Глава 7
Погода стояла пасмурная, нагоняющая тоску. А я впервые за долгие месяцы улыбался. И лишь потому, что снова перечитал письмо.
Я перечитывал письмо, как только представлялась возможность. Я обожал понимать при чтении, что вот оно, письмо Доминики. Что она его держала в руках, что сама писала; понимать, что она потратила на меня время. И это всё сводило меня с ума. Я стал сумасшедшим. И в высшей степени любящим.
Ида теперь тоже изменилась - она редко со мной встречалась, её настроение всегда было сведено к нулю, а длительных разговоров она не вела. Мне часто казалось, что она больна, но Ида это отрицала. А я, находясь в странном состоянии влюбленности, никак не мог понять её позиции.
Мне многое теперь надоедало, что было раньше подходяще. Я стал другим - и изменился кардинально.
Я потерял друга - Игнатия. Стоял немой вопрос «Я или Она», и я выбрал Её. Теперь мне стало трудно пропускать дни на работе - Игнатий, занимающий пост директора ГОР ТОРГа, теперь при всяком удобном случае напоминал мне о моих прогулах. И сбережений моих больше не хватало на содержание секции. Я должен был работать.
Во вторник я снова взялся за перо. Боялся и метался мыслями к Доминике, но ничего дельного не разумел. И начал:
«Снова здравствуйте, Доминика.
Я был рад лицезреть Ваше письмо и был также приятно одурманен мыслями. Вы - ничто иное, как воплощение моих мечтаний.
Более смущать не стану.
Вы, Доминика, не желаете возвратится? В Москву, в наш магазин... А впрочем... извиняюсь, не должны. Не обязаны и не должны Вы мне об этом говорить. Я понимаю. Я надеюсь, что понимаю. Коли Вы должны остаться - оставайтесь. Однако, знайте, мне Важен любой Ваш мимолётный приезд.
В каком здравии Вы пребываете ныне? И по сей день всё превосходно? Или есть изменения?
Заранее отвечу Вам на вопросы грядущие Ваши - я здоров (Вы об этом, непременно, спросите для приличия), я радостен, я весел - и (обрадую Вас) причиной сего являетесь Вы, собственной персоной.
Далее стану бросать пыль в глаза, спрашивая о разном. Или не спрашивая вовсе. Мне не нужны слова для общения с Вами. Лишь Ваше письмо бережно хранится в моем шкафу. И будет хранится в моем сердце вечно.
Знайте, Доминика, я не романтик. И думал, им не стану. Однако... Впрочем, Вам решать.
И всё... Письмо к концу подходит... Всему конец приходит... Впрочем...
Всего доброго, Ваш и т. д.».
Спустя неделю мне пришло срочное оповещение от Иды - она больна; доведена до полусмерти.
Оповещение пришло от некой Марьи - как сказано, соседки Иды.
Я не стал терять времени и немедленно отправился к дому Иды.
Ида лежала бледная и худая; такая, какой я никогда её не видел. «Я опоздал, - твердил себе я, - теперь она умрёт». Мне хотелось вернуться в прошлое, стереть последнюю неделю, что я её не видел. Будь так, быть может, я бы опомнился, решился бы помочь Иде.
Но она больна. Больна так, как никогда. Мой дорогой давний друг. Он может умереть.
Я ходил по комнате в коммунальной квартире. Эта комната была мной ранее не раскрыта, не обуздана. Маленькая, обставленная антиквариатами и старыми вещичками; абсолютно не привлекшая бы меня, не будь необходимости.
И тут, в её непримечательном и темном углу лежала женщина. Такая яркая и жизнерадостная; болтливая, хвастливая и добрая - любящая порядок и лесть в её сторону, такая разная и абсолютно непохожая на угол, в котором лежит. Умирающая женщина, с трудом произносящая слово «воды», с трудом открывающая глаза.
Я был зол на Иду. Она болела, но молчала раньше. Она сама довела себя до нынешнего состояния. Она заставила меня нервничать. Она пугала меня.
Она умирала.
Четырнадцатого декабря Ида пошла на поправку. Двадцатого она уже могла ходить. К началу февраля Ида стала совсем здоровой.
Я спрашивал, что случилось. Я пытался узнать причину её болезни. Но все одно - тщетно. И это злило меня сильнее, с бóльшим наплывом гнева.
Теперь Ида была только добра ко мне - остальное - жизнерадостность, веселье, хвастливость, живость - улетучилось с болезнью. Эти последствия меня пугали.
Но также пугало меня отсутствие писем от Доминики.
Лишь спустя долгое время я получил его:
«Здравствуйте, Николай,
Письмо не затерялось, не осталось недоставленным. Оно написано спустя месяц.
Я здорова. Как всегда.
Вы, вероятно, тоже.
Моей старшей дорогой сестре - к слову, Кате - пришло срочное оповещение. Ида больна, я не ошибаюсь? В таком случае нам всем её жаль и мы беспокоимся о её состоянии.
До того как я взялась за перо, нам приходили короткие письма (или же телеграммы) от Марьи - она сказала, что Вы уже с ней знакомы - в которых сообщалось о продвижениях болезни в разные стороны. Последняя весточка была о постепенной поправке Иды. Дальше мы находились в неведении.
И моё письмо, отчасти, написано за просьбой к Вам - пишите нам о её здоровьи также.
Теперь всё срочное сказано, я могу просить у Вас прощения за отсутствие ответа столь долго.
Также я хотела осведомится о здравии Ваших друзей - к примеру, каковы продвижения в делах Игнатия?
Я, к сожалению, не приеду скоро. Я надеюсь, Вас пока удовлетворят мои письма, Николай. Вы чрезвычайно добры ко мне - благодарю.
И здесь моё письмо кончается.
С Уважением, и т. д.».
И я, безусловно, прочитав письмо, решил, что стану посылать ей письма о состоянии Иды.
Одна за другой - прошли две недели. Я ходил к Иде часто, она часто вообще никуда не ходила.
Марья бегала туда и сюда, не умещаясь меж близко расположенными креслами. Вокруг неё всегда царили звуки - то она что-то уронит, то она что-то говорит. И её язык не замолкал ни на секунду - она постоянно на кого-нибудь ругалась, что-нибудь тараторила, или клялась, что больше так не может.
Впрочем, на это редко кто-то, кроме меня, обращал внимание.
Таким манером жизнь мне снова преподнесла сюрприз - в числе изменённых личностей был теперь не только, но и Ида.