9. Змееносец
9. Змееносец
- Да что вы такое увидели в новостях, профессор Гесперос? Вы уже час сидите перед экраном и даже не шелохнётесь!
Не отрывая от экрана глаз и не произнося ни слова в ответ, профессор Гесперос жестом подозвал меня к себе. Затем с непривычно серьёзным видом нажал на кнопку печати, и через мгновение мне в руки выпало несколько листов тончайшей бумаги.
- Почитай вот это, Йул, - сказал он мрачно.
Это был утренний выпуск газеты. В нём - под кричащим заголовком «Сенсация!» - было опубликовано одно письмо. Пытаться пересказать его - бессмысленно. Я просто приведу его целиком. Слово в слово.
Вот оно.
*
Меня зовут Айя Салманасар. Я называю своё истинное имя потому, что больше не боюсь. Проверяйте базы данных, переворачивайте архивы, посылайте запросы куда угодно – мне всё равно.
Я не могу точно определить свой возраст: слишком много времени провела на борту проклятого «Змееносца». Скажу лишь, что родилась я, вероятно, не менее ста земных лет назад и за тысячи километров от того места, где пишу теперь эти строки.
Я пишу на бумаге. Когда я закончу, я оставлю это письмо здесь и позабочусь о том, чтобы его нашли. Покажите его экспертам, которые могут читать рукописные тексты. Покажите его кому угодно, покажите его правительству, если хотите! Покажите его управлению «Альмагеста» или того, что сейчас вместо него. Мне не страшно. Если бы вы – кем бы вы ни были – могли видеть меня сейчас, вы бы поняли, почему. Я старуха. Я чувствую, как крошатся мои кости, как атом за атомом сходит кожа. Ждать мне уже нечего. Несколько десятилетий я скрывала своё имя, своё лицо и сам факт своего существования. Но когда ты начинаешь рассыпаться на куски от старости... Пропадает всякая надежда – это плохо; но вместе с ней пропадает и всякий страх – а это хорошо. Я расскажу, что случилось со «Змееносцем-1».
Возможно, вы слышали о «Змееносце». Те, кто постарше, возможно, даже вспомнят, сколько шума наделала в своё время эта затея, и какой ажиотаж творился перед запуском. А вспомните ли вы, чем всё закончилось? Куда делся корабль? Что стало с командой? «Пропали без вести»? «Исчезли с радаров»? Не смешно ли слышать такое в наш век? Конечно, и тогда находились те, кто не мог довольствоваться подобным объяснением. Каких версий только не напридумывали! Ни одна из них не имела ничего общего с правдой, но... Лучше бы правдой было всё это, а не то, что произошло на самом деле.
Дни, недели, десятилетия - и о «Змееносце» начали забывать. В какой-то момент мне показалось даже, что всё это навсегда ушло в историю, покрылось пылью, изгладилось из людской памяти... Я всё равно не решалась подать голос. Я делаю это только сейчас. Кто знает, к каким последствиям приведёт мой рассказ? Покажется ли он вам сказкой или, напротив, сумеет потрясти миллионы душ? Не знаю. Думаю, сама я этого не увижу.
Итак, начну. Начну с того, что полёты к далёким звёздам и их планетам на кораблях, какие были во времена моей молодости, занимали годы и десятки лет. Простите, если вам покажется, что я объясняю очевидные вещи. Я вовсе не считаю вас идиотами. Я вообще слишком плохо знаю людей, чтобы считать кого-либо идиотом. Но я хочу быть как можно точнее. Итак, десятки лет. И даже сотни, если говорить о пути туда и обратно. И если лететь не по прямой (да и что значит «прямая» в космосе?), а петляя извилистыми маршрутами, которые составит для вас навигатор. Учтите среднюю скорость тогдашних кораблей – она была в разы ниже скорости нынешних. Прибавьте, наконец, некоторое время, проведённое на самой планете – не за тем же летим мы туда, чтобы сфотографироваться на фоне ярко-красного восхода какой-нибудь Альфы и повернуть назад? Прибавьте время на выполнение заданий Центра, на исследования, на сбор материалов... Да, более сотни лет.
