Последние стражи Аарона. Изгнанники

Эгон, Айриндор

– Лучше, если ты оставишь меня одну! – всхлипывала Альва, пряча припухшее лицо за веером длинных пальцев.

Она забралась на выступ у большого высокого окна, поджала ноги и забилась в угол. Они снова оказались в зале для игры в тавлу, зная, что в этот вечер никто не захочет переставлять камешки по разлинованным доскам, потому их никто не побеспокоит.

– Ни за что, – в который раз твердо и спокойно отвечал ей Ивэн, нашедший для себя место рядом. Он уперся локтями в колени, наблюдая за огнем, пляшущим в камине, и давал девушке излить очередной подступивший поток слез.

– Твое место рядом с другом. Не со мной!

Ивэн нахмурился, снова окунувшись в те воспоминания, что, казалось, замерли в этом зале, ставшем свидетелем его бездумной ярости. Чем бы закончилась та драка между ним и Эрлоисом, если бы не вмешательство Альвы? Лишь она остановила его. Ивэну и правда хотелось оказаться теперь рядом с другом, но Роллэн выставил их с принцессой прочь, требуя уединения, но поклявшись, что Эрлоис будет жив.

– Вы тоже мой друг, Альва. И я никуда не уйду.

Вскинув голову, она замолчала и удивленно уставилась на него. Розовые губы искривились в стремлении ответить ему, но встряхнув головой, Альва снова спрятала лицо в ладони. От резкого движения она вскрикнула, остервенело выпутала из кос маленький серебряный гребень и швырнула тот об пол.

– Я не должна так долго оставаться наедине с тобой, – стенала она, совсем не похожая на благородную принцессу, размазывая слезы по лицу рукавом.

– Вы меня не прогоните, – размеренно убеждал Ивэн, поднявшись, чтобы подобрать брошенную побрякушку. – Раньше вы не боялись оставаться рядом, пока старались выдавать себя за другую...

– Другую?! – голос Альвы взвился под потолок, отчего Ивэн не решился протягивать ей гребень. Пока. Вместо этого он снова сел рядом.

– Принцессу. Самую яркую звезду на небосводе Эгона, – терпеливо пояснил он. – За этим всем скрыта Альва Ренн. Настоящая, позволяющая себе быть юной и в чем-то слабой...

– Значит... Я слаба?!

– Мы всем бываем слабы, Альва, – Ивэн примирительно вскинул руки. – Даже Создатель говорил, что истинная сила не в мягкости, но в преодолении. Стоит ли проливать столько горьких слез, если...

– Венец Весны три зимы принадлежал мне!.. – капризно выкрикнула принцесса, наконец, без прикрас явив причину своего гнева.

Ивэн понял, что глупо улыбается, отчего-то находя устроенную Альвой трагедию даже в чем-то милой. Просто потому, что она скинула все лишнее и была собой, наконец-то не стараясь казаться взрослее и мудрее.

– ...а теперь он украсил голову какой-то южанки! Да она же помнит битву при Ангерране!

– Глядя на нее, можно сказать, что эта битва случилась едва ли не вчера, – Ивэн обезоруживающе улыбнулся, ожидая кары за комплимент, отданный другой женщине.

Альва и в самом деле опасно сверкнула глазами.

– Я лишь хотел бы заметить, что вы несправедливы, принцесса. Взгляните на венец на голове Аэрин Руаль как на жест исключительно политический... Уверяю, что мой друг не желал оскорбить вас, вручив титул Королевы Весны другой.

Пальцы Альвы вцепились в расшитую ткань платья, но она, наконец, готова была слышать Ивэна. Он опасался, что будет недостаточно убедителен, ведь не мог объяснить поступок Эрлоиса даже для себя. Он вспоминал мимолетное волнение Аэрин, выскользнувшее из-под маски безразличия, то, как она спустилась на арену, какой потерянной казалась, когда Эрлоис пал без чувств.

– Вы же не станете отрицать, что Аэрин – одна из выдающихся женщин Изведанных земель? – Ивэн вскочил на ноги, желая полностью завладеть вниманием Альвы, и принялся расхаживать по залу. – Ее вклад в историю и свершения можно назвать грандиозными. Сколько зим бы еще продлилась та война, если бы не отчаянный шаг Аэрин? Что, если бы она не пошла против семьи и не потребовала мира?

Он говорил, ощущая собственное тревожное биение сердца, пытаясь сложить картинки увиденного воедино, придумывая для Альвы наиболее подходящую ложь. Собирать их было непросто из-за странного предчувствия. На теле Эрлоиса Ивэн не разглядел видимых ран, помимо пары ссадин на лице. Но те не могли сокрушить его друга.

– Знаете ли вы, что когда-то давно Толдманны и семья Руаль должны были объединиться? – наставлял Ивэн, складывая губы в тонкую улыбку, опасаясь, что Альва уловит его сомнения. – Эрлоис этим поступком выказал свое уважение и отринул обиды за стертые войной договоренности, а еще, что куда важнее: показал всему Эгону, что Аэрин Руаль на нашей стороне. Понимаете?

Можно было сказать, что план сработал, ведь Альва перестала всхлипывать и коротко кивнула ему в ответ. Ивэн говорил, но с каждым словом все отчетливее понимал, что Эрлоис Толдманн не стал бы сражаться до последнего из-за одной лишь политики. Было нечто большее, и Ивэн готов был многое отдать лишь бы краем уха различить слова, произнесенные Эрлоисом для Аэрин.

Ивэн намеревался рассуждать и дальше, но вид Альвы, наблюдающей за ним с приоткрытым ртом, сокрушил его. Он дернул рукой, чтобы раздраженно провести пальцами по волосам, но едва не рассмеялся, когда поймал ими пустоту. Не было больше светлых легкомысленных прядей, как и былой восторженности, так легко считываемой в Альве.

Он вдруг понял, что еще может все исправить, просто заставив ее покинуть зал, ставший немым созерцателем их не самых приятных сторон.

– Вернемся на праздник? – предложил Ивэн поспешно, не позволяя себе одуматься.

Замешательство на лице принцессы лишь раззадорило его.

– Я вдруг подумал, что, быть может... никогда не встречу Солнцестояние в Эгоне снова. И с вами.

