Ширина разума

«Дорогая Доминика,

Вот я и нашёл искомое - Ваш адрес. Я глубоко надеюсь, что Вы не рассердитесь на моё письмо, или на его существование. Вы прекрасно знаете, что его было необходимо написать.
Итак, для начала я спрошу у вас самое обычное - здоровы ли Вы? В добром ли настроении?
Если так, позвольте, я продолжу. Возможно, Вы догадывались, что я искал Вас в Туле. Теперь можете не терзаться сомнениями, если таковые имели место быть. Я и правда Вас искал, но, к сожалению, без всякого успеха.
Я совершенно расстроен своими навыками: оказывается, я вовсе не умею писать письма. Но думаю, Вы письмо поймёте.
Я был совершенно потрясён обнаружением о том, что Вы писали мне письмо. И вряд ли в скором времени мне удастся унять любопытство.
Также, я был весьма зол на своего близкого друга, Игнатия. Можете не беспокоиться на сей счёт, с Игнатием я поговорил и выяснилось, что прочитал он всего малость. Выяснилось также, что письмо, увы, потеряно, но что-то мне подсказывает, что Вы этому обстоятельству рады.
Так или иначе, письма нет - возможно, оно и к лучшему. Переведу тему.
К примеру, меня часто интересовал вопрос, нет, скорее, мучал, и совсем небезосновательно, отчего Вы так скоропостижно покинули Москву? Я был неприятно потрясён.
Вероятно, Доминика, Вы догадывались о присутствии некой моей к Вам симпатии. С этих пор можете считать это письмо признанием.
Сопоставляя нынешнюю и былую симпатию, беря в расчёт Ваше очень внезапное исчезновение, я вправе просить Вас обосновать свой поступок.
Вот, собственно, и резон, кой заставил меня сесть за письмо.
Прочитав это письмо, Вы стали извещённой о всех моих чувствах и переживаниях, искренне переданных мной же, - теперь можете манипулировать моим существованием, как Вам удобно. Впрочем, я не сомневаюсь, что Вы никогда никем не станете манипулировать, - я уверенно убеждён, что Вы самое доброе существо, о котором я знаю.
На этой благоприятной ноте я вынужден закончить письмо и просить Вас о скорейшем ответе.

Ваш, и т.д.».

С тех пор я ждал ответа очень нервозно и нетерпеливо. Мне казалось, будто Доминика прочла письмо, но отвечать не захотела. Или, будто, её письмо где-то затерялось. Или затерялось письмо моё. В обоих случаях для меня это представлялось очень неблагоприятно.
Я ходил с ещё более унылой гримасой, чем прежде. Игнатий и Семён недоумевали - я же ездил в другой город на целую неделю! и ещё Ида сказала, что мы прекрасно отдохнули.
Но Ида была актрисой. И отлично врала. Она, в отличие от Игнатия и Семёна, имела хорошее представление о том, почему моё настроение переваливает за ограничитель «нормально». Но молчала.
Лишь единожды она упомянула Доминику в нашем разговоре: «Я не стану тебя больше предупреждать», - сказала она. И меня такой расклад событий вполне устраивал.
Однако, я ходил в магазин чаще обычного, в полной ажитации ожидания письма. Всё в магазине упоминало Доминику и это, в некоторой степени, заменяло мне общение с ней.

