Одержимость

Пробуждение было смазанным, словно грани сна и реальности смешались, оставляя после себя ощущение прострации.

Леа медленно открыла глаза: тусклый свет едва пробивался сквозь задёрнутые занавески, а рядом слышалось тихое сопение. Она вяло повернула голову и увидела спящего парня. Он выглядел мирным — отросшие волосы прикрывали глаза, а весь его вид вызывал лишь приступы умиления.

Возвращались обрывки сна и ужасное чувство беспомощности. Леа села в кровати, осмысливая всю произошедшую ситуацию. Её преследует некая тень, которую она ощущает в Бобе, — и теперь ей, а может, и всем, грозит опасность.

Лёгкий шорох позади — Боб тихо зевнул и тоже сел. Их взгляды встретились. В полутьме спальни черты лица размывались, но глаза блестели ярко. На мгновение Леа ощутила холод Мрака и тьму позади парня, отчего вздрогнула. Но в следующую секунду всё исчезло.

— Прости, что остался здесь, — неуверенно начал Боб, уводя взгляд в сторону. — Я думал, просто успокою тебя, но случайно заснул и…

— Ничего страшного, — Леа осторожно положила руку на его плечо. — Спасибо. Спасибо, что не оставил меня, — она искренне улыбнулась и почувствовала робкое прикосновение его руки к своей.

Слабый, но отчётливый разряд тока пробежал по руке, вызывая странные ощущения. Они оба вздрогнули и удивлённо взглянули друг на друга. Внезапно возникшее влечение сковало тело и не позволяло нормально думать. Леа резко отдёрнула руку и быстрым шагом скрылась в ванной.

Боб виновато опустил голову и зажмурился. Его тянуло к ней, и он не понимал — почему. Хотелось долго смотреть на неё, слушать её голос, просто касаться. Не пошло, не так открыто, а лишь иногда — случайно задеть её руку или аккуратно заправить прядь за ухо. Рядом с ней становилось тихо. В душе на короткое время воцарялся покой, и сердце переставало изнывать от внутренних тягот.

За дверью послышался звук льющейся воды, и Боб поспешил уйти в гостиную.

А Леа грубо тёрла тело мочалкой, будто пытаясь смыть с себя весь скопившийся груз чувств. Сначала — Боб. Потом — навязчивый Мрак. А теперь ещё и собственные желания. Всё смешалось в странную смесь боли, отвращения и… возбуждения?

Девушка резко замотала головой, поёжилась.

К Бобу она чувствовала желание спасти, защитить.

А вот Мрак вызывал страх, даже омерзение.

Но её тело, будь оно проклято, отзывалось иначе. Оно откликалось на его касания — даже такие нереальные и эфемерные. И от этого становилось тошно и стыдно.

Леа вышла из душа, замечая, как ванную окутал густой пар. Быстрым, нервным движением она вытерлась и натянула тонкий халат на влажное тело. Капли воды юрко скатывались по коже, прячась в ложбинке между грудей. Она подошла к зеркалу, провела рукой по запотевшему стеклу. В отражении — расплывчатый, уставший взгляд.

Секунда. Две.

Тёмный силуэт за спиной устрашающе возвышался над ней.

Он стоял за спиной — слишком близко. Слишком реально.

Но не отражение. Нет. Он не был отражением. Он был проекцией желания и ужаса, вбитой в плоть, как шип.

Вместо глаз лишь яркое сияние света. Лицо как вырезанное из ночи. Пальцы, длинные, нереально тонкие, будто созданы, чтобы обнажать, вскрывать, прикасаться до боли.

Леа не обернулась. Не могла. И не хотела.

Он шагнул ближе. Дыхание его было как холодный ветер между лопаток. Она ощущала — как его рука скользнула по воздуху, почти касаясь её шеи. Не касаясь. Но тело отзывалось, как будто он уже был в ней. Уже был частью её.

«Ты думаешь, что тебя пугаю я…»

«Но ты пугаешься собственного влечения ко мне.»

Его голос не звучал в ушах. Он шептал внутри, между мыслями и ритмом сердца. Леа закрыла глаза. И всё увидела яснее, чем с открытыми.

