Иная

Так мелодично напевают свою песенку маленькие синички, и столь же мелодично трубят ангелы небесные, оповещая весь мир о скором конце. Они трубят, играют свою песню, стучат по барабанам и одинокие слёзы катятся из их бездушных глаз. Казалось бы, какие чувства тут имеют место быть? Но всё так просто!

Никому не хочется умирать.

Ведь что ждёт их после смерти? Темнота? Пустота? Или новая жизнь? Новая жизнь в мире, свободном от войн и невзгод? Звучит, как бред. Хотя, пожалуй, бредом и является. Ведь, открыв вновь глаза, они увидят пепелище. Запах дыма и копоти, множество мёртвых и разлагающихся тел. 

И это будет конец. 
Или всё же начало?

***

Моргана, чуть отворив створку, наблюдала за тем, как Маммон махал руками на Марию. Сама же девушка находилась в полуобморочном состоянии, была бледная, как смерть, и тощая, как щепка. Ведьма всё никак не могла понять, почему же такая хрупкая и слабая девчонка решила ввязаться во всю эту кутерьму. 

— Монашка, демон, ангел и Антихрист... — медленно проговорила ведьма, растягивая губы в невесёлой улыбке. — Дети. Всего лишь дети. Вы не заслужили всего этого.

И ведьма, вздохнув, отошла от окна. 

Грациозной походкой пройдя к столу в углу комнаты, она легко выудила из кармана колоду карт и, перемешав их, выложила 10 карт по определённой схеме, крестом, а затем цокнула и покачала головой.

— Бедные, бедные дети.

***

— Ты живая хоть? — кажется, в голосе демона промелькнули нотки беспокойства, которые он хорошо скрыл сквозящим недовольством. — Я не потащу тебя на спине, даже не мечтай!

— Я в порядке, — проговорила Мария, сделав глубокий вдох. — Просто дай мне пару минут, хорошо? — Маммон кивнул. Несмотря на своё недовольство, он оставался сидеть на месте, хотя давно мог уйти и бросить её тут одну. — Почему ты просто не оставишь меня? — поинтересовалась Мария, которой внезапно пришёл этот вопрос в голову.

— Как я могу оставить тебя, Леди? — хмыкнул Мамон. — Анна потом сожрёт меня.

— Леди? — переспросила монахиня. — Почему вдруг "Леди"?

— Мне нравится. Тебе нет? — качнул головой Маммон, из-за чего его волосы, собранные в низкий хвост, разметались по плечам.

— Леди, — повторила Мария, чувствуя, как её губы растягиваются в смущённой улыбке. — Мне нравится, — и подняла голову, заглядывая в кроваво-красные глаза Маммона, который, увлёкшись разговором, перестал махать руками.

Так они и сидели, вперив друг в друга внимательный взгляд. Мария и Маммон. Маммон и Мария. Демон и монахиня. Такие разные. Но сейчас, в этот самый момент, это было не столь важно. Просто было что-то, что заставляло наклониться чуть ближе друг к другу и, прикрыв глаза...

— Нет, — Мария выставила руку перед губами демона и, прикусив губу, отстранилась. — Нам нельзя. 

"Нельзя."

Эти слова оглушительным громом звенели в чуть заострённых ушах демона. Нельзя. Конечно нельзя. Он ведь демон. А она — монахиня. Он — исчадие Ада, а она — невеста Господа. Как он мог забыть. Как он мог так жестко оступиться. Поддаться минутному порыву. Но если это было всего лишь минутным порывом, тогда почему так сжалось что-то в области груди?

— Точно, — рыкнул Маммон, вставая с колен и отворачиваясь, — как я мог забыть. Ты же у нас невеста Господа, чтоб ему пусто было. Прости, оплошал.

— Ты злишься? — удивилась Мария, тоже вставая со своего места. Головокружение и тошнота куда-то делись.

— Ещё чего, — хмыкнул демон, впрочем, не поворачиваясь к Марии лицом. — Ты всего лишь одна из. Мне нет до тебя дела, ясно?

— Ясно, — Мария почему-то чувствовала себя виноватой, но утешала себя тем, что делает всё правильно. Он демон. Злой и коварный. Воспользуется её и глазом не моргнёт. Мария не хотела поддаваться греху. Ей противна даже сама мысль об этом.

Но сердце в груди так сильно болело.

***

Анна чувствовала себя разбитой. Бесполезной и глупой. Она ничего не могла сделать. Она могла только сидеть в своей комнате, запертая от всего мира. В одиночестве. И даже если в комнате помимо неё был кто-то ещё, она не могла избавиться от пустоты внутри.

Анна много думала. И много молчала. Она не могла позволить себе рассказать о мыслях, что донимают её днём и ночью, она не могла даже плакать — слёз просто не было. Но было давящее чувство пустоты и собственной никчёмности. 

— Анна, — осторожно окликнул девушку Сариэль, только что прилетевший в комнату и заставший её сидящей у окна с пустым взглядом. — Анна! — ангел легонько потряс девушку за плечо, когда та не отреагировала.

— А, — девушка встрепенулась и неловко отвела глаза в сторону. — Привет. Мария и Маммон ушли на рассвете, я видела, как они покидали стены монастыря.

— А...ты как? — ангел обошёл стул и присел перед Анной на колени, заглядывая в её чистые и светлые глаза. — В последнее время ты такая молчаливая и грустная. 

— Всё хорошо, — качает головой Анна. Нет, она не может рассказать ему. Не имеет права взваливать на него свои проблемы. Она должна в одиночку нести свой груз.

— Анна, — твёрдо говорит Сариэль, беря лицо девушки в свои руки и осторожно поворачивая её голову, — пожалуйста, доверься мне. Я хочу тебе помочь.

— Нам надо спасать мир.

— Переживать — это нормально, — проигнорировал слова девушки Сариэль. — Но ненормально прятать свои чувства и эмоции. Дай им волю. Иначе ты не выдержишь. Взорвёшься, как пороховая бочка. 

— Я бесполезна, Сариэль, — всплеснула руками Анна. — Ты знаешь...ко мне никогда никто не был добр. Меня всегда били и кричали, оскорбляли и не давали даже слово вставить. Я всегда была одна. А теперь... — девушка всхлипнула, — теперь есть те, кто относится ко мне хорошо, а я...я даже отплатить вам ничем не могу!

— За доброту не нужно платить, глупая, — хохотнул Сариэль, стирая мокрые дорожки слёз с лица Анны. — Ты нравишься мне, Анна, — внезапно лицо Сариэля стало очень серьёзным. Он смотрел прямо девушке в глаза и она видела лёгкий румянец на его бледных щеках. — И я хочу, чтобы ты была счастлива. Поэтому, если тебе хочется, то кричи. Если хочется — смейся в голос, плачь, пой, радуйся...живи. Живи, пока ты ещё можешь.

— Я могу делать то, что мне хочется? — ангел кивнул. — Всё-всё?

— Да.

— Мне хочется этого, — девушка резко подалась вперёд и осторожно коснулась своими губами губ Сариэля. Поцелуй получился неуклюжим и робким, но таким нежным и чувственным, а самое главное — ангел не отстранился.

И он совсем не против взять грех на душу.
Всего лишь один раз.
Или не один?