Последние стражи Аарона. Изгнанники

Замок Эгона, Айриндор

«Лишь так ты не посмеешь отвести взгляда», – колючий шепот Эрлоиса оплел мысли Аэрин подобно ветвям диких дагмерских роз.

Пока он возлагал на ее голову венок королевы Весны, она не смела отвернуться. Бездонная синева его глаз настигла ее врасплох, совсем как тогда, при их первой встрече во дворце Дагмера. Когда он, мокрый от снега, пота и крови рухнул прямо к ее ногам, она лишь успела дрогнувшей рукой сдержать рвущийся наружу крик.

Спускаясь к арене, Аэрин кипела от бушующей ярости. Она желала оставить их связь тайной, однако, будучи взбалмошным и нетерпеливым, он заявил о своей благосклонности на весь Эгон. Весть о том, что будущий король Ангеррана объявился и провозгласил южную принцессу королевой Весны, непременно разлетится по Айриндору. Даже стремительнее, чем слухи о предстоящей войне. Эрлоис опрометчиво бросил свой выбор всем в лицо.

Страх затмил любое эхо злости, когда его уносили прочь. Аэрин не желала верить, что больше не увидит его нахального цепкого взгляда, ведь он, несомненно, умел впечатлять. И устроенное им представление она сочла бы даже красивым, не брось оно тень на их обоих.

Аэрин остановилась, прижалась лбом к каменной колонне, в тщетной попытке охладить собственный пыл. Она искала его в госпитале, но не нашла. Глупо было бежать туда, едва получив свободу от парадных обязанностей королевы Весны, когда Эрлоис Толдманн стремительно возрос от правой руки короля Дагмера до претендента на ангерранскую корону. Он был в собственных покоях. Аэрин в этом больше не сомневалась, но кляла себя за сбившееся дыхание и за излишне быстрые шаги. Она ничего не знала о судьбе нового Чемпиона, однако надеялась, что, окажись он мертв, праздник бы оборвался.

Пока никто не видел ее в темном пустом коридоре, она крепко зажмурилась, вспоминая слова Ивэна. Когда началась суматоха, он тоже оказался рядом.

– У вас кровь, королева, – тихо прошептал он ей, стараясь быть неуслышанным кем-то другим.

Бездумно она посмотрела на собственные пальцы. Всего на миг ей показалось, что она снова провалилась в страшный сон, где ее руки были по локоть в крови.

– Нет же, – вкрадчиво продолжил сверженный король. Внезапно, не спрашивая дозволения, он провел холодным от морозного зимнего ветра пальцем по ее виску, смахивая выскользнувшую из-под венка каплю крови.

Только тогда Аэрин почувствовала, что один из шипов больно ранил ее.

– Пусть этого никто не увидит. Айриндорцы суеверны. Решат, что вы несете им кровавую весну.

Она и несла. Лишь дурак или слепой был способен отрицать это. Она пришла на Север с собственной бедой, однако не ждала, что кровь прольется так скоро.

Распорядитель давал ей все новые и новые указания: то обратиться к трибунам с королевского помоста, то пройти сквозь волны ликующей толпы, то зажечь двенадцать столбов, устремленных в потемневшее небо... Аэрин ускользнула от него при первой же возможности – все эти обряды она посчитала достаточным для погружения в обычаи Севера. Жизнь одного-единственного северянина интересовала ее куда больше, даже теперь, когда одежда насквозь пропахла дымом.

Едва расположившись в огромном замке Реннов, Аэрина тайком узнала, где можно отыскать его покои. Добравшись до конца коридора, она мягко толкнула двери, никем не охраняемые, и те, потворствуя ее тайным желаниям, поддались. Прежде ей нравилась думать, как однажды она заявится к Эрлоису Толдманну, имея совсем иные намерения, так непохожие на те, что привели ее теперь. Ей нравилась эта мысль, как и собственная способность держать его в недоумении, как и его жадный, но колючий взгляд. Очевидно, что она заигралась. И потому-то он грубо и в нетерпении нарушил все негласные правила.

Аэрин разглядела его сквозь резную узорчатую ширму, заслонявшую от дверей остальную часть покоев. Стараясь двигаться бесшумно, она приблизилась к кровати и села на оставленный кем-то табурет, расправила складки платья, на короткое мгновение пожелав скрыться, – так ее испугала бледность лица Эрлоиса. Испачканные повязки, небрежно брошенные на пол, алая от крови вода в стоящем рядом тазу – все это говорило о том, что мгновение назад в комнате колдовал чародей.

Инстинкты подсказывали ей скрыться хотя бы для того, чтобы не оказаться застигнутой в любой миг. Но какая-то ее часть, хоть запрятанная глубоко в душе, рвалась наружу, заставляя не отводить взгляда от лица Эрлоиса. Он не был излишне красив, и в этом неизменно находилось нечто влекущее – совершенство никогда не завораживало Аэрин, лишь навивая скуку. Едва вспомнив его нахальную улыбку, она снова пожелала увидеть ту столь внезапно и остро, что было легко подчиниться собственному желанию и коснуться легким поцелуем шрама, залегшего опрокинутым полумесяцем на его скуле, кротко проведя пальцами по его бурым кудрям. Она опасалась, что он очнется именно теперь, распробует на вкус ее неприкрытую порывистую слабость. Она боялась. Искренне страшилась. И даже хотела, чтобы он очнулся, возвращая ей право на гнев, но его глаза оставались сомкнутыми, а грудь размеренно поднималась в такт дыханию.