Альва жаждала заполучить титул самой прекрасной девушки Эгона. Ивэн не мог вручить ей розовый венок королевы Весны, но он мог подарить хоть немного радости той, что несомненно останется благодарной. По его спине пронеслись мурашки от осознания, что впереди его ожидает великое множество темных, гадких дел. И их творцом он должен стать, желая вновь увидеть Дагмер. Но теперь будто бы сам Создатель дал ему возможность сотворить последнее доброе дело: сделать так, чтобы Альве эта ночь запомнилась не одними лишь слезами. Да, они были наивны, но разве мог Ивэн судить об их опасности для девичьего сердца?

– Создатель, осуждая уныние, не говорил о том, как оно греховно. Он лишь напоминал, что людская жизнь слишком коротка, чтобы придаваться ему, – Ивэн улыбался, надеясь, что Альва послушает его, не думая о том, как слезы подпортили ее красоту.

Она все ощупывала кончиками пальцев припухшие веки, а он замер, ожидая ее ответа.

– Я желаю взглянуть на Эгон, – тихо ответила она. – Сбежите со мной из замка?

Торжествующе улыбнувшись, Ивэн изобразил нарочито почтительный поклон.

– Все, что угодно, принцесса. В обмен на ваш смех.

Глаза Альвы просияли.

Уже через миг они, накинув плащи, бежали сквозь коридоры замка. И Альва смеялась. То наткнувшись на стражника, встреченного на пути, то растеряв все дыхание. Они оба бежали в морозный до хруста воздух. Она больше не плакала навзрыд, и только от этого Ивэн чувствовал себя счастливее.

Он запретил себе думать об Эрлоисе, снова и снова повторяя про себя слова, сказанные Роллэном напоследок:

«У каждого из нас в эту ночь своя задача. Твоя – бороться со слезами принцесс».

В этой битве он выигрывал, позволив затащить себя за угол в попытке спрятаться от четверых стражников, медленно расхаживающих по коридору.

– Идем! – горячо прошептал он Альве, вдруг поймав себя на том, что обнимает ее, прячась в тени, а она вовсе не пытается отстраниться. Дикий ягодный аромат ее зачарованных духов пленил.

Они снова побежали. Он осторожно прикрыл ее голову капюшоном, едва им довелось оказаться во внутреннем дворе замка.

Играла музыка, то и дело ночную тьму разрывал огонь, посланный в небо уличными артистами. Музыка и пламя сливались в тугой, гремящий вихрь празднования. Ивэн решил смешаться с толпой смело, прежде чем кто-то из Реннов заметит их вместе.

– Вы уверены, принцесса? – Ивэн остановился, осторожно озираясь, при этом стараясь не встречаться ни с кем глазами. Недоумение любого из Реннов он осознал бы, даже не вглядываясь. Но никого из них вокруг не было. Дворцовая знать уступила место городским богачам, очевидно разбежавшись по своим покоям.

– Что, если ты, и в самом деле, больше никогда не встретишь Солнцестояние со мной? Что если никто и никогда не согласится сбежать со мной в город в эту ночь?

Встретив изучающий взгляд незнакомого мужчины в окружавшей их плотной толпе, Ивэн и сам спрятался под капюшоном плаща.

Он схватил Альву за руку, вспомнив, как перед турниром он сделала это без всяких раздумий. Лишь оказавшись за воротами замка, он разжал пальцы и думал, что ее ладонь с готовностью выскользнет прочь.

– Мне немного страшно, – заверила его Альва, разрешая себе и дальше не разрывать покровительственное переплетение рук.

Подумав было, что она захочет повернуть назад, Ивэн замер на месте, разглядывая множество домиков у подножия горы. В эту ночь там, внизу, было слишком много света – по улицам словно тек огонь, обратившись в воду.

– Как красиво! – Альва выдохнула в воздух морозное облако восторга, уловив яркий облик Эгона.

И они поспешили в город, приминая подошвами сапог хрусткие снежинки. Когда им навстречу пронеслись разгоряченные и громкие всадники, по виду дети местных богачей, отпущенные на праздник в замке, Ивэн отгородил Альву от дороги. Ее, глядящую на мир широко распахнутыми глазами, хотелось защищать, пускай и неосознанно.

– Желаю пряного вина! – рассмеялась она обрывкам фраз, услышанным от всадников. – Хочу быть весела так же, как они! У нас говорят, что чем больше смеха и огня, тем ближе весна.

Кончик носа принцессы и щеки порозовели от щипающего кожу мороза. Даже с тенью былых слез в глазах она казалась очаровательной.

– Все, чего пожелаете, принцесса! – с улыбкой пообещал Ивэн, чувствуя, что этот праздник может стать для Альвы лучшим из возможных даров.

Они нырнули в переплетение улиц Эгона, где пахло дымом, хвоей, горячим вином и талым снегом. Ивэн завел Альву в первую же таверну, попавшуюся им на пути, ударил звонкой монетой по стойке хозяина. Принцесса смело опрокинула кружку вина, уверенно, словно для нее это привычное дело. Ивэн понадеялся, что она осталась неузнанной и снова вывел ее на улицы, где пылали костры, факелы и свечи. Там было совсем также шумно, как и в таверне. В эту ночь нужно быть громким, иначе весна не услышит.

– Туда! – вскрикнула Альва и потянула Ивэна за собой на рыночную площадь. Темноту вокруг нее разгоняли барабаны, бубны, флейта и лютня, а вернее всего – смех горожан.

Там Ивэн оставил на прилавке торговца еще пару монет.

Удивление и восторг Альвы были необычайно заразительны, но он не мог позволить себе без остатка раствориться в празднике, поручившись опекать ее в эту ночь. А она отчаянно нуждалась в чужом плече рядом.

Засмотревшись на танцующих у костра, Альва взвизгнула, когда Ивэн спас ее от столкновения с ряженным в овечьи шкуры мужчиной. Звон колокольчиков на его шее слился со смехом облегчения, сорвавшимся с губ принцессы. Ивэн крепко держал ее чуть выше локтя, но отпустил, когда она запрокинула голову ввысь, желая вглядеться в звездное небо. Он поймал капюшон, готовый упасть ей на плечи. Не многие горожане могли узнать принцессу, но Ивэн счел верным надежнее спрятать ее лицо от посторонних взглядов. Она, сверкающая юной красотой и лунными камнями в волосах, непременно запомнилась бы любому ярче пылающих в эту ночь костров.

На один короткий миг их взгляды переплелись. Прямо посреди шумной ликующей толпы Ивэн вдруг явственно ощутил в глазах Альвы избыток надежды на неподвластное ему будущее. Ее ладони почти случайно оказались на его груди. Он улыбнулся, подавленный неясной горечью грусти, и эта улыбка словно в зеркале отразилась на лице Альвы.