А теперь вы должны задать правильный вопрос. «Как на это хватало человеческой жизни? Как члены команды не просто оставались живы, но и сохраняли работоспособность? - должны спросить вы. – Ведь технологии анабиоза тогда не существовало!» Браво. Прекрасный вопрос. Я отвечу: никак. В том-то и дело, что человеческой жизни на это не хватало.
В корабле должно было смениться несколько поколений.
Оба моих родителя были космонавтами. Я попала на «Змееносец-1» в пятилетнем возрасте. Там была ещё одна семейная пара, муж и жена. У них был маленький сын, мой ровесник. Я не знаю, на кого держу больше зла: на корпорацию «Альмагест», которая затеяла этот проклятый полёт, или на своих родителей, втянувших меня в это. Должно быть, на всех. Целая жизнь, а я так и не смогла оправиться. Конечно, в этом есть и моя собственная вина: тот мальчик, например, в отличие от меня, был молодцом до самого конца. Вы спросите, как его звали. Назовём его Тахионом – это первое, что приходит мне в голову. Я часто слышала от него это словечко. Нелепо, знаю. Смейтесь. Я завидую тем, кто умеет смеяться... Нет, открывать его имени я не стану. Итак, Тахион, Айя и две пары молодых энтузиастов, любивших космос больше собственных детей.
Корпорация «Альмагест» - вот где возник этот дикий план. Вообще-то, план был весьма благородным. Так сказали бы вам учёные, которым этот полёт нужен был ради их проклятой науки. Но если хотите знать моё мнение... «Одна маленькая драма для человека и один гигантский скачок для человечества», - вот что я вам скажу! Хорошая шутка, правда? Ха-ха. Наверное, я схожу с ума. Нужно продолжать писать. Я постоянно отвлекаюсь. Нужно продолжать писать. Как, интересно, будете вы разбирать мой почерк? Не знаю. Я не должна сейчас думать об этом. Мне нужно продолжать писать.
Итак, созвездие Змееносца. Мне дурно от одного названия. Но – так уж оно названо древними, что поделать? Оно состоит из звёзд... Я плохо соображаю, простите. Эти воспоминания – до сих пор... Я так и не привыкла... Да, из звёзд. Вокруг одной из них вращалась планета. То есть и сейчас вращается. И будет. Да. Вот она и была им нужна. Им. Из «Альмагеста». Они организовали полёт. В корабле должны были быть две молодые пары с маленькими детьми. Предполагалось, что в процессе полёта родители будут передавать детям свои знания, связанные с целью экспедиции, и обучать всем необходимым навыкам. Теперь – приготовьтесь! – самое отвратительное. Этот мальчик и я... Предполагалось, что когда мы подрастём – достигнем, скажем, двадцатилетнего возраста – мы... Ну, вы догадываетесь. Мы должны были родить своих собственных детей. «Новую смену космонавтов». Это так и называлось, официально называлось: «новая смена космонавтов». И обучить всему необходимому уже их. К моменту, когда чёртов корабль должен был достичь планеты, наши родители были бы, скорее всего, уже мертвы, мы с Тахионом – слишком стары для миссии, а вот наши дети – молоды, сильны и отлично подготовлены. Они-то и должны были выполнить порученное земными учёными. То есть выполнение заданий Центра возлагалось на ещё не родившихся людей! На не существовавших людей! На обратном пути сценарий должен был повториться. Да, забыла сказать, что наши дети, согласно инструкциям (да-да, «инструкциям», это тоже было официальное название) из Центра, обязательно должны были быть разнополыми. Чтобы на обратном пути... Кажется, мне опять становится дурно... Я ненавижу, ненавижу, ненавижу «Альмагест»! Словом, у нас обязательно должны были появиться внуки – и именно им, нашим внукам, и предстояло вернуться на Землю. Нам же, как вы догадываетесь, суждено было провести остаток жизни в корабле и закончить её там же.