– Никогда не доводилось мне прежде видеть северянина, такого же дурного, как ты, – ужалила она, понимая, что иная женщина смахнула бы слезу, увидев его таким. – Слышишь?

Он не слышал. Но, вероятно, для других женщин не выигрывал великие турниры. Хотелось в это верить – не ей было упрекать его в тщеславии.

– Если бы ты только знал, что натворил! – ругалась Аэрин, изучая взглядом темную вязь узоров на его груди. Она было потянулась к компрессу, уложенному на шее Эрло, но поспешно одернула руку. Дверь скрипнула, прежде чем на пороге появился Роллэн Локхарт с тазом чистой воды в руках.

Аэрин подскочила с места.

– Запрещаю тебе говорить кому-либо о том, что ты видел меня здесь. Особенно ему. Представь, что я призрак, дух, кто угодно! Меня здесь не было.

Ни слова не говоря, Роллэн вошел в комнату. Она ждала его ответа, но он молча оставил таз на ближайшем к кровати столе, снял поясную сумку, аккуратно расправил ее, заставляя Аэрин наблюдать за этим, не в силах понять, отчего она не решилась уйти сразу же.

– Что? – ей почему-то захотелось смутить молодого лекаря. – Даже не поприветствуешь принцессу так, как полагается?

– Не думаю, что мне с-стоит говорить с духами, – он взглянул на нее блекло-зелеными глазами прямо, и ничуть не прячась. – Говорят, я и без т-того несколько ст-т-ранен. А вы... – носком сапога он вытянул еще одну табуретку из-под стола. – Сделайте, на милость, уже свой выбор: принцесса вы или нет?

Аэрин усмехнулась, когда Роллэн ничуть не стушевался. Он сильно изменился с тех пор, как ей довелось впервые встретить его в Дагмере: в бордовой рубахе с черной вышивкой и высоких сапогах он выглядел как настоящий айриндорец. Красивый тонкий нос теперь был изломан в неведомой драке, что, несомненно, придавало юноше загадочности. Хотелось узнать, как он, с такими изящными руками и не всегда ровным голосом, заполучил эту бравую отметину.

– Королева Весны, – коротко рассмеялась она, отвечая ему и усаживаясь на свое прежнее место. – Айриндорцы говорят, что леди с таким титулом положено баловать до избрания следующей...

Усыпанные веснушками губы Роллэна дернулись в мимолетной улыбке, пока он омывал пальцы в миске, оставленной на столе.

– Так чего вы желаете от меня, Ваше весеннее В-величество?

– Маленький пустяк, – Аэрин одернула рукава платья, стараясь спрятать взгляд, чтобы ничем не выдать своей особой заинтересованности. Хотя присутствие в этих покоях и без того уже компрометировало ее. – Я лишь хочу знать, что случилось с нашим Чемпионом.

– О... – удивленно выдохнул Роллэн, словно произошедшее было очевидно и без его пояснений. – Ч-чемпион наш отравлен.

Плохо освещенные покои Эрлоиса качнулись перед глазами вместе с молодым лекарем, переставившим тяжелый подсвечник на край стола, прогоняя тени прочь от кровати.

– Посмотрите, – Роллэн обнажил шею Эрло прежде скрытую под компрессом. В его руке блеснуло маленькое увеличительное стекло. – Вот здесь. Крохотная царапина. Быть может, от ножа Свана. Но и той оказалось достаточно.

Роллэн обернулся к Аэрин, убеждаясь, что она внимательно наблюдает за ним.

– Видите темные края раны? Это не продолжение рисунков. Это след от яда. И, вот, – он протянул ей компресс. – Понюхайте, но не вдыхайте сильно. Что чувствуете?

– Это цитрус.

– Верно, – кивнул Роллэн, потянувшись за пинцетом и одним из многочисленных бутыльков в своей сумке. – Это кантарина. Слышал, что этот яд в чести у корсианских наемников. Н-нужно вытянуть его, прежде чем я...

Аэрин чувствовала, как ее сердце застучало быстрее, а мысли закружились, не давая собрать картинку воедино. Она была не понаслышке знакома кантариной, знала, что для того, чтобы отправить человека в Вечный Свет было достаточно и несчастного укола булавки.

– Я буду права, если скажу, что Эрлоиса пытались убить? – она прервала Роллэна и перешла на едва слышный шепот, хотя больше и не нуждалась в пояснениях. – Кто еще об этом знает?

Он обернулся к ней, замерев с пинцетом в руках и недоумением на лице.

– Как жаль, что прежний Чемпион мертв, и не сможет нам поведать, зачем прихватил с собой на арену отравленный нож.

По-видимому, Роллэн считал, что Сван сделал все по собственной воле.

– Я никому не говорил про яд, кроме вас. Эта ночь особенная. Те, кому важен новый Ч-чемпион, знают, что он под моим присмотром, а те, кто хотел лишь зрелищ, забыли о нем, едва покинув трибуны.

– Он же победит кантарину? – спросила Аэрин, внимательно наблюдая, как Роллэн с осторожностью смазывает отравленную рану.

– Победит. Иначе бы уже умер.

– Когда он очнется? – вопрошала она. Однако чародей не спешил с ответом – намеренно, либо же попросту сосредоточив все свое внимание на ране Эрлоиса. Тишина между ними звенела сиплым дыханием Чемпиона турнира, пока его Весенняя королева, с тревогой незаметно сжимая пальцы в кулачки, наблюдала как поднимается и опускается его грудь.

– Все не могу разобрать, к-какое вам до этого дело, – наконец произнес он, обернувшись к Аэрин, пытаясь разглядеть ответ в ее лице, но все же поспешно отвел глаза. Когда большую часть жизни прячешься от мира, не просто обрести его в себе.