Принцесса первой разорвала несостоявшееся объятие.

– Идем! – крикнула она, цепляясь за похолодевшую ладонь Ивэна и снова заставляя его бежать.

Они разрезали собой толпу, когда Ивэн, не успев опомниться, прыгнул через костер, взметающий в небо искры. Их ладони разделились только по ту сторону огня. Ивэн вдруг понял, что смеется, чтобы заглушить биение сердца, подогретого вином. Он согнулся, стараясь перевести дыхание и наблюдая за тем, как Альва заразительно хохочет, закрываясь руками и словно желая удержать внутри бушующие чувства.

– Хорошая примета! – бросила, глядя на нее, высокая женщина с множеством светлых кос. Обаяние Альвы было непросто скрыть под плащом – она невольно обращала на себя внимание всех вокруг. – Очень! Прыгнуть вместе через костер – к долгому счастью.

Альва обернулась на голос женщины, и та все же разглядела в незнакомке свою принцессу.

– Ах! Ваше Высочество?

– Нет-нет! Как вы могли подумать? – неловко удивилась Альва, подскочив ближе к Ивэну.

Порешив, что любые объяснения неуместны, он повел ее за собой, чтобы снова затеряться в толпе. Наткнувшись на девушку с красными от клюквы пальцами, он было содрогнулся, приняв сок за кровь, но Альва быстро прокричала ему сквозь бой гремящих барабанов:

– На удачу! – и первой подставила захмелевшей девушке лицо, не боясь быть раскрытой. Та оставила тонкие красные полосы на ее щеках, и потянулась к Ивэну. Он не стал противиться, хоть в этих метках ему виделось больше суровое языческое прошлое Айриндора, чем угодное Создателю благословение. В довершение девушка вдруг поднялась на цыпочки и поцеловала Ивэна в лоб.

– Не удержалась! – расхохоталась она, убегая. – Такой красивый милорд!

– Поцелуи – тоже на удачу, – смущенно проговорила Альва, а от взгляда Ивэна не скрылось как вспыхнули румянцем ее щеки.

Сам он смутиться не успел.

Его мир неожиданно разорвался взрывами пороха и криками.

Тело, слепо доверившись звериному желанию спасаться и спасать, отозвалось обмякшими коленями и попыткой защитить Альву от опасности – он заслонил ее от ярких вспышек своим телом.

Перед его глазами снова встал Дагмер, погруженный в ту ночь, когда ему довелось потерять все. Ему привиделось, что он вмиг ослеп и оглох, но его скулы мягко обрамляли нежные девичьи руки.

– Это всего лишь шутихи, Ивэн!

Он смутно понимал, что взволнованная Альва кричит ему прямо в лицо, пока его дыхание становилось слишком быстрым, но не могло наполнить грудь.

– Ивэн!

Мелкие искры взрывались, дымили и разрезали ночное небо яркими спиралями, подобно пьяным от пыльцы пчелам. Медленно до него доносились ликование и смех в возгласах толпы. Музыканты заиграли громче, не жалея сил.

Но перед глазами павшего короля все еще пылал его город.

– Ивэн?

Ноги невольно заскользили по подтаявшему снегу, но Альва успела ухватить его.

– Создатель!

– Все в порядке, – врал Ивэн непослушным языком. – Все хорошо, Анна.

Имя королевы выпало из его рта, подобно монете из дырявого кошелька. Юная принцесса обнимала его, подставив свое плечо, а его рука оказалась на ее талии. Потому он почувствовал, как она всего на короткий миг дрогнула, окаменела, но не отступила. Аромат диких ягод все еще бил в нос сквозь запах крупиц корсианского пороха. Ивэн тонул в мире, наполненном плотным дымом, талым снегом и пьяным весельем. Грудь предательски отказывалась принимать в себя разгоряченный воздух.

– Альва, – прошептал он, опомнившись, надеясь, что принцесса услышит его, что он не ранил ее чужим именем.

Он задыхался, но лишиться дыхания насовсем вдруг показалось сущим пустяком перед опасностью причинить ей боль. И это осознание было рождено вовсе не из зародившегося ответного чувства, а из страха, что теперь ему суждено лишь разрушать.

Альва отпрянула, все также крепко держа его за плечи. В голубых, словно ясное весеннее небо, глазах отражались искры шутих. Где-то в другой жизни Ивэн и в правду мог ответить ей такой же наивной влюбленностью, обнаженной из-за вина и нечаянного смятения. Но Ивэн не мог. Это было немыслимо, ведь с его уст слетало имя королевы, приходящей к нему каждую ночь в страшных снах, пусть и отдавшей свое сердце другому – волей или неволей, из Эгона было не разобрать.

– Ты можешь идти? – спросила Альва неожиданно ровным и спокойным голосом.

Он прислонился к стене богатого каменного дома, как только они смогли выбраться из толпы на тихую улицу. Тело сковывала мелкая дрожь, а воздух, наконец, опалил легкие.

– Я думал... – вдох шумно скользнул по обветренным губам. – Я вспомнил... Ту проклятую ночь, когда стены Дагмера сокрушил корсианский порох, Тьма его раздери...

– Тише, тише, – рука Альвы успокаивающе скользнула вдоль его позвонков, юркнула под локоть, заставляя Ивэна медленно пойти следом, вглубь тишины, дальше от праздника.

Опустевшая, заметенная снегом каменная улица светилась от сотен свечей и факелов. Искусно расписанные дома украшали еловые ветви и полотнища с гербом Реннов. Эгон принарядился в свои лучшие одежды в эту ночь, а Ивэн сдирал с него все очарование словами, выпачканными в саже и крови.

– Я не знал, что отныне каждый громкий звук способен вырвать из моей груди воздух, – отчеканил он, стуча зубами, и не понимая, почему Альва все еще рядом с ним. – Долгое счастье? – вырвалось у него громко сквозь колкий смех. – Разве я мог о нем хоть когда-то мечтать? Однажды я обманулся. Подумал, что оно возможно. Но где я теперь? Кто я?

Под ногами замелькали ступеньки. Ивэн шел, подчиняясь желанию Альвы, не разбирая дороги. Она слушала молча, глядя с беспокойством и нежностью, за которую Ивэн готов был себя проклясть. Он ощущал себя мерзавцем, позволившим этому чувству зародиться в душе юной девушки, читающей слишком много книг о любви.