Он стоял совсем рядом. Его тень растворялась в её силуэте. Она чувствовала, как жар скапливается внутри — запретный, хищный, животный. Грудь сжалась, живот скрутило, бёдра потяжелели. Он не трогал её — но она знала, как он тронет. Каждое место, которое запретно. Которое она прятала даже от себя.

«Скажи мне «нет» — и я останусь…»

«Скажи «да» — и я исчезну… в тебе.»

Она выдохнула — коротко, прерывисто, почти всхлипнув. Её рука потянулась к зеркалу… но наткнулась не на стекло, а на его ладонь.

Тёплая. Реальная.

Его пальцы сплелись с её, раздвинули, провели по запястью, по внутренней стороне руки…

Сердце застучало так, будто хотело вырваться наружу.

— Я тебя… ненавижу… — прошептала она.

«Ты — хочешь меня.»

Он наклонился — она почувствовала его губы у своих. Холодные. Как поцелуй смерти. И тогда она вздрогнула, отшатнулась — зеркало снова стало просто стеклом. Он исчез.

Она осталась одна — потная, взбудораженная, дрожащая. И на стекле, медленно проявлялась фраза, написанная изнутри:

«Я буду ждать внутри тебя.»

Леа выскочила из ванной, всё ещё дрожа. Влажные волосы цеплялись за шею и ключицы, по спине скатывались тонкие струйки воды, а тонкий халат лип к телу, будто вторая кожа, предательски подчеркивая каждую линию. Воздух был густым, как в перегретой печи, в висках стучала кровь.

Ноги машинально двигались по спальне, петляя между креслом и кроватью. Мысленно она пыталась выстроить хоть какую-то логическую линию: что это было? Случайность? Галлюцинация? Или он действительно был здесь — Мрак, жуткий и прекрасный, как сон на грани оргазма и кошмара?

Она облизнула губы, не в силах стереть с них холодное прикосновение, и только одно чувство пробивалось сквозь завесу паники — стыд. Тот самый, липкий, въедливый, за то, что не отвернулась сразу. За то, что сердце дрогнуло. За то, что захотела — хоть на миг — прикоснуться к чудовищу.

Грохот.

Как взрыв в темени.

Леа дёрнулась, сердце обожгло грудную клетку. Вся натянутость, накопленная в ванной, выстрелила в действия. Не думая, она метнулась к прикроватной тумбе, выдернула пистолет — руки работали быстрее, чем мысли. Сквозь щёлку двери пробивался тусклый дневной свет, размывая серую тень в полосы. Тишина была пугающе звенящей, будто дом затаил дыхание.

Она вышла в коридор, босые ноги бесшумно ступали по прохладному полу. Каждое её движение было отточенным и чётким, как у хищника. В гостиной — никого. Тишина всё ещё давила, как перед бурей. Леа на мгновение зажмурилась, слушая. И тогда — едва слышный лязг, словно металл коснулся кафеля. Кухня.

Она резко развернулась.

На фоне окна, в залитом мягким светом пространстве, стоял Боб. Виноватый. В руке — сковородка, уже наполовину слетевшая и лежащая у его ног. Он поднял глаза, и в них — не страх, не паника, а… смущение? Он выглядел почти нелепо: растрёпанный, в мятых домашних штанах, волосы как всегда падали на глаза, а в руке зачем-то он ещё держал половник.

Леа облегчённо выдохнула и медленно опустила пистолет. В напряжённой тишине щелчок предохранителя прозвучал как пощёчина. Боб моргнул и наконец выдавил:

— Ты… с пистолетом?..

Он смотрел на неё — на её промокшее тело, волосы, расплывшиеся по плечам, и халат, предательски облегающий силуэт. Его глаза метались, словно пытались найти точку, куда безопасно смотреть, но не находили. Он тут же отвёл взгляд, став вдруг болезненно застенчивым.

Леа медленно покачала головой, устало поджав губы. Она чувствовала себя обнажённой — не из-за халата, а из-за того, что только что произошло. Ей хотелось закрыться, исчезнуть, уйти от него, потому что его взгляд был слишком живой, слишком настоящий.

— Ты хотел приготовить? — спросила она с нажимом, голос всё ещё дрожал, но в нём уже слышались железные ноты.

— Д-да. Я… — он замялся, уставился на пол. — Я просто искал сковородку. Хотел, ну, сделать яичницу… Ты была в душе, и я подумал… В общем, уронил случайно.

