10. Ночная романтика
Три дня. Для кого-то — ничто. Для Софы — целая вечность.
Солнце снова стояло высоко, медленно плавя воздух над грядками. Тени от кустов ложились лениво, стрекотали кузнечики, и всё будто бы дремало. Софа стояла в старых садовых кедах, в лёгкой майке и с закатанными по колено шортами. В руках — лейка, прохладная, тяжёлая, блестящая на солнце от капель. Она поливала клумбу с дельфиниумами — высокими, небесно-голубыми, почти нереальными цветами.
Смотрела на них — и думала, как же сильно этот цвет напоминает ей глаза Лу. Чистые. Спокойные. Глубокие. Как родник, в который можно нырнуть и не бояться захлебнуться.
Три дня. Он не появлялся. Помогал деду с машиной — Алекс говорил мельком. И вроде бы не трагедия, а сердце всё равно скучало.
Она тихо вздохнула, поставив лейку. Солнце касалось её плеч, она приподняла волосы, чтобы подуть на шею — и в этот момент:
— Ты их опять мучаешь?
Голос.
Софа замерла, резко обернувшись. И увидела его. Лу — стоял у старого деревянного забора, чуть склонив голову. Его локти опирались на доски, а лицо было наполовину в тени, но глаза... всё так же голубые, будто тот самый цветок, только живой.
— Я их не мучаю, — выдохнула она, чувствуя, как сердце резко стукнуло. — Я их... спасаю от жажды.
— А я вот пришёл проверить, не захворали ли. Соскучились, наверное.
— Кто?
— Ну, цветы. И ты, — добавил он после паузы, немного тише.
Софа смутилась. На щеках — румянец, не от солнца. Она подошла ближе к забору, стряхивая капли воды с пальцев.
— А я думала, ты забыл дорогу. Три дня — это вообще-то почти сто лет.
— У меня теперь борозды на ладонях от гаечного ключа. Дед сказал, стал мужчиной.
— Ммм... — Софа поджала губы, будто оценивая. — Ладно. Принимается.
Они стояли по разные стороны старого забора, но казалось, будто всё пространство между ними — тончайшая ниточка, невидимая, но прочная.
— Знаешь, — сказала она, глядя на дельфиниумы. — Они теперь у меня ассоциируются с тобой. Твой цвет.
Лу замолчал на секунду.
— Серьёзно?
— Угу. Такие же спокойные. Только ты не цветок. Хотя... — она усмехнулась, — если бы был цветком, точно не одуванчиком.
— А кем?
— Колючкой.
Лу рассмеялся, опустив взгляд. Его смех был мягким, как утренний туман.
— А ты — мята. — вдруг сказал он.
Софа нахмурилась.
— Почему?
— Освежаешь. И кусаться можешь, если переборщить.
Она улыбнулась. По-настоящему. И подалась вперёд, облокотившись на край забора.
— Придёшь вечером?
— Приду.
— С гитарой?
— Если пообещаешь не шептать больше ничего на немецком, чего я потом забыть не смогу.
— Не обещаю, — ответила она, глядя ему в глаза. — Но ты всё равно придёшь.
— Приду.
И они оба замолчали. Но в этой тишине было больше, чем в любом диалоге.
Потому что иногда даже старый забор не может быть преградой, если между вами — не просто цветы, а что-то, что растёт тихо, но прочно.
Дом спал. Бабушка давно выключила свет, Алекс ещё с вечера куда-то ушёл «на пять минут» с Артёмом, и Софа сидела у себя в комнате, перебирая мысли и дневные разговоры. На окне — приоткрытая балконная дверь, прохлада, луна плывёт по чёрному небу, а внутри — ощущение, будто что-то произойдёт.
И оно произошло.
Шорох.
Потом стук.
Софа встала с кровати, подошла к двери и осторожно выглянула. Балконный карниз вздрогнул, и вдруг, из темноты вынырнула чья-то рука, ухватившись за перила. За ней — вторая. Потом — лицо Лу, сосредоточенное, с лёгкой паникой в глазах.
— Ты с ума сошёл?! — прошептала она в полушоке, в полусмехе.
— Немного, — выдохнул он, подтягиваясь. — Алекс сказал, ты ждёшь чудо. Так вот, принц на балкон прибыл.
Она тихо хихикнула, глядя, как Артём снизу машет, прикрывая Лу, а Алекс шепчет: «Давай быстрее, пока бабушка не услышала!»
Через несколько секунд Лу оказался на балконе, тяжело дыша. В руках — гитара, перекинутая через плечо на ремне, как у настоящего уличного музыканта.
— Ты... — начала она, качая головой. — Ты просто...
— Герой? — подсказал он, вставая ровно и поправляя волосы.
— Псих, — усмехнулась она. — Но романтичный.