– Эрлоис сможет присоединиться к вашей завоевательной кампании. В этом можете быть уверены, госпожа.

Роллэн едва ли не казался трогательным в своей готовности заблуждаться. Ему вовсе незачем было знать, что все куда сложнее, чем ему виделось. Едва ли Железный Сван привык ходить с отравленным ножом, а сама Аэрин оказалась в покоях Эрлоиса вовсе не из беспокойства о судьбе хорошего воина.

Впрочем, она не намерена была его переубеждать.

– Я бы просила Реннов поставить здесь пару своих Соколов, – сказала она, собираясь прощаться.

– Боитесь, что Сван обратится призраком и явится сюда совсем как вы? Не много ли внимания для одного Чемпиона?

– Вы сами сказали, что эта ночь особенная.

Посмотрев в последний раз на Эрлоиса, Аэрин убедилась, что скопила достаточно злости, желая отомстить и расставить все по местам. Вернувшись в полутемные коридоры холодного замка, она различила слухом отголоски праздника и ей показалось, что тот не закончится никогда.

Все, чего она сейчас хотела – это вернуться к себе, расшнуровать тугой корсет, сбросить платье, смыть с себя навязчивый запах дыма и прилипшие тени чужих взглядов. Но ее ждало дело, не терпевшее никаких отлагательств. Потому она продолжала идти из коридора в коридор, приставая с расспросами к слишком занятым в этот вечер служанкам, стараясь выведать за какой дверью кроется конец ее пути. Она прошагала добрую половину замка, прежде чем добралась до него. Толкнув дверь, она было испугалась, что та закрыта изнутри на засов, отчего со зла дернула куда настырнее и та не без скрипа поддалась.

В покоях Луиджи Альтерри было темно. Он все еще вкушал прелести северного празднества.

– Ублюдок, – проговорила Аэрин, не страшась нарушить тишину.

Света луны, рвущегося в узкие окна, едва хватало, чтобы разглядеть все вокруг. Но и того оказалось достаточно, чтобы найти прикроватный сундук. Поморщившись, Аэрин откинула крышку. В нос ударил тошнотворный запах. Оказалось, память пронесла его сквозь года: корсианский двор, частью которого неизменно был Луиджи, пах цитрусами также ярко, как и яд. Она была уверена, что стоит засунуть руку поглубже, и на дне найдется вышитый мешочек с апельсиновыми корками. Однако она лишь нащупала в слоях аккуратно сложенной одежды ремень – из темной кожи с широкой бляшкой из стали.

Все могло пойти не так. Луджи мог заявиться в собственные покои с женщиной, с кем-то из своей немногочисленной свиты или привести стражников под двери. Но она не была бы собой, если бы боялась и сомневалась в своей удаче.

– Секрет власти в том, чтобы знать – другие еще трусливее нас.

Так всегда говорил Винссенте. Ее муж, наследник династии Риццо, второй по старшинству из сыновей короля. Отчего-то она произнесла вслух эти слова с особым удовольствием в покоях Луиджи, словно так можно было заявить, что Винссенте еще не забыт. Она не любила его, но и плохим человеком он не слыл. Но он был неудобным, оттого корсианский двор не благоволил ему.

Усевшись на низкую скамью у входа, Аэрин принялась ждать. На ее коленях лежал широкий ремень, а она вспоминала то страшное зимнее Солнцестояние, когда семью Риццо косил мор. Жестокая болезнь бушевала в тот год в Фелисе и короля умоляли не устраивать пир, но он никого не послушал. Вскоре после пышного празднества Корсия лишилась своего высшего правителя. Да, в ту темную зиму бушевал мор, и не только он. Аэрин это точно знала.

Вспомнила она и Солнцестояние, отмеченное прошлой зимой. В ту ночь она стояла на крепостной стене, наблюдая, как снаряды требушетов Тадде разрушают сердце Руаля – ее Меццу. Ведь по-настоящему этот город никогда не принадлежал ему, не смотря на реющие над городом стяги ее жестокого и глупого брата.

Память никогда не подводила Аэрин, услужливо храня подобные картины и воссоздавая их до мелочей. Они были топливом ее ненависти, но жить с ними порой было невыносимо. Вот и теперь, она шарила по покоям Луиджи в поисках средства, способного ее заглушить. Штоф с вином нашелся быстро, как и кубок рядом. Вернувшись на скамью, она опасливо вдохнула аромат местного борского вина, налила, сделала маленький глоток, коснулась спиной стены и вытянула ноги. Она думала, что это Солнцестояние будет иным. Даже немного помечтать о том, каким оно могло стать, было куда приятнее, чем ворошить прошлое. Но едва вспомнив о шраме в виде опрокинутого полумесяца, тугих мышцах рук и кривой дерзкой улыбке, она еще больше окунулась в чистейший гнев.

Когда Луиджи вошел в покои, Аэрин успела сделать глоток вина, тихо отставить в сторону бокал, встать, прокрасться вслед за ним и наотмашь ударить, прежде чем он успел зажечь хоть одну свечу. Все могло пойти не так. Однако Луиджи пришел один и стражники не прибежали на первый же его крик. Потому Аэрин стегала снова и снова наотмашь по спине, ягодицам и ногам. Луиджи упал на пол, пытался ползти, а она и не думала отступать, пользуясь тем, что он был не готов к нападению, прекрасно зная, что неизвестность в стократ усиливала его страх. Под его ногами сминался ковер, руки беспомощно шарили в поисках того, за что можно было ухватиться.