– Я – свергнутый король, выросший из монастырской сутаны. Я умел держать в руках меч, но никто не говорил мне, что бывает, когда пускаешь его в ход. Я не желал короны и долга, такого, что обязал меня вырвать все жилы, но снова обрести ее.

Они прошли мимо дома очередного купца или ремесленника и вдруг оказались на пяточке над городом, откуда открывался вид на празднество внизу, а напротив возвышался замок Реннов. В этом месте по весне распускались пышные сады, а теперь деревья и кусты царапали небо своими темными раскидистыми лапами. У самого края, огороженного запорошенным камнем, догорали свечи, вырывая из тени своим пламенем красные ягоды, рассыпанные на снегу. Ивэн лишний раз убедился, что Эгон в эту ночь был прекраснее, чем в другие, ведь свет струился по его улицам подобно пылающей лаве. От этого зрелища невольно захватывало дух.

Он бы нашел миг на восхищение, но слова лились из него неуемным потоком. Те слова, что он опасался бы сказать даже самым близким в страхе растерять их веру.

– Я не хочу, чтобы ты покидал Эгон, – тихо и очень мягко проговорила Альва, усаживая его рядом с собой на резную скамью. – Разве ты готов к новой войне?

Ивэн замялся, глядя на собственные колени, все еще снедаемые редкой дрожью. А следом подарил Альве нервный оскал совсем молодого волчонка.

– Я не был готов и к первой. И оттого я здесь.

Перегнувшись через спинку скамьи, он зачерпнул в ладони немного снега, уткнулся в него лицом, смывая красные отметины, оставленные незнакомкой на площади. Талая вода заструилась по подбородку, подарив ему выбитую опору под ногами.

– Прежде я думал, что весь мир на моей стороне. Вот моя слабость, Альва.

– Мне кажется, что я... – прошептала принцесса, вглядываясь в собственный город пустым, невидящим взором, – останусь на твоей стороне навсегда. И пусть уже в этом будет твоя сила.

Они замолчали. Оба.

Сказанное Альвой слишком напоминало клятву, но Ивэн понимал, что та навеяна ее молодостью. Сложно было сказать, будет ли он жив через луну, через зиму, через войну, что, несомненно, навсегда изменит его. Но эти слова задевали, подтолкнув к его горлу тяжелый ком.

В полной тишине он снова зачерпнул горсть снега и заставил тот танцевать на кончиках пальцев. Альва охнула, наблюдая за мерцающими льдинками, послушными его воле. Одна к другой они складывались в замысловатую фигуру, лепесток к лепестку. Создавать столь тонкие вещи было непросто, но вскоре на ладонь принцессы легла снежная лилия. Ивэн выбрал для нее этот цветок, потому что чувствовал себя связанным с ним больше, чем с дагмерской розой, – лилиями пахли часовни, а вере он отдал куда больше дней, чем короне.

– Я не стою такой преданности, – грустно улыбнулся он, наблюдая за тем, как кристаллы льда сдаются под теплотой рук Альвы и невольно думая, как поступила бы она на месте его королевы. – Но буду вечно ценить ее. Как и нашу дружбу, принцесса.

За Чертой. Запретные земли

Одному путнику было проще пробираться сквозь земли, объявленные всеми пятью королевствами – запретными. Морган не намеревался выполнять повеление императора Тирона в компании его воинов, будучи уверенным, что те далеко не пройдут. Если бы он шел не один, то сцепился бы с местным сопротивлением на первом же посту, а потому о его причастности к воле императора кричала лишь старинная монета на кожаном шнурке. Вручая ее, Илберт уверял, что она обеспечит ему неприкосновенность, но Морган все же старался прятать ее за полотном рубахи.

Так поступала и Мириам.

Да, он все-таки был не один.

Она ворвалась в его покои во дворце императора и бросила на стол старую карту – изрядно потрепанную, но, очевидно, безмерно дорогую. Морган легко представил ее в капитанской каюте «Неопалимого», и то, как беспокойно вела себя Мириам, лишь подтверждало его опасения.

– Мне больше нельзя оставаться в этом месте, – объявила она, с вызовом посмотрев на него, давая понять, что если он и отправится за Черту, то лишь вместе с ней.

Вместе с ней.

Морган все еще не мог поверить, что Мириам рядом. Совсем как прежде, однако теперь он не был скрыт от нее облаком, сотканным из чужих недостойных чар. И оттого его сердце билось быстрее, каждый раз словно срываясь на отчаянный бег, стоило ему прикоснуться к ней хотя бы взглядом.

Но все изменилось. Она осторожничала, почти всегда молчала, часто плакала по ночам, думая, что он повержен сном. К моменту, когда они прибыли в Фадену, Моргану так и не удалось растопить тот лед, которому она отдалась. Так выглядела скорбь Мириам по той жизни, что не случилась, и ему лишь оставалось уважить ее. Еще не так давно она носила подаренный другим мужчиной серебряный браслет, но все было разрушено одним лишь появлением Моргана. Она могла не идти за ним в эти земли, могла рискнуть и собрать разбитые чувства по крупицам, но не сделала этого. Не оттого ли, что Райс Локхарт оставил после себя слишком много осколков?

Если бы не сложный путь через грот и непроходимый оазис, Морган и не заметил бы как оказался в Запретных землях. Фадена была похожа на небогатый городок в глубинке Тирона, только сильнее припорошенный пустыней. И люди, сверкающие северной белоснежной кожей, здесь особенно бросались в глаза. Местные не доверяли им, опасаясь, что чужак – беглый преступник или неприкасаемый богач, для которого ничего не стоит лишить человека жизни за нечаянно брошенное слово.

Морган позаботился, чтобы они с Мириам не походили ни на тех, ни на других, первым делом отправившись на рынок, чтобы прикупить им приличную, но при этом не слишком дорогую одежду. Они заходили в Фадену исключительно из потребности пополнить припасы и готовы были двинуться дальше по пути, продиктованному краденной картой, но Морган все же решил, что им следует остаться и отдохнуть после долгого перехода, подготовиться к следующему, более длинному и опасному.

Так он говорил, но на самом деле молча рассудил, что эта остановка поможет Мириам окрепнуть и прийти в себя. Она не спорила. И даже придумала историю для хозяйки, давшей им приют в маленьком глинобитном домике с розоватыми стенами. Запинаясь и забывая слова, она врала, что им пришлось сбежать от семей, выступавших против заключенного брака, что Запретные земли – единственное место, где можно обрести покой таким, как они – отчаянно влюбленным, посмевшим нарушить родительскую волю. Для убедительности Мириам даже взяла Моргана за руку и осветила себя улыбкой. Очень осторожно, и эту сдержанность мог ощутить только сам Морган. Впрочем, делать это было вовсе не обязательно: хозяйка дома легко поверила ее взволнованным речам.

