось так много, что для них уже не остаётся нормальных названий. Что бы ты предпочёл: «Северную Корону» или «Южную Гидру»? Задумался? И то, и другое, в действительности - пустышки, голые буквы, за которыми не стоит почти ничего. Премии обесценились. Кубки, медали, звёзды и молнии – десятки, сотни... Это даётся за одно, то – за другое, и попробуй только подать заявку не туда! Будь ты хоть сам великий Никола – не получишь ничего, если не сумеешь ввернуть свою мысль в очередные нелепо-узкие пределы. Даже если твоё изобретение способно спасти мир от всех бед разом... Ты знаешь, Йул: у меня уже набралась приличная коллекция премий. Но горжусь я только одной. Нет ничего проще – и гениальнее – премии Кларка.
Я растерялся: такое название я слышал впервые. Профессор Гесперос, кажется, заметил это. Он нахмурился, а потом, взяв тон школьного наставника, полушутя-полусерьёзно велел мне назвать третий закон Кларка и следствие из него.
- Всякая достаточно развитая технология неотличима от магии, - отчеканил я вызубренную много лет назад истину. – Если технология отличима от магии – значит, она недостаточно развита.
- Блестяще! – от удовольствия профессор Гесперос даже прищёлкнул языком. – Так вот, Йул, премия Кларка была одной из первых, что я получил. Тогда, много лет назад, претендующему на неё не давали никаких характеристик. Писанины – ноль, проволочек – ноль. Кандидат получал только три слова – один из двух возможных вердиктов: «Отличимо от магии» или «Неотличимо от магии». Получил второй вердикт – получил премию. Правда, в девяти случаях из десяти изобретатели уходили с отрицательным ответом: «Отличимо от магии»... Мне тоже повезло не сразу. Не с первого раза и даже не со второго. Да что скрывать – бился несколько лет...
- Но как определить, отличима технология от магии или неотличима? – перебил я. – Кто это решал? Как вообще возможно это установить?
- Вопрос в точку! – засмеялся профессор Гесперос. – Именно к этому я и подхожу. Немного терпения, Йул. Состав комиссии держался в тайне до последнего – это было одним из условий. Согласно правилам, комиссия появлялась только на церемонии награждения – сразу после благодарственной речи лауреата. Представь себе: выступать перед огромной аудиторией, даже смутно не представляя, кого именно ты благодаришь! А потом, под вспышки любопытных аппаратов, оказаться лицом к лицу с этими таинственными мудрецами, которые могли быть кем угодно!..
Слухи о составе комиссии ходили самые невероятные. Иногда - настолько дикие, что волосы вставали дыбом. Я знал других кандидатов: все они были до невозможности честолюбивы, до фанатизма серьёзны, когда дело касалось науки, и до неприличия веселы в те редкие минуты, когда дело её не касалось. К чему лукавить – я и сам был таким. Мы выдумывали страшные вещи, пытаясь напугать друг друга – а потом все вместе хохотали. Я, впрочем, смеялся скорее нервным смехом - тогда как веселье других казалось мне совершенно искренним. Только теперь я понимаю, что поджилки тряслись у всех – просто все это умело скрывали... С преувеличенным ужасом мы рассказывали друг другу, что нас ждёт самая суровая, неподкупная и бескомпромиссная комиссия, какая только возможна на этой планете. И сами не подозревали, как близки были к истине.
По ночам, когда я оставался один и мог больше не напускать на себя лихой вид, меня одолевали тяжёлые мысли. Я ломал голову над этой загадкой и проклинал неизвестность. К чему вся эта таинственность? Может быть, и комиссии никакой нет – может быть, решение принимает один-единственный человек? Но если это так – кто он? Светило науки? Какой-нибудь чудаковатый меценат? Нет, возражал я самому себе, это невозможно. Это должны быть тысячи людей – огромная сеть специалистов из разных точек Земли... А что, если комиссия состоит из одних только лиц с искусственным интеллектом? Можешь представить себе Кимберли, выносящую мне вердикт?.. Нет, всё-таки роботы наши ещё катастрофически несовершенны... Тогда я остановился на безумной догадке: решение принимает сверхмощный компьютер! Отсюда и односложный вердикт: он просто проводит анализ и получает один из ответов: «да» или «нет». Когда я до этого додумался, я уже не сомневался в собственной гениальности. Но я оказался полным идиотом.
Перехожу к главному. Ты уже знаешь, Йул, что премию я всё-таки получил. Не стану описывать церемонию - да и речь моя вряд ли заслуживает внимания. Половина её вылетела у меня из головы, едва я начал говорить, а другая половина — едва закончил... Комиссия должна была спуститься прямо в центр зала. Сначала наступила тишина — а потом все мы скорее ощутили, чем услышали плавное движение стеклянной трубы. Первым, что я почувствовал – ещё прежде, чем смог что-либо разглядеть - был запах леденцов. Запах леденцов, Йул! Это был запах мяты и земляники. А потом я увидел их самих. Точнее, сначала – колени. Загорелые, все в царапинах - на некоторых была ободрана кожа. И только после этого - лица. Веснушки, Йул, у них были веснушки! Труба застыла, и комиссия вышла – вернее, выплеснулась шумной толпой, будто пробившая плотину река... Это были дети! Дети, Йул! Пять мальчиков и пять девочек.
Принцип отбора мне объяснили уже потом. Дети должны были быть самыми обыкновенными (если обыкновенные дети вообще существуют). В этом-то и состояла главная задача: отыскать детей, которые могут ещё видеть магию, которые не успели насквозь пропитаться бесстрастным и бессильным неверием своих родителей... Конечно, искали их не в семьях инженеров. И не в классах юных любителей звёздного неба. И уж тем более не на этих диких фестивалях, которые регулярно устраивает «Альмагест»... Эти ребята понятия не имели, кто мы такие. Им даже не объясняли смысла наших изобретений: им просто их показывали – и всё. А они говорили, где магия, а где – нет.
Профессор Гесперос умолк. Потом неторопливо достал спички и поджёг свою палочку. Я смотрел, точно заколдованный, сквозь светло-фиолетовый пар, и мысли мои были где-то очень далеко...
- Да, Йул, именно так всё и было! - произнёс он наконец. – Теперь эту премию вручают за что попало. Осталось только громкое имя, которым сотрясают воздух к месту и не к месту. Но тогда, в самые первые годы... Это была самая верная, самая точная, самая справедливая оценка – и заключалась она всего в трёх словах. Неотличимо от магии.