– Хватит! Хватит! – снова и снова вопил он.

Аэрин была безжалостна, но ведь и Луиджи никогда не знал сострадания.

Наконец, ему удалось доползти до низкого стула, перевернуться, выставив его перед собой, чтобы не подставлять лицо под хлесткие удары ремня.

– Ты! – закричал он, разглядев Аэрин в тусклом свете. – Бешенная сука!

– Счастливого Солнцестояния, грязная моровая крыса!

Она пинком выбила стул из рук Луиджи и опустила ногу в вышитом камнями сапожке ему на грудь.

– Что за Тьма привела тебя сюда?!

– Ты отравил нож Свана, – говорила Аэрин вовсе не спрашивая, а яростно утверждая. – Как? Запугал его? Подкупил? Все имеет свою цену, так?

– Ты спятила!

Аэрин снова замахнулась, но не ударила. Луиджи умоляюще заскулил и вздернул руки к лицу.

– Я видела отметину, оставшуюся от ножа. Кто, кроме тебя мог привезти в Эгон кантарину? Ты не можешь сам решить, как Корсия способна помочь Дагмеру, но решаешь, когда стоит убрать наемника, не отслужившего свой срок? Сколько бы тебе заплатили за него? Отвечай!

Ремень звонко хлестнул по полу выше головы Луиджи. Тот сжался, опасаясь удара.

– Твое счастье, что Эрлоис Толдманн остался жив, шкура! Ты хотел запятнать имя Реннов, так? Кто-то ведь сказал бы, что Бервин не пожелал отдавать земли Ангеррана, вот только он не такая крыса, чтобы действовать ядом!

Луиджи вдруг расхохотался, устало, будто она терзала его с самого рассвета.

– Где же та нежная девочка, что однажды ступила на берега Фелиса? Где ты спрятала ее, Аэрин?

Она не ответила. Только сильнее вжала каблук в его грудь.

– Уж она-то помнит, в чьих руках была булавка, убившая ее мужа...

Аэрин неожиданно ударила его носком сапога в челюсть.

– Я не знала, что фибула была отравлена, крыса! – прорычала она, крепко сцепив зубы.

Та нежная девочка действительно неосторожно уколола Винссенте Риццо, собирая на его груди плащ. Потому Аэрин теперь точно знала, как выглядит на теле след от кантарины, потому она уже видела прежде, каким бледным становится человек, сраженный ею.

Витторе был третьим сыном короля, и сложно было представить его на престоле Корсии, если бы не мор и яд. Наемники и болезнь убрали конкурентов, проложив прямую дорогу к короне, навсегда оставив его в долгу. Аэрин уже тогда понимала, что Луиджи служил им, как и добрая часть двора. Не желая попадать им в руки, едва оказавшись вдовой, она сбежала из Корсии, опасаясь смерти или ссылки в монастырь, что представлялось ей равнозначным исходом.

– Вернувшись в свои покои, я сяду за письменный стол, очень медленно и аккуратно расскажу в своем письме о жизни в Фелисе, Луи, – Аэрин угрожающе склонилась над ним, пока он потирал подбородок. Она ударила не сильно, чтобы он не растерял зубы на ковре. – Я расскажу, что узоры наемников – это честь, а не клеймо, а еще, что мелкие жалкие крысята, вроде тебя, никогда ее не удостоятся, но будут вечно служить им. Я расскажу все о той страшной зиме, и будь уверен, что я помню все до мелочей. Если со мной что-то случится, – это письмо попадет в руки Реннов. Если что-то еще случится с Эрлоисом или его другом, Лисом Корсии, – это письмо попадет к Реннам. Если завтра же ты не покинешь Айриндор, – я расскажу о том, что ты сделал, принцу Бервину. И тебе конец. Витторе не посмеет оставить тебя при дворе. Сдохнешь в нищете, и никто не станет иметь с тобой дела. – Она бросила ремень ему на грудь. – Мне не нужны твои признания, Луи. Я поняла все и без них.

– Ты так уверена, что тебе поверят?.. – он поднимался с пола, опираясь на широкую кровать, пока она медленно отходила к двери.

– Я буду громко рыдать и заламывать руки, или что еще там делают нежные девочки? Или, если пожелаешь, я начну кричать прямо сейчас, – Аэрин забавляясь сделала вид, что набирает полные легкие воздуха. – Меня стражники замка точно услышат.

– Нет. Довольно, – измученно расхохотался он. – Ты победила. И все же ты пожалеешь.

Она наигранно хмыкнула, развернулась и покинула покои Луи, дрожа от страха. Ведь все могло пойти совсем не так.

Улицы Дагмера

– Именем королевы, откройте!

В этот день Анна совершала свое паломничество по домам горожан с самой зари. Потому она вздрагивала каждый раз, когда Фабрис выкрикивал эти слова, стучась в двери жилищ, казавшихся напрочь мертвыми. Их было немало. Убеждать себя в том, что они опустели потому, что хозяевам удалось бежать, было куда легче. Анна прятала за этой мыслью свою тревогу и бессилие.

Она оглянулась на груженную едой повозку, на стражников из числа отступников, приписанных к ней после известия о возможном появлении наследника, и ощутила тяжелые объятия усталости, сковавшие грудь. Сильви твердила, что ей теперь положено больше отдыхать, но день зимнего Солнцестояния всегда оставался особенным для Анны – ведь он был таким для ее прежде полной и счастливой семьи. Оттого она и решила привнести хоть немного радости в посеревшую жизнь горожан, а Гален снисходительно дозволил. Теперь он позволял ей даже слишком много. Но с одним условием: что бы не затеяла, чего бы не пожелала, за пределами замка она не могла оказываться одна. Никогда более.