В маленькой темной комнате с деревянными ставнями на узких окнах их ждала широкая кровать под невесомым балдахином, где можно было спрятаться от навязчиво жужжащих насекомых. Именно эта кровать стала своеобразным прибежищем Мириам на несколько дней, прошедших в тугом молчании. Она почти все время спала, довольно редко ела, так что хозяйка дома стала беспокоиться за здоровье гостьи: нечаянных путников в этих местах часто подкашивала лихорадка. Морган успокоил ее, ожидая, что любопытство рано или поздно поставит Мириам на ноги – она как никто другой любила узнавать новые земли, их обычаи и быт. За окном залегла казавшейся бескрайней Фадена, но она не манила Мириам.

– Расскажи мне про Розали Тейс, – однажды спросила его она, спрятанная в темноте опустившейся на город ночи.

Морган дрогнул, вдруг осознавая, как скучал по этому голосу. Заговорив с ним и впервые за долгое время проявив интерес к происходящему вокруг, она почти обняла его – так бы ему хотелось ощущать ее внезапный порыв к разговору. Приподнявшись на локтях, он взглянул на кровать со своего скромного ложа, сооруженного из шерстяных пледов и подушек. Прежде они разделили бы широкую кровать на двоих, разбежавшись по разные ее стороны в опасении нечаянного прикосновения, но Морган не посмел продолжить эту традицию. Будучи в плену скверны, он предал Мириам, все, что их связывало, все то, что между ними случилось, и шаг за шагом ему предстояло заново проложить затерянный под тенью обмана путь, если она его по-настоящему простит. Если позволит.

– И... Морган?

Его глаза не различали в темноте почти ничего, но он представил, что она глядит прямо на него, забираясь руками под подушку и готовясь к долгой истории, – он давно подметил, что засыпала она именно так. Только то, о чем она просила рассказать, могло напрочь прогнать окутывающий тело сон.

Морган вопросительно дернул головой, опомнился, прокашлялся, пытаясь вернуть пропавший голос:

– Да, Мири? – спросил он даже слишком громко, порывисто хватаясь за ее вопрос, как за руку, протянутую утопающим, без которого жизнь лишилась бы всякого смысла.

– Больше никакой лжи. Никогда, – ее голос дрогнул.

И это было больно. Эта дрожь отозвалась в сердце Моргана. Невидимая рука вины сжала его, ведь ему никогда бы не хватило слов, чтобы загладить ее, стереть из памяти Мириам все те дни, что он прожил, надеясь, что все кругом глупцы, не осознающие силы его любви, той, что он представлял себе настоящей. Он лгал из зимы в зиму, не осознавая власти, данной женщине, что сковала взращенной на крови магией его душу.

Морган снова упал головой на подушку, скрестил руки на груди, принялся мысленно перебирать слова, против воли желая подступиться к истории, изменившей ход всего. Судорожно выдохнув, он не спел, а проговорил осторожно:

– Пала семья и младенцы кричали –

Грозные волки вершили свой суд.

Крыши церквей и поместий пылали –

Море и дождь не спасут.

Кровью невинных омыт Монтеволли,

Вскоре погибнет в огне.

Все оттого, что с волками ты должен

Быть честным даже в войне.

По шороху одеяла Морган понял, что Мириам приподнялась, в изумлении наблюдая за ним.

– «Падение Монтеволли»? – тихо спросила она, прерывая его.

– Ты знаешь... – улыбнулся он.

– Как я могу не знать балладу, что разносят из таверны в таверну, когда она спета о тебе?

– О нас троих. О Кассе, Яноше и обо мне, – поправил он, вовсе не из гордости, мысленно подметив последние слова Мириам. Он был важен ей. И она смело говорила об этом. – Не все в этой балладе правда.

– Но никто из вас троих никогда не спорил...

– Верно. – Морган согласился, лишний раз обдумывая, почему они решили дать темной славе бежать впереди себя. Баллада спета о грозных северных волках и каждый в Изведанных землях знал их имена.

Какой-то врун с лютней в руках однажды спел, что они вырезали всю семью, включая младенцев, а город предали огню. Нехитрая мелодия разнеслась, подобно пожару. Они были слишком молоды, впервые услышав ее, а потом стало слишком поздно. Да и люди, подобные им, не привыкли обелять свои имена, раз уж на них легла тень.

– Я был там, где погибли лорд Кейрон и леди Эдина. Я собрал их обгоревшие кости все до одной. – Он сел, положил руки на колени, понимая, что не может говорить об их смерти, готовясь ко сну. – Там в грязи я видел другие тела. Мой отец... Кейрон, – он судорожно поправил себя, признавая, что о нем он куда чаще думал, как об отце. – Успел убить многих, но не всех. Я отыскал в пепле мелкие кольца. Такие наемники Корсии вплетают в волосы или вшивают в широкий пояс. Ты знаешь, что тогда я не вернулся в Дагмер, вопреки тому, что Кейрон считал меня первым наследником. Я выбрал месть.

– И никогда не жалел об этом? – голос Мириам прозвучал более утвердительно, чем вопрошающе.

– Никогда, – подтвердил он едва ли не рассеяно, возвращаясь в те дни, когда обрушил на Аарона свое решение, не давая ему иного выбора, кроме как принять его. – Ведь я нашел тех, кто выжил. И мы убили их по одному. Но прежде они успели поведать, кто заплатил им.

Теперь Морган был уверен, что Мириам смотрит на него безотрывно, путь и царящая кругом тьма не позволяет увидеть ничего.

– Вернан Тейс. Ангерранский разведчик, переметнувшийся на сторону Аэрин Руаль. Он был глубоко оскорблен нашей встречей во времена Ангерранской битвы. И тем, что мы сотворили там во имя мира. Мы стерли с лица земли его дом.

Морган согнулся под тяжестью собственных слов. В ту пору, когда он выслеживал убийцу, ему не виделось, что каждая монета имеет две стороны, что Кейрон, взошедший на престол Дагмера и привыкший к войне, сам мог быть угрозой новому миру.

