Ширина разума

- Коля, - немного погодя сказала Ида. - Давай дома. Прошу тебя.
- Давай дома! - сорвался я, - Давай! Ну же, вставай, идём!

Мы подъехали к дому Иды. Я был разъярен, в высшей степени взволнован и испуган.
Ида медленно поднималась по лестнице на свой этаж, медленно открывала дверь, медленно снимала верхнюю одежду. Казалось, будто взволнованность её, которую она скрывала за ликом беззаботности, открылась.
- Ида! - не выдержав, прикрикнул я.
Она дёрнулась, будто я появился ниоткуда, потом протянула короткое «а-а-а», опомнившись, и упала в кресло.
- Коля... - сказала она. - О, мой дорогой Коля!
Я молчал. Случилось что-то плохое. Об этом повествовало поведение Иды.
- Мой давний друг... -протянула она.
- Она уехала ещё дальше? - торопливо спросил я, глубоко вдыхая невпопад.
Лицо Иды исказилось. Она покачала головой.
- Ида, она заболела?!
Снова покачала головой.
Я пытался унять головную боль, чтоб мог принимать информацию и её выдавать. Стал массировать себе виски.
Ида качалась вперёд и назад в антикварном кресле, закрыв лицо руками.
- Ида... - тихо говорил я. - Ида, скажи мне...
Она качала головой.
И теперь я, не сдерживая эмоций и горя, потихоньку одурманивающего меня, я вскочил с дивана и закричал:
- Ида!
Ида содрогнулась, но не изменила позы.
- Будь ты проклята, Ида! - вновь закричал я.
Теперь квартиру наполнили рыдания моей собеседницы.
- Да пусть пойдёт всё к черту! Что с Доминикой?!
- Коля... Мой дорогой друг... Коля! - говорила бессвязно Ида.
Я думал, мужчины не плачут... Я думал, они не умеют плакать! Да провались всё в недры земли!
Доминика, дорогая моя!
Спустя долгое время, быть может, вечность, Ида заговорила, сидя в том же кресле:
- Не ходи взад и вперёд, - раздался её хриплый голос, - сядь.
Я послушно сел.
- Не вини меня в этом, - сказала Ида.
Я не успел осмыслить смысл её слов, как она убила меня фразой:
- Она умерла.

«Она умерла», - звучало в моей голове. «Она умерла», - словно напоминание каждодневно. «Она умерла»... Да пропади всё пропадом, она умерла!

Первая суббота мая. Ида сказала, что впервые в космосе побывал Советский человек. Гагарин.
Но я отреагировал не бурными овациями, не аплодисментами в его честь, а вопросом: «Почему так поздно ты говоришь мне это?». А Ида оправдалась тем, что решила не беспокоить меня тогда, а сейчас, по-видимому, время самое подходящее. Если бы Доминика это видела... Она обрадовалась бы? Наверняка.
Я стоял и смотрел на костёр, пожирающий картину друга. Картину, предназначенную для причины моего сумасбродства. А этой причины больше нет.
Думая, я сжимал и разжимал все письма Доминики одной рукой. Другой - держал последнее письмо. И - о, если б я знал! - мои мысли вновь и вновь обращались к написанному.
«Прощайте»...
Но если б я знал!

Игнатий приходил ко мне каждодневно. Ида почти не уходила.
Лицо подруги часто искажалось, встречаясь с моим взглядом. Игнатий часто тёр глаза большим и указательным пальцами, отворачиваясь от меня.
А я сидел, сидел у окна целыми днями и ночами. Почти не спал, почти не ел.
А я думал мужчины не плачут... Я думал им это не дано!