В таком волнении миновало две недели. Во вторник я решил навестить Семена.
Погода была солнечная, слякоть, оставшаяся от снега, расплёскивалась под ногами. К другу я пришёл, промочивший ноги.
Семён встретил меня с улыбкой самого гостеприимного человека, с которым я знаком, со своей улыбкой, и немедленно пригласил меня в дом согреться. Он шуршал, бегал и торопился. Наконец закончив все мероприятия для принятия гостя, он уселся рядом со мной.
- Как ты, друг мой? - начал он.
- Можно считать, вполне приемлемо.
- Да ну? А отчего человек с «вполне приемлемым» настроением ходит такой грустный?
- Скорее задумчивый, - поправил я его.
- Пусть задумчивый, - кивнул он, - отчего?
Я прокрутил воспоминание. Отчего?
- Весьма странный вопрос, на который я не могу дать ответ, - сказал я.
- А по моим меркам, ты просто его не даёшь без всякой на то причины.
Я пожал плечами:
- Может и так.
В комнате Семена висела одна единственная картина - на пол стены. Огромный натюрморт. Семён был творческим человеком по натуре. По образованию художником. Но его образование никому не пригодилось и стало не нужно, или художников везде нашли - это полностью описывает нынешние времена. По сему он грузчик.
Семён проследил за моим взглядом - я смотрел на картину. Следом я задал неожиданный вопрос:
- Ты рисуешь на заказ?
- Смотря когда... кому... С чего этот вопрос?
- Нарисуй пейзаж, - предложил я.
- Пейзаж? Кому, тебе?
- Нет, причине моего сумасбродства.
- Причине твоего плохо настроения? - уточнил Семён.
- Причине моей задумчивости.
- В течение месяца.
- Ты лучший друг, - похлопав Семена по плечу.

Письмо пришло внезапно и волнительно. В пятницу, спустя неделю от моего с Семёном разговора.
Меня посетили радость, сомнение и счастье одновременно - эти факторы создавали ажитацию, не годящуюся для прочтения письма. Поэтому я подавил желание читать на улице и отправился домой.

«Здравствуйте, Николай,

Я имела счастье лицезреть Ваше письмо и берусь за перо, как только представляется возможность. Однако писать его довольно не легко, поэтому письмо уже потерпело многие изменения.
Я догадывалась, что Вы, скорее всего, найдете мой адрес.
Я здорова, пребываю в добром настроении; благодарю. Как Ваше здравие; в порядке ли Ваши друзья?
Увы, я не имела ни малейшего понятия о Ваших поисках. Меня немало расстроил тот факт, что Вы терпели лишения из-за меня, пребывая в поисках в Туле.
Мне, к сожалению, совершенно точно не удастся передать Вам содержание моего предыдущего письма. Я искренне надеюсь на Ваше понимание.
Я покинула Москву по обстоятельствам, описанным целиком и полностью в письме первом - всё сводится к тому, что его содержание останется неизвестным. Вы в полном праве просить меня обосновать свой отъезд, а я, в свою очередь, в полном праве Вам отказать, - у меня есть надежда, что Вы простите меня за это?
На оставшуюся часть письма я не решусь ответить, коли Вы не против.
Моё письмо кончается на ноте менее благоприятной, но я надеюсь, Николай, на Ваше понимание.

С уважением, и т.д.».

С начала письма я пребывал в разновидностях переживаний и человеческих муках разной степени. Радовался своему имени, написанному рукой Доминики; огорчался отказом рассказа причин её отъезда; понимал, что, несомненно, я её люблю.
Спустя минуту я перечитал письмо; спустя пять - ещё. Я долго и тщательно его читал, перечитывал, обдумывал. Старался придумать образ Доминики, пишущей письмо; пытался лицезреть в сознании, коих сил ей стоило его писать.
Это было глупо и нелепо. А ещё совершенно на меня не похоже.
Я - был человек настроения; эгоистичен, горд. Я был похож на Игнатия, любое решение которого неоспоримо, - я также не терпел поправок в свою сторону, мимолётных оскорблений, критики. Но я отнюдь не был грустным. Скорее, монотонный и нейтральный взгляд на мир сопровождал меня с момента взросления.
Теперь же я, подобно ребёнку, радовался и огорчался. Дети видят мир в красках, преувеличивая радости и неудачи. Так вот, я был большим детем.
Если любовь - это сумасшествие, то взаимная любовь - любовь к сумасшедшему?
Так или иначе я для себя теперь стал открыт в новом свете.