Узнав о беременности Анны, Гален изменился. Теперь он брался за все, чего избегал прежде, лишь бы охранить ее покой. Порой он делал это сквозь презрение, испытываемое к любому не поддержавшему его до сих пор магу. Он словно выстраивал свой прежний мир вокруг отступников и предстоящей большой войны, теперь же сердцем его мироздания оказалась Анна. Потому он не сказал и слова против, когда ей вздумалось в очередной раз накормить жителей города. Пускай, ему это и виделось блажью. Отказать он больше не мог.

– Именем королевы... – голос Фабриса сорвался и он закашлял в кулак, обтянутый кожаной перчаткой.

Дверь дома распахнулась. На пороге оказалась черноволосая корсианка, изможденная и, очевидно, очень злая.

– Идем со мной, – обронила Анна Фабрису, проходя в ее дом. Она привыкла, что ее покой охранял он, а не отступники. Их бы она ни за что не завела под крышу встретившей их горожанки.

– Как тебя зовут? – бросила Анна, уложив на первый попавшийся стол сверток с крупой и высушенным мясом.

– Беттина, – отозвалась женщина, заперев за Фабрисом дверь своего дома. – Я Беттина из Корсии, Ваше Величество. Чародейка, явившаяся в Дагмер перед самой войной вместе со Смотрителями.

Анна медленно развернула сверток, но по звенящему голосу хозяйки дома понимала, что не стоит ждать никакой благодарности. Выпрямившись, она встретилась взглядом с маленькой девочкой, застывшей у ведущей наверх лестницы.

– Моя дочь Дженна, – объявила Беттина, заметив, что та не спряталась от взора королевы.

– А твой муж? – спросила Анна, уже наперед зная ответ – по звенящей в голосе женщины ярости.

– Мой муж, Косимо – сапожник, застрявший между Дагмером и Эстелросом в день сражения. Он не явится вам потому, что пропал.

Анна достала из свертка высушенный абрикос, ставший невиданной роскошью во время войны. Она протянула его Дженне на раскрытой ладони, и та опрометью сбежала вниз, совсем как зверек, выманенный из укрытия.

– Временами я думаю, что, сгорев на костре, смогла бы подарить Дженне лучшую жизнь. Косимо остался бы жив, умри я тогда.

– Мамочка!.. – вместо того, чтобы схватить угощение королевы, Дженна бросилась к матери и прижалась к той, словно лишь она одна держала ее на этой земле.

– И что мне ваши подачки, когда через пару дней мы снова начнем голодать?

Фабрис стремился слиться с тенью и держался у порога, однако, после этих слов раскашлялся, быть может, желая прервать нападки корсианки.

– Ваш муж не мертв, – отчего-то слишком твердо заявила Анна, спрятав абрикос назад в сверток, а потом смело встретившись с осуждением Беттины. – Он укрылся в Эстелросе. Однажды все закончится, и вы поймете, что я права. Если верить в это, вам все будет подвластно.

– Надежда – это отрава, – процедила Беттина, поглаживая черные волосы дочери.

– Я клянусь вам, что однажды вы полюбите свой новый дом. Искренне, всей душой. Поймете, что он стал вашим спасением. Тьма не будет длиться вечно, как и война.

– А вы, значит, верите? Верите, что сверженный король Дагмера жив? – она прикрыла уши дочери узкими ладонями. – Да если и так, то примет ли он вас назад после того, как вы по собственной воле возлежали с его врагом?

– Вы ничего не знаете о моей воле, Беттина, – ответила Анна, хотя эти слова показались ей неподъемными. Не так давно она начала понимать, что никто не станет благодарить ее за совершенное. Что бы она не сделала, сколько бы бурь не остановила, ее имя останется опороченным, пускай и во имя всеобщего блага.

– А вы – ничего о том, как живут те, кто не остался под защитой замковых стен.

Анна похолодела. Ей было сложно понять, отчего эта женщина, пускай испуганная и озлобленная, не понимает, что замковые стены перестали защищать ее, как только оказались во власти отступников. Анна была ребенком Дагмера, никогда не оказываясь за его пределами и не знала иного мира. Но то, что случилось, словно стерло прошлое, отделило ее от обычных магов и чародеев. Не в каждом доме ее ожидал такой недобрый прием, но именно в последнем, стоящем в конце улицы, она поняла, насколько чужой стала городу, который любила.

– Позвольте, Ваше Величество?

Анна собиралась было поскорее покинуть негостеприимное место, но наткнулась на несокрушимый в своей твердости взгляд Фабриса. Он заложил руки за спину, вытянулся как струна, разительно непохожий в своей стати на северянина, очевидно, желая заступиться за нее и теперь.

С немым вопросом в глазах она оторвалась от созерцания собственных сапожек, оставляющих талый снег на полу. Фабрис счел это за разрешение на вмешательство.

– Вы горячо ошибаетесь в своей королеве, Беттина из Корсии, – он сделал короткий шаг вперед, чеканя слова и глядя куда-то вперед поверх макушки женщины. – Мои слова не сотрут ваших бед и не вернут вам мужа, но знайте: если однажды в Дагмере наступят светлые времена, это будет заслуга Ее Величества. Если в замке Дагмера остался свет, то вот он, здесь перед вами.

– Просто уходите, – также жестко отрезала Беттина. – Уходите прочь из моего дома. Иначе мы с дочерью ослепнем от этого вашего сияния.