Он замолчал. Воздух между ними дрожал от неловкости. Леа изучала его взглядом: как он шаркает ногой, как покусывает губу, как старается не встречаться с её глазами. Боб был здесь, в её доме, её пространстве, но всё равно выглядел как гость, забывший зачем пришёл.

Она смотрела на него и чувствовала… что-то. Не просто благодарность. Не просто тревогу. Это чувство было как туго натянутый канат, где по одну сторону — желание прижаться, укрыться рядом, а по другую — ужас от того, кто он на самом деле. Или, точнее, что живёт в нём.

А ещё — это проклятое тепло между ног, которое всё ещё не отпускало. Она вздохнула, опустив пистолет на комод у двери, и на секунду позволила себе расслабиться. Боб, будто почувствовав перемену, поднял глаза и встретился с ней взглядом. Она заметила, как он прикусил щеку изнутри — нервная привычка. Его ресницы дрожали.

— Ты… в порядке? — спросил он вдруг, неуверенно, с тихой заботой, от которой внутри что-то болезненно сжалось.

Леа не ответила. Лишь смотрела. Слишком много слов застряли в горле. Внутри всё ещё бушевал шторм, и она боялась, что любое движение — взорвёт её изнутри.

Она обернулась и пошла обратно, не удостоив его ответом. Лишь на секунду задержалась в дверях, чувствуя на себе его взгляд. И в этом взгляде было так много всего: и вина, и желание, и растерянность.

И она знала — утро только начиналось. Но покой с ним закончился.

Кухня встретила её тишиной, пахнущей сырым тестом, металлом и чем-то едва уловимо подгоревшим. Леа села за стол, не глядя на него. Всё внутри требовало отстранённости, дистанции — хотя бы видимой. Чтобы не думал, что она готова к сближению. Хотя сама не была уверена, так ли это.

Он возился у плиты, слишком старательно. Яичница шипела на сковородке, как шёпот в темноте, и каждый звук казался громче, чем нужно. Он не спрашивал, что ей приготовить. Просто делал. И в этом было что-то странно интимное.

— У тебя нет… — он запнулся, — соли?

— В верхнем шкафу, — откликнулась она сдержанно. — Рядом с чаем.

Он открыл шкаф, заглянул внутрь, будто впервые видел кухню. Неловкость цеплялась за его движения, как тень. И всё равно — в этих движениях было что-то… домашнее. Будто он уже жил здесь. Будто это всё было нормой. Он, сковородка, её халат и пистолет на комоде.

Он поставил перед ней тарелку. Яичница. Ничего особенного. Но она вдруг осознала, как давно никто не готовил для неё. Даже сам факт этого — чужой, мягкий, опасный.

— Спасибо, — коротко.

Он сел напротив, свой взгляд упрятав в тарелку, будто та могла дать ответы. Ел медленно. Молча. И каждый их вдох будто разбивался о ледяную стену непонимания.

— Ночью мне снился сон, — вдруг сказала она, не глядя. Голос был ровным, отрешённым, почти безжизненным. Но это был жест — она открылась. Немного. Чуть-чуть.

Он поднял взгляд. Медленно. В его глазах — тревога. И узнавание.

— Ты видел его? — спросила она, и теперь уже смотрела прямо. Жёстко. С вызовом.

Он не ответил. Только отвёл взгляд. Его пальцы слегка дрожали, когда он взял вилку. Неуверенно, как будто от еды его отделял ледяной водоём, в который он не решался войти.

— Значит, да, — прошептала она, с лёгкой, почти горькой улыбкой.

— Я не могу… Я не всё понимаю. Он… проявляется, когда хочет. Я иногда чувствую, как он пробуждается. Как смотрит изнутри.

— И ты не остановил его?

Он поднял на неё глаза — и в них была бездна. Не страх, не сожаление — что-то иное. Как будто он и сам не принадлежал себе. Как будто воля была отдана кому-то другому.

— Думаешь, я могу?

Вопрос повис между ними, как верёвка над пропастью.

— А ты пытался?