Какова перспектива? Пятилетней девчонкой оказаться на борту железной банки посреди безвоздушного пространства и знать, что проведёшь тут всю жизнь, пока не умрёшь! Я не прошу сочувствия. И не пытайтесь говорить, будто понимаете меня. Как можете вы меня понимать? Кто из вас знает, что это такое, когда у тебя нет ни малейшей возможности сбежать? Здесь, на Земле, вы можете сбежать даже из тюрьмы, вы можете сбежать с острова, перебраться с континента на континент, с одной горной вершины на другую... А ваши «сухопутные границы»! Да это же просто смешно! Вы даже не представляете себе, как вы свободны! Вы говорите о «несвободе» - но что вы знаете о ней? Позвольте мне рассказать. Несвобода – это космический корабль, идущий своим курсом. Ты не можешь его покинуть, потому что вокруг - нет кислорода. Потому что за бортом – неминуемая гибель.
Подводная лодка – вот, пожалуй, ближайший земной аналог космического корабля, и только экипажу подводной лодки и может быть ведомо, что такое по-настоящему безвыходное положение. Но всё-таки и тут - не то! Моряк спускается под воду в сознательном возрасте. Он проходит многолетнюю подготовку и делает свой собственный выбор. Меня же пятилетним ребёнком запихнули в ракету, запустили ракету в космос, а потом, как бы между делом, сообщили о моей судьбе: ты вырастешь, выйдешь замуж вот за этого мальчика, родишь детей, а потом умрёшь. И всё это здесь. На борту «Змееносца». Никаких возражений, всё уже предопределено.
Знаете, какую фразу постоянно повторяли наши родители, мои и Тахиона? «Во имя науки, во имя человечества, во имя Земли!» Должно быть, этому их научили в Центре. «Во имя науки, во имя человечества, во имя Земли!» Я ненавидела эту фразу. Боюсь, именно из-за неё я и стала тем, чем стала. Я ненавижу науку. А порой мне кажется, что человечество и Землю – тоже.
Я плохо помнила Землю. Точнее, я помнила ощущение гравитации, помнила, как ходила вертикально, как дышала воздухом через лёгкие, как пила воду из стакана, а когда отпускала руку – стакан разбивался, и вода принимала форму лужицы... Помнила солнечный свет. Помнила тепло дня и прохладу ночи, помнила смену времён года. Вот, кажется, и всё. Всё остальное о Земле я узнала уже на борту «Змееносца». Там была прекрасная библиотека. Они заботились не только о нашем с Тахионом образовании, но и о том, чтобы мы не заскучали. Последнее, правда, им не удалось. Однажды мы слишком сильно заскучали... Но я отвлекаюсь. Мысли путаются, рука дрожит... Почерк всё неразборчивее. Как вы будете это читать? Но вы должны. Продолжаю писать.
На корабль нас забрали в раннем детстве, и потому мы не успели даже выучиться в школе. Мы не были нигде, кроме родного города. Мы не знали почти никого, кроме своих семей. Мы узнавали Землю там, на борту. На специальных экранах нам показывали виды Земли с высоты птичьего полёта. Мы могли приблизить изображение и рассмотреть каждый камень... Мы совершили столько путешествий, почти настоящих! Я видела Агру и Тадж-Махал... Я поднималась на гору Демавенд... Нас многому научили. История и литература, биология, математика с кибернетикой, химия и физика... Они не хотели, чтобы мы задумывались о своём положении, о его дикости и ненормальности. «Это наш с вами долг!» - повторяли они. Долг! Не говорите и теперь, земные юноши и девушки, что понимаете меня. «Родители принуждают меня, что я могу сделать?» - плачете вы. Да всё что угодно! Мы можете сделать великое множество вещей. А мы на борту проклятого «Змееносца» могли только биться о звуконепроницаемые стены кают - и кричать.