– Я... – он приложил руки к сердцу, будто это могло помочь вытолкнуть слова, рвавшиеся к горлу. – Мы отправились в Монтеволли, куда он перевез свою семью после заключения Договора. Он так и не смог выбрать сторону после того, как Ангерран исчез с карты мира. Но мы знали, что бывших шпионов не бывает. Оказавшись в Монтеволли, мы нашли его дом, пытали его, силясь выведать, кто приказал убить Кейрона. Не верили, что так мог решить шпион. Но...

– Но что?..

Говорить правду было тяжело. Проще было спеть про Падение Монтеволли лишнюю сотню раз, чем признаваться в собственной человечности.

– В ту ночь мы не убили никого, кроме Тейса. Но я отобрал у них младенца – его дочь. Я не тронул никого из нескольких десятков человек. Я забрал девочку. Нарек ее гарантом неприкосновенности семьи Бранд. Объявил, что она сможет вернуться домой в день совершеннолетия, если только пожелает, и если род Тейс никогда больше даже не взглянет в сторону Дагмера. Но ей некуда была возвращаться. Сначала пожар, а следом мор – они уничтожили все. Монтеволли обратился в пепел не из-за нас, но чей-то незатейливый ум сложил все воедино.

– И тем младенцем была Розали?

Чем дольше длился этот разговор, тем отчетливее Морган различал облик Мириам в темноте. Она наблюдала за ним, склонив голову на подушку.

– Ее вырастила бездетная семья в Азхаре. Если ты прежде думала о том, куда я исчезаю, попадая в Тирон... Теперь ты знаешь ответ. Я много зим наблюдал, как она растет, представляясь кузеном человека, назвавшего себя ее отцом. Я платил им, чтобы она никогда ни в чем не нуждалась. И не было никакого смысла открывать ей истинное имя. Но пьяный дурак проговорился... Так я перестал бывать в том доме. Не зная, что вскоре Розали возьмет имя Рафия и станет прорицательницей, дорогой сердцу самого императора.

– И от Тейсов кроме нее никого не осталось?

– Насколько я могу судить, – Морган лег, запрокинув руки за голову, ощутив в теле странную легкость.

– И каждого из них увлек за собой мор?

– Должно быть, Корсия чем-то провинилась перед Создателем, раз он имеет над ней такую власть...

– Если бы не ты, он бы забрал и ее.

Мириам заявила об этом так уверенно, что Морган не сдержал улыбки.

– Что? – спросила она. – Я слышу, как ты улыбаешься.

– Я никогда не думал об этой истории так. Из-за баллады обо мне узнали во всех Изведанных землях. Если незнакомцы глядели на меня как на зверя, я понимал почему. Я никогда не считал себя благодетелем, Мириам, но ты...

– Вижу тебя лучше, чем ты есть?

– Даже после всей моей лжи?

– Очевидно, виной всему твое темное обаяние, – поддела она, совсем по-лисьи фыркнув. – Но не вздумай больше лгать мне. Слышишь?

Глупо улыбаясь, Морган вслушивался в шелест простыней – Мириам сочла полученный ответ достаточным, отвернулась от него, давая понять, что намерена отправится в сон, ставший ее спасением в последние дни. Он улыбался, ведь она позволила себе беззлобно поддеть его, что ощущалось целым объятием, ни больше, ни меньше. Мириам пообещала ему во дворце императора, что все изменится, и тем ценнее было урвать частичку прошлого – прежде им доводилось азартно соревноваться в остротах, что никогда не заканчивалось обидой, но лишь громким, искренним смехом. Ему вдруг нестерпимо захотелось услышать его вновь, увидеть всполохи радости в ее зеленых глазах.

Она, отдавшись своей тоске, падая на дно в объятия морских волн, вдруг протянула ему руку. И все, что ему оставалось – смело принять ее ладонь и помочь ей снова увидеть свет. Кому, как не ему, едва не погибшему в крепких тисках скверны, было ясно, что его можно разглядеть даже через осколки, оставшиеся от прошлого.

Позже. За Чертой. Запретные земли

Впервые за столь долгое время Морган волновался как мальчишка. Совсем потерявшись во времени, Мириам согласилась с ним, услышав, что предстоящая ночь будет праздничной. Говорить о Солнцестоянии казалось неправильным теперь, когда их дом за морем был захвачен врагом, но Морган отринул сомнения, вернув себе право вновь произносить:

«Как ты поступишь зная, что этот день может оказаться последним?»

Он любил спрашивать об этом Мириам, видя ее замешательство. Ему нравилось наблюдать, как истинные желания легко обретают смысл, если все условности отброшены прочь. Бережно вывести ее из тягучих сожалений, вернуть себе ее улыбку – вот к чему свелись его желания в этот день, вот какой предстала перед ним его новая истина.

Морган хорошо помнил слова Мириам о том, что «если хочешь докопаться до самой души места, где никогда не был, то стоит заглянуть в тарелку к бедняку и богачу». Вкусы, запахи и цвета иной раз расскажут больше, чем случайный прохожий на пути. Она любила незнакомые места, манящие неизвестностью также крепко, как и он сам. Жила ли она дорогой всегда, или стала такой рядом с ним, Морган не знал. Слишком многого он не замечал, пока был охвачен чужими чарами и потерял целую жизнь.

Обосновавшись на террасе, обустроенной на крыше дома, Морган поддерживал огонь в очаге, где в странном вытянутом казане томилась местная крупа, птица и овощи, с радостью врученные ему хозяйкой дома. Он соврал той, что его жена хандрит из-за разлуки с семьей. Старая женщина готова была снарядить его всем, чего бы он только не пожелал, умиляясь тому, что чужеземец пожелал восхитить свою супругу блюдом, рожденным в Фадене.

– Я думала, такие, как ты, не знают, как держать в руках нож для разделки птицы! – бросила она ему, покидая дом, чтобы встретить праздник со своей семьей. – И пусть твоя жена обретет радость рядом с тем, кто идет на такие жертвы!

Но в том, что делал Морган, не было и капли жертвенности. Они заботились друг о друге. Он помнил, что так было всегда. Он мог приготовить еду, она – не раздумывая расправиться с тем, кто посягнул на их жизни. Они шли по Изведанным землям плечом к плечу, спина к спине, и никто ничем не был обязан друг другу.

Пошевелив поленья в очаге, он выпрямился и огляделся с довольством от увиденного. Терраса с низким столиком, искусно сотканными коврами и видом на всю Фадену понравилась ему, как и песок, засыпавший все вокруг, как и красные цветы, разрезающие всполохами деревянный навес над головой.