Они сели на балкон: она на подушку, он — напротив, скрестив ноги, положив гитару на колени. Ночь была тихой. Где-то в деревне залаяла собака, по небу скользили звёзды, и только луна бросала серебро на их лица.
— Ты правда пришёл, — прошептала Софа, глядя на него.
— Я обещал.
Он начал тихо перебирать струны, проверяя строй, а потом вдруг запел. На французском. Голос — тихий, бархатный, немного хрипловатый. Он пел, а слова были как мед — мягкие, вязкие, прилипали к сердцу.
Софа слушала, затаив дыхание, не понимая языка — но всё чувствовала. Как в груди щемит, как в горле встаёт ком, как тепло разливается по животу. Она не перебивала — просто смотрела. И вдруг услышала:
— Ты... картавишь? — с удивлением и нежной улыбкой.
Лу немного смутился и прикусил губу.
— Иногда. Когда волнуюсь.
— Это... — она наклонилась ближе, — мило.
Он улыбнулся, опуская взгляд, снова провёл пальцами по струнам.
— Хочешь попробовать?
— Я?.. — Софа округлила глаза. — Я же не умею.
— Я покажу. Давай.
Он пересел ближе, и уже рука Лу обняла её через плечо, другой он взял её ладонь и положил на гриф. Его голос стал мягким, почти шепчущим, когда объяснял: «Вот это — аккорд А. Ставишь так... а теперь попробуй».
Софа села ровнее. Пальцы дрожали, но она старалась. Звук вышел глухой, но настоящий. Потом — второй аккорд. И вот, из-под её рук родился простой ритм.
— У тебя получается, — сказал он с искренней улыбкой.
— Ты врёшь, — засмеялась она, но взгляд у неё был почти сияющим.
— Нет. Для первого раза — круто. Может, ты в прошлом была уличным музыкантом?
— Или деревенским бардом, — хмыкнула она.
И они оба рассмеялись. Сидели долго. Не было ни поцелуев, ни признаний — только руки на одной гитаре, ночной воздух и лёгкий аромат цветов снизу из сада.
И в этой тишине, под шёпот луны и далёкие крики сов, Софа впервые поняла: ей не хочется, чтобы эта ночь заканчивалась.
Время теряло форму. Словно стрелки часов замерли где-то между полуночью и рассветом, оставив Лу и Софу наедине с миром, который сжался до размеров этого балкона.
Сначала — гитара. Потом — тишина. И в этой тишине возник разговор. Настоящий.
Они говорили обо всём — о снах, которые Софа записывала в блокнот, о любимых книгах по фантастике, о том, как Лу в детстве боялся инопланетян, а она — темноты. Говорили о родителях, об упрямстве, о том, кем хотели бы стать, если бы не нужно было думать о реальности.
— Я бы жила в доме на дереве, — сказала Софа, уставившись в небо. — И писала бы сказки для детей, которые не умеют засыпать.
— А я... наверное, водил бы поезда в Японии, — ответил Лу, усмехнувшись. — Чтобы всегда видеть, как в окно проносятся вишни и старые станции.
Они смеялись, шептались, пили воду из бутылки, которую Лу пронёс в рюкзаке, и время шло.
Потом разговор закончился. Слов не осталось. Они просто смотрели друг на друга.
Долго.
Тот самый взгляд, где между ними не расстояние, а электричество. Тишина наполнялась дыханием, и лицо Лу было так близко, что она могла рассмотреть каждую веснушку, каждый изгиб губ. Он чуть подался вперёд — несмело, почти неуверенно, будто проверяя, не уйдёт ли она.
Софа не ушла.
Она тоже чуть приблизилась. Прядь волос скользнула по щеке. Они почти соприкоснулись лбами. Внутри — у обоих дрожь, как будто тело вдруг стало слишком тесным для всех эмоций, что рвались наружу.
И вдруг...
— Лу, вы там долго будете?!
Голос снизу, Алекс, громкий и сонный, но с оттенком весёлого раздражения.
Лу вздрогнул, резко отстранился, смущённо сглотнув, глядя в сторону. Щёки его порозовели. Софа тоже резко выдохнула и уткнулась взглядом в пол, кусая губу.
— Эм... мне пора, — пробормотал Лу, вставая.
— Ага, — еле слышно ответила она.
Он бросил на неё взгляд — короткий, тёплый, полный чего-то несказанного. Потом пересёк балкон, и Алекс с Артёмом помогли ему аккуратно слезть вниз.
Софа осталась на балконе. Сидела ещё немного, прислушиваясь к их шагам, ускользающим в сторону. Потом поднялась, потянулась и направилась в комнату.
На губах — улыбка. А в сердце — лёгкий трепет, как от недосказанной сказки.