Я приближаюсь к самому страшному – к моменту, который до сих пор снится мне по ночам. Вы, должно быть, уже давно гадаете о том, что со мной случилось. Наберитесь терпения. Чем старше становились мы с Тахионом, тем меньше нравилось нам всё это. Я доверяла ему. Он был моей единственной опорой среди четверых фанатиков. Однажды у нас случился особенно искренний разговор. Нам было лет по восемнадцать – хотя можно ли было с уверенностью говорить о возрасте в наших условиях? По крайней мере, выглядели мы на восемнадцать... Итак, однажды я поняла, что Тахион, как и я, хочет вернуться на Землю. Мы начали обсуждать побег. Вспоминая то время, я до сих пор удивляюсь одному: как удавалось нам хранить свои планы в тайне от тех четверых? Как удавалось нам обсуждать их, не вызывая подозрений? Как находили мы время, чтобы прятаться, и как находили мы объяснения периодам нашего отсутствия, которые становились всё более долгими? Не знаю. Вероятно, мы были предельно осторожны и фантастически везучи.
Моей первой мыслью было использовать запасной отсек, отделиться от «Змееносца» и взять курс на Землю. Рискованно – да, но вполне осуществимо. «Разве идея плоха?» - спрашивала я, гордясь собой. Плоха, объяснял Тахион. Потому что те четверо (мы уже давно не называли своих родителей родителями) остались бы на «Змееносце» и при ближайшей связи с Центром доложили бы диспетчерам «Альмагеста» о нашем исчезновении. Что ожидало бы нас на Земле в таком случае? Радушный приём? «Добро пожаловать на родную планету»? Вряд ли. Мы собирались дезертировать, нарушить половину пунктов инструкции и, наконец, сорвать весьма дорогостоящий и нечеловечески амбициозный научный проект, за ходом которого следило, должно быть, пол-Земли. В общем, лучше было сгореть в атмосфере, чем сгореть от стыда. Ещё одна хорошая шутка, правда? Я опять плохо соображаю, мысли путаются... Только что мне было страшно, а теперь – смешно. Почему мне смешно? Мне должно быть страшно. Не знаю... Я должна продолжать писать. Я должна продолжать писать.
Мы долго думали, клянусь. Мы не хотели, чтобы всё было плохо... Хотя – кто знает? Возможно, и хотели. Опять дрожит рука... Как вы будете разбирать мой почерк? Стараюсь унять дрожь, но не получается.
Итак, продолжаю писать. Мы нашли решение. О том, что произошло потом, я не расскажу никогда. Ни одна живая душа не должна об этом узнать. Я не дам вам ни легчайшего намёка, ни малейшей подсказки, ни единой зацепки. Вы никогда не догадаетесь о том, что случилось, даже отдалённо, даже приблизительно! Это должно уйти вместе со мной, исчезнуть, испариться, распасться на частицы, сгинуть навсегда!
Вам достаточно знать одно: на корабле остались мы с Тахионом.
То, что произошло, сплотило нас, но... Мы больше не улыбались друг другу. Это стало началом мрачного времени. Мы знали, как управлять кораблём: они успели нас этому обучить. За это взялся Тахион. Ему удалось – хоть и не без трудностей – задать курс на Землю. Начались тринадцать жутких лет обратного полёта. Мне было страшно как никогда. Вся моя жизнь зависела от одного-единственного человека. Больше всего на свете я боялась, что Тахион погибнет или – что было более вероятно – сойдёт с ума. Смогла бы я тогда завершить полёт сама? Сомневаюсь. Мы повредили экраны связи с Центром, уничтожили микрофоны. Мы надеялись, что Центр ослепнет и оглохнет, что мы исчезнем для него, что он не сможет уловить наш след, наш звук, наш запах своими щупальцами... Я боялась за Тахиона. Но он справился. Если я когда-нибудь испытывала по-настоящему доброе чувство... Не обиду, не зависть, не ненависть... Если я когда-нибудь чувствовала что-то по-настоящему хорошее, то это – благодарность. Я благодарна Тахиону. Я думаю об этом каждый день, даже теперь, когда его нет в живых.