Мириам появилась внезапно. Встала перед ним, будто вырвавшаяся из-под земли, пока он вновь заботился о томящемся на огне блюде, перемешивая его снова и снова. Морган понадеялся, что она не приметила, как он отшатнулся от ее внезапного появления, – проклятые ковры скрыли ее шаги и не дали ему встретить ее должным образом.

Та девушка, что была рядом с Райсом, растаяла, словно дымка.

Перед Морганом стояла другая. Та, что отринула платье, скроенное на фаденский манер, надев вместо него черную рубаху с высоким воротом и вырезом до груди, какие носили местные мужчины. Широкие штаны Мириам подпоясала платком, купленным на случай, если она решит прикрыть волосы, подобно местным женщинам. Она было другой. И привычной ему. Та девушка, которую он знал, поступила бы именно так.

– Ты пришла, – Морган едва не рассмеялся собственной глупости и предложил ей сесть на софу у огня.

– Явилась исключительно на запах, – не растерялась она с ответом. – Им ты и выманил меня.

Желая собраться, Морган отвел взгляд, наклонился к котелку и наполнил кипящей водой до краев необычные вытянутые бокалы, на дне которых виднелись мята и орехи – именно такой напиток нравился местным.

– Когда мы снова отправимся в дорогу? – спросила она, поудобнее устраиваясь и поджимая под себя ноги.

– Как только я пойму, что пора, – мягко улыбнулся он, поставив блюдце с заваренной мятой на столик перед Мириам.

Вернувшись к очагу, Морган поднял вытянутую крышку казана, вдохнул аромат, исходящий от блюда, и остался доволен. В животе громко заурчало, ведь он тоже не ел с самого утра. Выпрямившись, он поймал на себе любопытствующий взгляд Мириам – она ждала, что он вновь попробует ответить на ее вопрос.

– Я знаю тебя много зим, – поправив рукава рубахи, Морган потянулся к широкой медной тарелке, зачерпнул ложкой часть исходящего паром рагу. – Знаю, когда ты счастлива и когда печальна. Знаю, когда ты полна сил, и когда еле стоишь на ногах. Я вижу, когда стоит оставить тебя одну, а когда – протянуть руку. А еще я помню, что сон и сытная еда способны вылечить тебя от любой напасти. Мы покинем Фадену, едва я пойму, что ты готова.

В ее взгляде была различима тихая невысказанная грусть, когда она принимала блюдо из его рук.

– Все кругом будто ненастоящее, – рассеянно призналась она. – Я в пузыре, а все кругом – неправда. В особенности – ты. Все еще не верю, что ринулась за тобой в Запретные земли... Но иначе бы не смогла.

– За Черту, – поправил он, отступив на шаг, понимая, что она ждала от него совсем иных слов. – Местные не любят, когда их дом называют Запретным.

Он вновь вернулся к очагу и наполнил тарелку в этот раз для себя.

– Я настоящий, Мири, – он пошевелил дрова в очаге, понимая, что прячет от нее взгляд. – Теперь больше, чем прежде. Скверна не ослепляет меня. Во всем, что я делаю, что чувствую – лишь моя воля.

– И каково это?

– Оглушительно, – признался Морган, усевшись напротив.

Близость заставила его вновь взглянуть на нее. В этот раз она смутилась первой и спряталась за попыткой выловить из тарелки самый сочный кусок птицы. Попробовав, от удовольствия она прикрыла глаза, а Морган залюбовался. Ветер и пряди распущенных волос, подобных облаку огня, мешали ей и делали похожей на дикарку, но перед ним снова была его Мириам.

Видеть ее новым, неискаженным взглядом, было удивительно. Теперь он был свободен, и не чувствовал каждый раз, как сжимается горло, стоит только засмотреться на нее дольше, чем следует. Ему хотелось подмечать каждую черточку в ее лице, выучить наизусть каждую веснушку, разглядеть как следует желтоватые блики в ее глазах – он замечал их и прежде, но лишь теперь готов был смело любоваться ими.

– Я виноват перед тобой. – Морган произнес это и поморщился, словно его голос сочился от невыразимой боли. Они, наконец, говорили, и он подбирал каждое слово, будто выстраивал мост, способный соединить их вновь.

– В чем? – не отрываясь от тарелки, спросила она. – В том, что счел меня глупой девчонкой, ничего не смыслящей в настоящей любви? В том, что не подумал, что я достаточно хороша, чтобы услышать отступницу без твоей помощи? В том, что предал все, чему учил меня сам?

Она говорила ровно и спокойно, а Морган не мог подумать, что сможет также. Едва открыв рот, он тут же осекся. Она прервала его жестом.

– Если бы я сочла, что это стоит куда дороже, чем все то, что связало нас – не оказалась бы рядом с тобой теперь, – она словно пригвоздила его к месту своей прямотой. – Я бы не выкрала карту из каюты «Неопалимого». Я бы наплевала на твою жизнь. Но я здесь. Даже зная всю правду о ритуале Посвящения в Смотрители, зная, что все началось с обмана, что ты намеревался убить меня, если мое тело не воспримет скверну... Ведь это так?

Морган коротко кивнул, а в лице Мириам не дрогнул ни один мускул. Она словно проверяла, сдержит ни он свое обещание, исключившее всякую ложь между ними, а потом затараторила снова.

– Если бы я думала, что моя обида важнее, то не перешла бы Черту вместе с тобой. Быть может, ты прав, и в моих глазах ты всегда лучше, чем есть.

Она снова подцепила кусок сочного мяса, а Морган не смел прикоснуться к еде. Все так же держал в руках полную тарелку ароматного рагу и глядел на Мириам, в ту пору, как она была поглощена едой больше, чем разговором.

– Я так много извинялась с тех пор, как ты умер! – вдруг ожесточенно прошептала она, взглянув на него прямо, и в этом взгляде плескалось нечто, похожее на угрозу. – Так что теперь мне тошно от этого. Не хочу, чтобы извинялся ты. И ни за что больше не стану извиняться сама.

«... с тех пор, как ты умер!»

Эти слова пронзили Моргана подобно острой игле. Он пригладил пятерней растрепавшиеся волосы, одернул рубаху, нервно растер костяшки пальцев, пока вдруг не понял, что она ждет согласия на те правила, что выдвинула пред ним. Никаких сожалений и чувства вины – сложно придумать почву более благодатную, чтобы возвести все заново.

– У меня, – он закашлялся, скорее от волнения, чем от нехватки воздуха, – есть кое-что для тебя. И я не стану терпеть возражений.

На мгновение Морган подумал, что умудрился все сломать. Плечи Мириам едва заметно дрогнули. Она отставила еще полную тарелку на столик и выпрямилась, подобно струне лютни.