– Вам ведь неведомо, что такое настоящая Тьма? – Фабрис, словно решившись выбраться из плена чеканных слов, посмотрел прямо в лицо Беттины суровым взглядом.

Однако смягчился, когда Анна позвала его по имени, схватила его за рукав клепанной куртки и потянула за собой. Шагнув за порог, Анна вдохнула морозный воздух глубоко, словно тонула в нем и была тому рада.

– Это все, Ваше Величество? – один из отступников пожелал знать ответ, прежде чем королева успела спуститься со ступеней.

Они, казалось, в самом деле постучали в каждую дверь Дагмера. Анна понимала и разделяла их усталость. В последние дни она все чаще думала, что, став отступником, маг не теряет свою человеческую сущность. Как не растерял ее и Гален. Ей все еще было страшно признавать это, но под ворохом своих убеждений и стремлений, он оставался магом, таким же, как она, даже больше – человеком, допустившим слишком много ошибок. Столь много, что выбраться из их тени представлялось невозможным.

Анна должна была занять свое место на краю почти опустевшей повозки, но вместо этого лишь махнула рукой, давая знак, что все кончено и ее сопровождающие могут отправиться назад в замок.

– Рядом со мной останется Фабрис, – бросила она, убеждая отступников последовать ее приказу.

Она привыкшая ездить по-мужски верхом, но лишенная этой свободы приказом Галена, считала унизительным мириться с местом на повозке. Ей захотелось завершить этот особенный день короткой прогулкой.

– Смотри, южанин, ручаешься головой! – крикнул отступник намереваясь пришпорить коня.

Лицо Фабриса исказилось пренебрежительной гримасой. Руалийцы не собирались находить общий язык с магами крови, и он был одним из тех, кто предпочитал к ним не приближаться, но вынужден был нести свою службу в их рядах.

– Благодарю, – тихо заговорила с ним Анна, когда повозка и подкованные копыта коней отступников загремели вперед по улице.

– За что? – Фабрис даже не взглянул на нее, вышагивая рядом и покрепче хватая за поводья своего коня.

– За то, что ты, будучи южанином, оказался мне даже ближе, чем люди, оставшиеся под моей защитой.

– Боюсь, что вам придется сражаться вечно, Анна.

Так он впервые позволил себе назвать ее по имени, а она и не подумала одернуть его за это.

– Все куда проще, когда держишь в руке меч. Такие, как Беттина, считают нас героями, лишь бы мы оставались на нужной стороне. А вы... Я не хочу представлять себе тот мир, где вы шагнули со стены от отчаяния или умерли, поддавшись болезни, или тот, что случился бы, посчитай Гален вас ничтожной.

– Мир? – холодно рассмеялась Анна, отводя от лица пряди волос, подхваченные ветром.

– Я тысячу раз попрошу вашего прощения за то, что я воин, за то, что я подчинился и вторгся в Дагмер. Такова моя суть – подчиняться, воевать и защищать. Для меня все просто. Кроме желания забыть поскорее, что когда-то я служил Тадде Руалю. Для него Воины Пепла оказались не ценнее грязи из-под ногтей.

Анна снова уставилась под ноги, слушая признания Фабриса вперемешку с хрустом свежевыпавшего снега.

– Что бы не говорили в городе, мы на вашей стороне. Так уж каждый из нас устроен: нам надо во что-то верить. Иначе, к чему жить? За что сражаться?

– Я не знаю, чем могла заслужить вашу веру, Фабрис, – голос Анны дрожал. Она не смела взглянуть в лицо человеку, говорящему столь вдохновенно. Проделав сложный путь, Анна пыталась подарить каждому магу в этот день хоть крупицу света, но встреча с Беттиной неожиданно окрасила все кругом в черный.

– В Дагмере лишь вам по силам совладать с Тьмой. Сколько мечей не оказалось бы в наших руках, они бессильны перед ней. А вы, хрупкая маленькая Белая королева, остаетесь несокрушимой там, где кто-то давно мертв, кто-то прямо сейчас болтается в петле, а кто-то живет в нескончаемом страхе.

Такие слова должны были заставить ее ободриться, но не теперь, пока она не могла оценить бездну, разделившую ее с магами Дагмера. Она скупо поблагодарила Фабриса, а тот замолк, понимая, что не смог достучаться до нее. Оставшийся путь до замка они проделали в полной тишине.

– Счастливого Солнцестояния, госпожа, – тихо окликнул он у дверей, где неизменно оставлял ее, отправляясь прочь, ведь Гален считал собственные покои местом, не нуждающимся в защите стражников. – И пусть Создатель хранит вас.

Анне стало легче без его восхищенного взора. Она прислонилась затылком к запертой двери, сокрушенная встретившей ее темнотой. Фабрису ни к чему было знать, что в ее душе теплилось желание оказаться рядом с тем, кого называли самой Великой Тьмой. Отчего-то она верила, что именно у Галена Бранда найдутся слова, способные дать ей утешение. Кому как не ему был хорошо знаком вкус чужой неприязни и ненависти. Он точно знал, что с ними делать.

В столь поздний час Гален мог быть лишь в купальнях, расчищенных и обустроенных по его недавней воле. Анна ничего о них не знала, а он рассказал, что те были заброшены еще в пору, когда он жил ребенком в замке, когда каждый стражник и вся прислуга имели свой дом в городе. После того как замок оказался заполнен отступниками и руалийцами, их существование вновь обрело смысл. Гален появлялся там слишком поздно, чтобы застать кого-то еще. Анна знала его достаточно хорошо, чтобы понимать, что подвластная ей стихия дарует ему вожделенный покой.