- Коля, - спросил однажды Игнатий, - тебе станет лучше, если я отдам тебе её письмо?
Игнатий никогда не отличался особым знанием тактичности. Этим он походил на жену.
Я посмотрел в сторону Игнатия, встречаясь своим отстранённым взглядом с его.
- Какое письмо?
- Первое.
Я медленно покопошился в стопке писем, аккуратно сложённых рядом, и достал письмо, показав его Игнатию.
- Вот оно, первое письмо.
Игнатий покачал головой.
- Не это.
Я остался сидеть в недоумении.
- Самое первое, - уточнил Игнатий, - которое прочёл я.
Я вскочил со стула и встал напротив Игнатия.
- Оно потерялось! - серьёзно ответил я.
В этот момент с кухни выбежала Ида, взволнованная моим криком.
Игнатий достал письмо с внутреннего кармана и протянул мне.
В этот момент я не сдержал своего гнева и, видимо, сломал Игнатию нос.
Тот выкинул письмо на стол и, немедля, покинул квартиру, хлопнув дверью.
- Иди! Иди и ты! - накричал я на Иду, стоящую всё там же и ошеломлённую происходящим.
Ида молча ушла, прикрыв за собой дверь. И я остался один.

Письмо лежало на столе и лишь к нему были обращены все мои мысли.
Я не видел ничего, кроме него; ни о чем более не смел думать.
Это то письмо, содержание которого Доминика страшилась передать. То письмо, которое пропало. То письмо, которое прочёл Игнатий. Он, оказывается, его прочёл!
Мне нечего было терять. Её нет. И это последнее счастье, которое она может мне доставить.
На конверте значилось, что оно было отправлено 29 июля 1960 года. Это через месяц, после отъезда Доминики в Тулу...

«Здравствуйте, Николай!

Скажу сразу, я пишу в глубокой ажитации и моё сознание не стойко.
Я уехала уже давно. Просто взяла и уехала. Не сказав Вам ничего.
И как я была неправа, Николай!
О, Коля, я надеюсь, Вы меня простите!
Я уехала по определенным причинам. И сейчас намерена их рассказать Вам, иначе больше держать Вас в неведении не могу.
Моя мать - очень строгая женщина. И это сказывается на её детях.
О, Николай, она против моего общения с Вами!
И я уехала. Уехала, забыв обо всех своих чувствах... О, Николай, я Вас любила!

На этой строке письма, я приостановил своё чтение. Моё сознание отказывалось принимать этот факт. Но лишь сначала.
Немного погодя, моё настроение поднялось на вершину радости, мне захотелось помирится с Игнатием, позвать на чай Иду и вообще устроить праздник.
Но разум в один миг сбил всю мою радость, больным ударом напоминая о горе - Доминики больше нет, она больше не может меня любить.
Сгорая от безысходности положения, я с трудом продолжил чтение:

Я... и сейчас Вас люблю...

И снова больной удар сердца. Я не мог продолжать читать более, но глаза бегали по строкам.

Но мама!
И, Николай, я не могла дальше оставаться в Москве, я бы не выдержала натиска.
И теперь, в спокойной обстановке я поблагодарю Вас - спасибо за всё, Николай, я Вас вряд ли забуду.
До свиданья, Коля. Я надеюсь, что с Вами ещё увижусь. Я очень надеюсь.

Ваша и т.д.»

Пульс скакал с бешеной скоростью, в носу защипало, а глаза наполнились влагой.
Я вспомнил Доминику. Её прямой маленький нос, её небольшие глаза, аккуратно сложённые миниатюрные губы. Она всегда смущалась, всегда стеснялась и часто являла подобие скрытности. Её глубокие ямочки, дарящие радость, её робкие движения.
О, Доминика, как я по Вам скучал!

Прошёл ещё месяц. Настало начало июня.
Год назад я также сидел у окна и разглядывал созвездия. Год назад небо было таким же ясным. Год назад моя постель была смята, но я, также как сейчас, и не надеялся уснуть.
В кухне тихонько посвистывал чайник; луна бросала тонкую линию света в мою комнату, а я мечтал.
Где-то там, у звёзд, Доминика.
Она, наверное, такая же грустная - как всегда.
Я её, возможно видел. И она меня
Но если б она молвила хоть слово!..