Тринадцать лет мы не выходили на связь с Центром. Мы летели вслепую. Мы не были уверены в том, пытается ли «Альмагест» найти нас или бросил попытки. Мы надеялись на второе. Мы хотели, чтобы о нас забыли, чтобы нас оставили в покое, чтобы нам дали пропасть! Боясь послать лишний сигнал, который мог бы нас выдать, мы добровольно лишили себя всякой информации о Земле. Кто находится у власти? Не разразилась ли мировая война? А может быть, какой-нибудь чудовищный катаклизм уже смёл в океан половину суши? А может быть, нас ждёт пандемия смертоносной болезни, вызванной новым вирусом? Мы не знали ничего. Мы надеялись только на везение.
Когда мы наконец увидели Землю – не на экранах, а своими собственными глазами – нам было уже много лет. Мы повзрослели. В последний год полёта мы пытались спланировать свои действия на Земле и выдумать что-то вроде легенды: откуда мы, что с нами случилось и почему мы так странно выглядим и говорим. Мы почти не сомневались в том, что многое на Земле в наше отсутствие сильно изменилось. Да и мы, которые почти всю жизнь провели в изоляции, видя только друг друга, четверых фанатиков, стены корабля и звёзды – смогли бы мы не вызвать подозрений своим видом, своим поведением, своей речью?.. Но мы продумали всё до мелочей настолько, насколько это было возможно. По крайней мере, старались продумать. Поймите, что мы опирались на сведения о Земле тринадцатилетней давности. Да и то – полученные нами на борту «Змееносца». Вам опять смешно? И вы правы. Всё это должно казаться бредом. Это и был бред. Впрочем, нет – это было страшнее. Если бы это можно было назвать просто бредом, я была бы теперь счастлива.
Мы приземлились в заснеженной степи. Не буду описывать свои первые ощущения: вспоминать, что такое гравитация, и заново учиться ходить было, мягко говоря, неприятно. К счастью, наша посадка как будто осталась незамеченной. Человеческого жилья и дорог поблизости видно не было. Попали ли мы на чьи-либо радары? Не знаю. Теперь, по прошествии стольких лет, я заключаю, что нет – и вновь поражаюсь нашему везению.
А что, если нас видели, но решили не искать? В таком случае возникает вопрос: почему? Не знаю... Мне страшно думать об этом.
Словом, всё складывалось не худшим образом. Некоторое время мы просто приходили в себя. А потом избавились от корабля. Странное слово по отношению к гигантскому звездолёту - «избавиться». Как можно избавиться от целого корабля? Мы вытащили оттуда самое необходимое, а потом устроили огромный костёр. А то, что осталось... Вы знаете, что чувствует преступник, расчленяя свою жертву? Надеюсь, не знаете. А вот я, кажется, знаю – и это отвратительно. Помню, отец Тахиона в своё время говорил, что у «Змееносца» есть душа. Он разговаривал с кораблём. Он просил его о чём-то. Хвалил за хороший ход. Отчитывал грязными словами за неполадки... «Мне никогда не смыть машинное масло со своих рук!» Новая шутка. Ха-ха-ха. Похоже, я окончательно схожу с ума. Я должна успеть дописать. Рука дрожит ещё сильнее. Продолжаю писать. Продолжаю писать.
Привыкать приходилось ко всему. Новым казалось всё: воздух вокруг меня, воздух внутри меня, свет и тень... А уж вид Солнца... А вид звёзд! А звуки! Тысячи, десятки тысяч новых звуков... Но знаете, что было непривычнее всего? Запахи. В корабле мы успели забыть о том, чего нас лишили. И вдруг – обрели всё это снова.
Не буду утомлять вас подробностями наших первых дней и недель на Земле. Я прекрасно понимаю, что вы читаете мою писанину затем, чтобы узнать правду о миссии «Змееносец-1». И что вас совершенно не интересуют жалобы дряхлой старухи. Поэтому скажу только, что поначалу было тяжело. Точнее, тяжело мне было всю жизнь, тяжело мне и сейчас, но... В первое время было почти невыносимо. Мы боялись, что нас найдут и подвергнут самым страшным «мерам», на какие только способно управление «Альмагеста». А оно, говорят, способно на многое.
Странно, но очень скоро наши с Тахионом пути разошлись. Едва освоившись на Земле, мы перестали держаться вместе. С тех пор мы больше не видели друг друга.
