Глава 2. Слом времени
Время треснуло первым — как стекло под каблуком. Не громко. Не эффектно. Просто... перестало быть прямым.
Секунды потекли не туда.
Где-то они растягивались, как жир на сковородке. Люди старели за дыхание. Смотрел в зеркало — и видел лицо двадцать лет спустя. А моргнул — и оно снова молодое. Но с уставшими, давно пережившими глазами.
В других местах всё замедлялось до неприличия. Птица зависала в воздухе на полчаса. Листья не падали, а вяло висели. Часы тикали раз в сутки.
В мегаполисах дни превращались в недели. Люди приходили на работу — и выходили в другой век.
В некоторых районах солнце зависало в зените и больше не двигалось. Постоянный, тлеющий полдень, без тени, без тишины. Люди сходили с ума от света.
А были зоны, где всё происходило сразу.
Ты шёл по улице и видел, как впереди здание строится, обрушивается, превращается в руины и зарастает мхом — всё за одну минуту.
Ты стоял — и видел, как мимо тебя проходят десятки версий тебя самого, живущих параллельно, спотыкаясь друг о друга, растворяясь.
Люди начинали говорить во сне — но на языке, которого не знали. Иногда — сами с собой, из другого времени.
Один мальчик однажды заговорил голосом старика. Через три дня он просто исчез, оставив после себя только ботинки и зубы.
Дни больше не имели смысла.
Календарь стал реликвией.
Дата — шуткой.
Некоторые пытались отслеживать время по пульсу. Но даже тела больше не подчинялись хронологии.
Ребёнок мог вырасти за ночь. Старик мог прожить ещё сотню лет в одной, растянутой секунде.
Беременность длилась два часа. Или два года.
Смерть приходила до рождения.
Армейские базы уходили в петлю.
Всё повторялось: выстрел, шаг, крик, выстрел, шаг, крик — снова и снова.
Из этих ловушек не выбирался никто.
Один город исчез вовсе.
Просто провалился в другое время. Связь обрывалась, экраны шипели, и последние кадры — солнце, летящие птицы, люди в полумраке, которые не понимали, что уже давно — не здесь.
А в самом сердце нарушенной реальности были те, кто шептал.
Ораторы.
Эфирные сущности, что ходили по краям временных пузырей, вплетая свои голоса в разломы.
Те, кто слышал их, начинали жить не в своём прошлом, не в своём будущем.
Они вспоминали то, чего не было, и боялись того, что уже произошло.
Один мужчина прожил восемьдесят шесть лет за тридцать секунд. Он родился, любил, умирал — стоя на остановке. Люди видели, как он стареет, как дрожат руки, как крошатся зубы, как кости ломаются под собственной тяжестью.
Он не закричал. Он улыбался.
В его голове всё было нормально.
И когда эфирный шепот стал фоном, как ветер или шум города, никто больше не спрашивал — сколько времени прошло.
Потому что на это не было ответа.
Потому что время умерло, а его тело ещё двигалось.