Она зажигала свечи и избавлялась от одежды, решаясь дождаться его. Тугие косы, собранные на затылке, распускались под ее пальцами упругими волнами, пока она кусала губы из-за невысказанных слов. Нырнув в белоснежную нижнюю рубашку, она тут же накинула сверху черный длинный кафтан с дорогой серебряной вышивкой. Этим подарком Гален напомнил о том, как ей к лицу тьма. Принимая его, Анна разглядела скалящихся волков на рукавах – теперь швеи, трудящиеся для него над знаменами, явно не оставались без дела.

Уже готовая ко сну, она присела на край кровати и оглядела ставшие ей столь привычными покои. Ее взгляд скользнул по столику у стены, заваленному ворохом писем. Все меньше ей доводилось вмешиваться в дела королевства, но, желая не поддаваться скуке, она стянула со стола одно письмо, затем другое. Ворох прошений, каждое злее и требовательнее предыдущего, – ничего нового. Ничего нового, кроме послания, прежде хорошо свернутого, наверняка пришедшего в Дагмер с вороном. Ее пальцы крепко сжали затертый обрывок самой дешевой заляпанной жиром бумаги. В чьем-то собранном, излишне сжатом почерке Анна увидела имя своего короля. Она тотчас отбросила послание на столешницу, проклиная себя за несдержанность, распрямляя смятый клочок ладонью. Она бежала по строчкам взглядом и молилась, чтобы Гален ничего не заметил. По лбу заструился холодный пот, дыхание послушно замедлилось, чтобы не помешать ушам различить любой шорох, доносящийся из коридора.

«Подтверждаю в который раз: Ивэн Бранд жив, и созвал Собрание земель в столице Айриндора».

Ее король жив. Ноги подкашивались, хотелось рухнуть на пол и рыдать от волны облегчения, но Анна продолжала вчитываться в уверенно выведенные слова. Проглотив последнюю букву, она подняла послания, опрокинутые в суматохе на пол, спрятала письмо шпиона в самое сердце бумажного роя, надеясь, что Гален не заметит, что она сунула нос в его дела.

А если он ждал от нее этого поступка, если хотел, чтобы она узнала о добром здравии прежнего короля Дагмера? Что если он проверял ее, оставив такую важную весть на виду?

Заблудившись в собственных мыслях, Анна боролась с охватившей ее дрожью, опрокинувшись на кровать и незримо уставившись в купол балдахина. Она закрыла глаза, сложила руки на груди, удерживая убегающее сердце. Губы дернулись в нервной и неуверенной улыбке, пока в памяти искрился облик Ивэна. Он был жив и готов исправить все. Ее вера распускалась белыми цветами в потемневшей от боли душе. Но она дернулась, представив, в каком яростном гневе мог потонуть Гален, принявший это известие. Вскочив на ноги слишком быстро, Анна сразу же успокаивающе положила руку на живот в миг, когда стены поплыли перед глазами от нечаянно резкого движения.

– Все хорошо, – тихо успокаивала она. – Однажды ты увидишь своего отца. Клянусь. Он вернется ко мне, а я сделаю все, чтобы уберечь тебя.

Обувшись в мягкие туфли, она все-таки не усидела на месте и отправилась на поиски Галена, крепче запахивая роскошный кафтан. Скользя из коридора в коридор, Анна вслушивалась в то, чем живет замок, но было пронзительно тихо: ни праздничного веселья, ни песен или драк, ставших привычными в месте, где пытались ужиться южане и отступники. Даже несущие свою службу стражники не переговаривались, а лишь молча взирали на нее со своих постов. Анна неизменно приветствовала каждого, изредка улавливая брошенные ей вслед тихие поздравления.

Наконец, добравшись до узкого коридора, ведущего в купальни, она глубоко вдохнула как перед прыжком в воду и распахнула резные двери.

Анна не переставала удивляться тому, что не знала об этом месте прежде. Купальни были обширными, подобно разом двум большим чертогам. Внутри шумела вода, укрощенная когда-то строителем, приехавшим в Дагмер из самого Эгона, – с шумом вырывалась из недр скалы, охлаждалась, падая через пороги в купальни, проникала между стен замка, создавая тепло, согревая его даже лютой зимой.

Купальни короля с королевой и их благородных гостей были чуть дальше за стеной и обитыми серебром дверями, но Галену полюбились общие, глубокие, укрытые одними каменными сводами. Анна бесшумно ступала по ступеням, ведущим вниз, наблюдая за тем, как он, стоя по пояс в воде, омывает лицо. Даже сквозь плеск он расслышал ее мягкие шаги и обернулся. Отгадать, что скрывалось за его улыбкой, было невозможно. Знал ли он, что она обязательно прочтет послание, оставленное в ворохе других? Чего он ждал от нее? Преданности или же нападения?

Анна боялась, что Гален впал в ярость, неизменно пробивавшую в нем брешь, затягивая тем самым его душу во Тьму. Но тот был спокоен. И это его холодное спокойствие внушало Анне зловещий трепет.

Он пожелал было выйти из воды, но она остановила его движением руки. Он вновь улыбнулся, сверкая темными глазами.

Безотрывно глядя на Галена, пытаясь разгадать его мысли, она села на каменную скамью рядом с покрывалом, очевидно оставленным для него служанками. Анна думала о том, как легко могла бы убить его теперь, окутанного ее стихией и потому находившегося в ее полной власти. Она, всегда предпочитающая лед, могла обратить разом воды купальни в миллионы холодных игл, и одна из них непременно лишила бы его жизни. Или же она могла укутать Галена в бурлящий кокон из воды и пара, тем самым лишить его кожи и дыхания.