Он сжал губы. Кивнул. Один раз. Резко. Почти незаметно. Тишина снова затянула комнату, как вязкая муть. Только звук поскрипывающего стула, её дыхание, его напряжённые пальцы на чашке с чаем. Он не пил — просто держал. Как якорь. Как извинение.

Она опустила взгляд, на секунду забыв, как держать спину ровно. Хотелось сжаться. Исчезнуть. Или… или склониться через стол, коснуться его ладони. Почувствовать, что он настоящий. Что он — человек.

— Мне нужно понять, — сказала она, уже тише, — когда он смотрит на меня… это он? Или ты?

Он не ответил. Долго. Бесконечно долго. А потом прошептал:

— Я не уверен, что между нами есть граница.

День полз. Вялый, жаркий, будто застрявший между реальностью и сном. Квартира дышала сквозняками, запахами улицы, затхлостью бетонных стен и едва заметным мускусом его кожи, который всё сильнее въедался в подушку, в одежду, в её мысли.

Боб был где-то в комнате — то сидел на полу, то рассматривал пыльные корешки на полках, то просто стоял у окна и смотрел, как бегут облака. Он почти не говорил, но она чувствовала: внутри него шло движение. Как в глубокой воде, где-то там, под плотной гладью — жизнь, тревожная и чужая.

Леа искала хоть что-то, что можно контролировать. Пыталась читать, делала вид, что проверяет файлы, даже притронулась к боксерской груше в углу — она, как и всё остальное, осталась к ней глуха. Мысли уплывали к нему, снова и снова. К тому, как он держится. Как ловит свои тени. Как смотрит в её сторону, не прямо, но будто сквозь.

Она начала чувствовать, что между ними натянута тонкая струна. Её не слышно, но она звучит — в каждом взгляде, в каждом шаге, в каждом «не сказанном».

Когда солнце поползло к горизонту, воздух стал тяжёлым, как перед грозой. В квартире резко потемнело — серо-золотой свет резал пространство, превращал лицо Боба в череду теней. Он сидел у стены, на полу, спиной к ней. В его позе было что-то… одинокое. Почти детское. Как будто он всё ещё ждал, что кто-то придёт и скажет, что всё это был сон.

Леа стояла, прислонившись к косяку. Молчала. В груди расползалось что-то неясное: смесь вины и нежности, страха и притяжения. Она не знала, что это — инстинкт защиты или соблазн пойти к черту.

— Я помню вкус воздуха там, — вдруг сказал он. Неожиданно. — Он был тяжёлый. Как будто пропитан тем, что когда-то было телами. Или душами. Не знаю. Я всё ещё чувствую это на языке.

Она подошла. Медленно. Тихо. Сердце стучало гулко, словно в плотно закрытом шкафу.

— Здесь ты дышишь другим, — прошептала она. — Здесь — жизнь.

Он поднял глаза. Его взгляд был острым, как бритва. И уязвимым. Почти нежным.

— А ты? — спросил он. — Ты дышишь, Леа?

Вопрос ударил в живот. Она не знала, как ответить. Может, и не нужно было. Она присела рядом. Рядом, но не вплотную. Тепло его тела чувствовалось сквозь воздух. Она смотрела в сторону, на руки, на стены, на сумерки — только не на него. А потом… всё произошло само.

Он повернул голову. Она — тоже. Их взгляды столкнулись, и в этой точке времени всё сжалось. Стало тише. И медленнее. И теплее.

Он потянулся — медленно, будто сквозь воду. А она не отступила. Он коснулся её щеки. Легко. Словно просил разрешения.

Поцелуй был робкий. Первый. Сломанный, неуверенный. Как шаг по тонкому льду.

Но он был.

И в этой трещине — в тишине, в вечере, в напряжённом тепле — Леа впервые за долгое время почувствовала, что не одна. Что здесь, на этом краю — кто-то всё-таки остался.

Кто-то, кого стоит удерживать.

Они поцеловались. Невесомо, почти неловко. Как будто проверяли — существует ли ещё мир вне тревоги. Затем отпрянули, оба растерянные и выжженные изнутри, и каждый — по-своему одинокий.

Вечер накрыл квартиру безмолвно, как капюшон. Сквозь занавески просачивался приглушённый свет фонарей, в комнате становилось тускло и тесно, как внутри чужой тайны. Леа не зажигала лампу — не хотела возвращаться в привычную реальность. Здесь, в полумраке, всё было чуть менее настоящим, чуть более терпимым.