Я поселилась в этом доме – том, где пишу теперь эту исповедь. Я провела в нём всю свою земную жизнь, если не считать раннего детства. Больше полувека я прожила затворницей в четырёх стенах. И всё это время я жила в страхе. Я почти не разговаривала. Я не показывала своего лица никому, кроме нескольких соседей. Я старалась не уходить далеко от дома, а когда это было возможно - и вовсе не покидала дом неделями. Что делала я все эти годы? Ничего. Наверное, ждала чего-то... Но чего именно? Не знаю. Не могу объяснить. Я труслива, признаю это. Только теперь мне хватает храбрости это признать. Хватает храбрости, чтобы признать трусость. Постойте... Как это? Кажется, я опять начинаю бредить. Я должна собраться. Я должна продолжать писать.
Я спрятала себя от мира, но не спрятала мир от себя. У меня были экраны, у меня была сеть. Я с интересом следила за тем, что творилось в мире – но только как наблюдатель, как невидимка, как некто посторонний - или даже потусторонний. У меня не было документов. Официально меня просто не существовало.
Итак, у меня была сеть, мой единственный друг и собеседник. Меня интересовало многое, и среди прочего – судьба Тахиона. Помните, я говорила вам, что он оставался молодцом до самого конца? Так оно и было. Он был большой молодец. Полная противоположность мне. Вскоре после нашего возвращения на Землю он сменил имя и посетил хирургов, после чего начал жизнь с чистого листа. Не стал, подобно мне, затворником и не дрожал от страха до самой старости, а просто начал новую жизнь. Он даже получил некоторую известность в определённых кругах. Именно поэтому мне удалось раздобыть столько информации о нём. Кстати, не спрашивайте, как я узнала его с новым именем и новой внешностью. А ещё лучше – проведите с человеком четверть века на одном корабле, и вот тогда спросите.
Знаете, чем занялся Тахион? Он стал... космонавтом! Если после того, что мы пережили, меня бросило в одну крайность, то его – в другую, прямо противоположную. Он не мог усидеть на Земле и месяца. Он постоянно летал в какие-то странные экспедиции в самые отдалённые уголки Системы и с самыми экзотическими целями. Летал он, как правило, один. Ему давали задание, и он отправлялся в путь. Он стал по-своему знаменит благодаря этим путешествиям. Я много читала о его заслугах. Я искренне радовалась за него. Но... Странное дело: я ни разу не пыталась его разыскать. Даже когда знала наверняка, что он на Земле, даже когда под рукой была сеть, а место его пребывания было известно с точностью до части города... Мы могли бы встретиться, посмотреть друг на друга... Не вспоминать прошлое, нет, просто поговорить. Почему я не искала встречи с единственным человеком на Земле, которого могла не бояться? Сейчас это уже не важно. Тахиона нет в живых.
В своих путешествиях он вёл дневники. Несколько лет назад один профессор и по совместительству его большой друг опубликовал их. Говорят, написаны они блестяще. Их хвалили за остроумие и вместе с тем удивительную глубину мысли. Они даже стали популярны. Но я их так и не прочитала. У меня есть сеть, у меня есть экраны – почему я не начну читать прямо сейчас? Не понимаю. Откуда это чудовищное равнодушие? Я не знаю. Знаю только, что равнодушие – это конец. Жизнь – это любопытство, а равнодушие – это смерть. История начиналась с любопытства... Я опять начинаю бредить. Почему так дрожит рука? И почему так путаются мысли? Я опять забыла, что хотела написать... Что у меня с почерком? Почему я так странно пишу? Я должна продолжать. Я должна продолжать. Вы знаете о Хароне? Нет, не о спутнике... Почему спутникам дают такие красивые имена? Мне нравится имя Ганимед... Но это неважно. Только у Луны такое простое имя... Так вот, Харон. Знаете, кого называли этим именем древние? Страшное имя. Так знаете, кого? Тахион его уже увидел. Скоро увижу и я. Прощайте.
*
Закончив читать, я сложил листы и молча вернул их профессору Гесперосу.
Я не разговаривал три следующих дня.