Могла. Но отчего-то не сделала.

Упершись ладонями в прохладный камень, Анна все продолжала наблюдать за ним, выныривающим из воды, отдающимся ей вновь и неизменно одаривающим ее безудержной улыбкой. Желая хотя бы на короткое мгновение испугать его, заставить дрогнуть или замереть, Анна вскинула ладонь. Черные волосы и его светлая кожа в миг побелели от инея. Она услышала, как шумно он вдохнул горячий воздух купальни, увидела, как снова скрылся под водой, сбрасывая с себя короткий поцелуй зимы. Вынырнув, он рассмеялся ее невинной шутке, а по спине Анны бежали мурашки от одного только осознания, что пожелай она продолжить, у нее бы могло непременно получиться.

Делая вид, что прячет смех за ладонью, она подавила подступающий крик. Она не хотела. И это признание оказалось страшнее гнева Галена. Она глядела на него сквозь подступающие слезы и вспоминая о своем светлом короле, понимая, что не желает вырывать дыхание из груди темного, пускай и была способна на это.

– На тебе нет лица, а я, поддавшись твоей просьбе, чаял, что это осчастливит тебя.

Она хотела, чтобы этот голос звучал еще и еще, оттого не смела его оборвать. Закрыв лицо ладонями, она смахнула с ресниц слезы и заставила себя ответить Галену.

– Маги Дагмера ненавидят меня, – проговорила она сквозь неясную улыбку.

Ложь оседала горечью на языке. Анна понимала, что в Дагмере оставались те, кто верил в нее, и она была готова пойти для них на все. Но прежде, пока она была одной из городских магов, а не высоко над ними, их любовь была едва ли не абсолютной – так ей хотелось верить. Теперь же она встретилась с отторжением. И должна была научиться с этим жить.

– Какое же тебе до этого дело, моя королева? – ласково спросил Гален, подплывая к краю купальни. Он выглядел таким человечным в своем неприкрытом естестве, вовсе не искаженном тенями магии, казался ей едва ли не хрупким без власти в голосе и расползающейся по телу черноты вен.

– Что ты делаешь с этим? – голос Анны жалко задрожал. – С чужой неприязнью, с проклятиями, летящими в спину, с недоверием? Кто еще поведает мне об этом лучше, чем ты?

– Если бы я слушал, что обо мне говорят, то никогда бы не оказался здесь, – он уперся пальцами в каменный борт, мягко заглядывая снизу-вверх в ее глаза. – Если бы я позволял чужим пересудам отравлять свой разум, давно стал бы трусом.

Гален вдруг потянулся к туфлям Анны и с необычайной нежностью освободил ее стопы, а она позволила это сделать, зная, как легко ее кожа откликается на его прикосновения.

– Не позволяй чужой ненависти делать тебя слабее. Черпай из нее силу.

Он вдруг приподнялся на одной руке, чтобы пальцами другой коснуться щиколотки Анны, а затем дотронуться до нее губами.

– И чем влиятельнее тот, кто дарит ее, тем сильнее ты. Но знаешь... – Снова опустившись в воду по пояс, он оглядел Анну, словно пытаясь убедиться в том, что хочет сказать. – Я ценю, что для меня в твоем сердце больше нет ненависти.

Анна рассмеялась с какой-то незыблемой грустью, но не могла разобрать шутит ли он или искренне ошибается. В самом деле, ее ненависть переродилась в нечто иное, и для этого чувства она все никак не могла подобрать верное слово.

– Ты так уверен? – с наигранным вызовом бросила она. А следом почему-то скинула кафтан, ведь под его полами стало нестерпимо жарко.

Ее разгоряченная кожа жаждала новых прикосновений Галена Бранда, и это желание заглушало голос разума. Она шагнула в объятия купальни, не снимая нижней рубашки, а ее рука с готовностью легла в его протянутую ладонь. Вскрикнув, когда он притянул ее к себе и, подхватив под бедра, возвысил над собой, Анна почувствовала разливавшееся по телу пламенное тепло.

– Ты – моя королева, а весь остальной мир – лишь пыль под ногами. Так ли важно, о чем шелестит пыль?

Не помня себя, Анна склонилась, сковывая поцелуем его губы.

– Я бы сломил этот город раньше, зная, что найду в нем тебя.

Она должна была вцепиться ногтями ему в глаза, расцарапать его исполненное превосходством лицо, сдернуть с него эту надменную улыбку, но он только осторожно провел кончиками пальцев вдоль ее позвонков чуть ниже талии, сорвав непозволительно жаркий вдох. Анна самозабвенно трепетала под его темным, жаждущим взглядом, и словно падала, ныряла с головой в запретное, недозволенное и сокрушительное. Он говорил ей прежде, что никогда не посмеет сделать из нее отступницу, но она словно стала ею без резанных ладоней и пышных слов старо-тиронских заклинаний. Иначе отчего не осмелилась убить его, зная, что истинный король Дагмера рано или поздно явится за ней, сдержав брачное обещание, данное на Храмовом холме?

Гален медленно опустил ее, позволяя коснуться ступнями дна купальни.

– Ты – мой свет, – на краткий миг они стукнулись лбами, улыбнувшись друг другу. – И я убью любого, кто задумает заглушить твое сияние.

Захвачу. Убью. Уничтожу. Таков был язык любви Галена Бранда, но Анна не смела подвергать его осуждению. Она лишь прижала к губам его израненную ладонь, понимая, что однажды не сможет прикоснуться к нему, зная, что смерть настигнет его. Однажды. Но не сегодня.