Боб молчал. Лежал на диване, уставившись в потолок, как будто искал в нём объяснение собственной природе. Он был слишком тих, слишком неподвижен, как зверь, который прикидывается мёртвым. Его тишина резонировала с её — будто воздух в квартире стал единым с их телами.

Леа устроилась в кресле. В руках — кружка с остывшим чаем. Но вкус не ощущался. Всё внутри было притуплено. Она смотрела на Боба — и пыталась понять: кого она спасла?

Она ищет трещины. Понимает: за этим человеком скрывается что-то, что другие хотели похоронить. Значит — он важен. Значит — он опасен. А значит… в нём есть правда, которая может пролить свет и на саму Леа.

Она отхлебнула чай. Горечь. В теле — дрожь, в груди — не страх, а странная, голодная пустота.

Ночь пришла без предупреждения. Как будто кто-то выключил свет, пока Леа отвлеклась. Окна стали зеркалами, отражающими её фигуру — хрупкую, неподвижную, застывшую в кресле. Она смотрела на Боба, как будто пыталась запомнить его профиль, линии скул, тихое дыхание. Он казался мирным. Слишком мирным. А в ней всё тревожно пульсировало.

Она не знала, зачем продолжает держать его здесь. Часть — от вины. Часть — от желания.

Но больше всего — от невыносимого чувства, что он связан с чем-то большим. С чем-то, что она уже ощущала — в шорохах, в тенях, в шрамах внутри себя.

Проект «Часовой» официально не существует. Как не существует и её права задавать вопросы. «Овертюр» вычистила всё: файлы, следы, людей. Но не память.

И не ощущение чужого присутствия, которое с каждым днём становилось гуще.

Она засыпает на диване, не успев допить чай. И сразу — будто падает.

Сон — вязкий, тёплый, как сладкий яд. Пространство пульсирует. В нём нет стен. Только тени, сквозь которые течёт воздух, как чёрная вода.

Он появляется за спиной. Мрак. Беззвучно. Без лица. Но она узнаёт его.

— Ты выбрала его, — голос — шелест в ухе, слишком близко, слишком интимно. — Ты хочешь думать, что это — твой выбор. Но разве ты когда-нибудь выбирала?

Леа не оборачивается. Не может. Не хочет.

— Он слаб, — Мрак продолжает, и в его голосе проскальзывает нечто большее, чем раздражение. Почти… обида. — Он даже не знает, кто он. Он боится себя. А ты? Ты надеешься, что сможешь его спасти?

Он обходит её. Его лицо начинает складываться из черт — будто кто-то лепит его из теней. И в этих чертах — Боб. Но и не он. Черты тоньше, слишком совершенные, будто идеализированные её воображением.

— Ты не сможешь. Потому что ты боишься его не меньше, чем меня. Ты чувствуешь, как он трескается. Как сквозь него сочусь я.

Он касается её запястья. Кожа обжигается ледяным теплом.

— А знаешь, что самое интересное? — он склоняется ближе, и теперь его губы почти касаются её. — Он чувствует тебя… но я понимаю тебя.

Внутри неё всё сжимается. Брезгливость и трепет. Страх и странное, болезненное притяжение.

— Я был с тобой в детстве, когда ты плакала под одеялом и никто не приходил. Я был рядом, когда ты убила впервые. Я слышал, как ты молчишь, когда все ждут слов. Он не знает этого. А я — знаю.

Он не шепчет — он нашёптывает. Его голос — как руки, которые она не звала, но которые обвивают горло.

— Я ревную, Леа. Не потому, что ты целуешь его. А потому, что начинаешь верить, будто тебя может кто-то спасти.

Он склоняется к её уху, и последнее слово звучит как поцелуй:

— Наивная.

Она просыпается с рваным вдохом. В горле — жгучая пустота, будто она вдыхала угольную пыль. Комната — прежняя. Но в воздухе стоит запах озона и сырой земли. Как после грозы, которой не было.

В гостиной всё ещё спит Боб. Его лицо спокойно. Его грудь ровно поднимается.

Но Леа знает:

она больше не одна.

И этот сон был не просто видением. Это была угроза.

И предупреждение.

И обещание.