– Но мне нечем ответить тебе, – возразила она. – Не знаю, уместно ли...

– Просто... Закрой глаза.

Впервые за вечер на лице Мириам отразились сомнение, борьба и, наконец, доверие. Она выполнила его просьбу, пусть и сжала цепкие пальцы в замок.

Морган думал, что справится с этим легче, что трепет не захватит его волной колючих мурашек, что сердце не ударится о ребра, словно сорвавшись с цепи. Ноги подкашивались, когда он подсел на софу рядом с Мириам. Стараясь не дышать, он дотронулся до ее волос, бережно перебросив их на одно плечо. Он боялся, что тонкая цепочка выскользнет из рук, но он, доставая ее из кармана, вцепился в нее, будто заговоренный медальон Мириам был самой величайшей ценностью в мире. Его пальцы неосторожно соприкоснулись с ее кожей, когда щелкнула застежка.

Если бы между ними не было той пропасти, что разверзлась по его вине, он бы прижал Мириам к себе, и они продолжили бы все, вычеркнув из жизни несколько лун. Они вернулись бы в Корсию, где он вдруг осмелел и поцеловал ее. Он хотел обнять ее, но вместо этого лишь неясно коснулся губами ее макушки. Слишком нелепо и покровительственно. И отнюдь не так, как он того желал.

– Почему ты оставила его в Дагмере? – спросил он, вовсе не ожидая, что Мириам тут же распахнет ясные глаза. Ей не нужно было прикасаться к медальону, чтобы понять, что он вернулся к ней.

– Сгоряча я думала оставить прежнюю жизнь в прошлом. Я желала все оборвать. Ведь я тоже умерла. Из-за незнакомки, что подарила мне новую жизнь в крохотном пузырьке с мнимой погибелью.

Морган тихо улыбнулся, думая, что Селма, помощи которой он удостоился, погибая от скверны, помогла и Мириам. Он подумал, что должен отыскать ее после войны.

– Мне довелось встретиться с Галеном. И он...

Резко схватив Мириам за плечи, он заставил ее обернуться и посмотреть ему прямо в лицо.

– Он что-то сделал с тобой?

– Нет, – поспешно ответила она, пока ее пальцы сомкнулись на возвращенном медальоне. – Можно сказать, что он не успел причинить мне зла.

– Как странно, что от Галена может уберечь лишь смерть, – выдохнул Морган, отпуская ее.

– Но, быть может, я оставила медальон, не желая верить, что ты погиб?

Задорные, дразнящие вспышки осветили глаза Мириам. Морган окаменел, когда ее взгляд скользнул к его губам.

– Спасибо, что вернул его. Я словно оказалась дома.

Морган понимал ее слова, как никто другой. Он опасался бы ступить даже шаг без своего медальона, пропахшего полынью. От его глаз не укрылся тот изумруд, что украшал шею Мириам, пока Райс был рядом с ней. И он приметил, что ее шея сверкала пустотой, когда она явилась к нему, заявляя, что должна отправиться в путь вместе с ним.

– Ты должен есть, не меньше, чем я, – коротко ухмыльнулась Мириам, все еще открыто разглядывая его, наверняка примечая непривычную худобу. – А эта седая прядь, признаться, даже красит тебя...

Она вдруг провела рукой по волосам Моргана, пропуская злополучный отпечаток сражения со скверной сквозь пальцы. Ему в пору было замурчать, подобно коту, но он вскочил на ноги, неизвестно зачем пытаясь удержать себя в руках. Он сжал кулаки, впиваясь ногтями в кожу ладоней. Ведьма из Дагмера, та, чье имя он даже помнить не хотел, украла у него часть жизни, той, где он понимал, как быть, когда девушка вдруг прикасается к тебе.

Не зная, как выпутаться из неловкости, он послушно подхватил тарелку и принялся есть стоя и подбросил пару поленьев, делая вид, что ему до сих пор необходимо поддерживать огонь в очаге.

– Надо же, – рассмеялась Мириам, уткнувшись спиной в подушки софы и взглянув куда-то глубоко ввысь. – Пока мы не были рядом, Огненная дева перекочевала за Черту.

Она взметнула палец в небо, и Морган без труда различил яркое созвездие.

– Столько лун прошло, а она снова над нами. Присядь. Ведь ты не видишь ничего из-за пламени костра.

Морган послушно отставил тарелку и снова оказался рядом с Мириам.

– Вон там! Те три звезды!..

– Я искал их на небе с нашей последней ночи в Корсии. С тех пор, как победил свою смерть, – чистосердечно признался он, осторожно любуясь изгибом шеи Мириам.

Он откашлялся снова, прогоняя прочь навязчивые дурные мысли о поцелуях, пока она устремила взгляд к Огненной деве.

– И как тебе удалось ее победить? – спросила она, не отрываясь от черной бездны неба.

– Меня спасла ты.

Все было просто теперь, когда не было необходимости лгать, когда истинные чувства были выпущены на свободу.

– Стояла в темном углу пещеры и глядела на меня с немым укором... А я вспоминал. Вспоминал все без конца.

– Врут ли, что из лап скверны может вырвать лишь истинная любовь? – спросила она нарочито несерьезно и шутливо, удивительно влекущая в отблесках огня.

– Лишь та, что пронзила сердце прежде скверны.

Морган готов был протянуть руку, желая осторожно дотронуться до Мириам, но она вдруг смутилась. Ресницы быстро затрепетали, снова подул ветер, и ее взволнованное лицо на миг скрылось за тенью непослушных кудрей.

Теперь на ноги вскочила она и подошла к самому краю крыши, уложила локти на выступающий краевой камень террасы. Ей не удалось скрыть волнение за праздным желанием рассмотреть мерцающий огнями город. Морган подошел, чтобы встать рядом.

Она сама потребовала от него одну лишь только правду, возможно, до конца не понимая, что та может удивлять, пугать и разбивать тот образ, что сложился прежде.

– Удивительно, не так ли? – спросил Морган, зная, что она будет благодарна ему за борьбу с наступившим неловким молчанием. – Как будто и не было никакой Черты. Как будто мы в Тироне, в одном из пестрых городков.

– И словно нет никакой войны.

– И есть только мы и, быть может, незнакомый маг. И он всю дорогу будет задавать вопросы о Дагмере, слышимые нами множество раз. Ты... любила ту жизнь?

– Истинной любовью, – бросила Мириам чуть небрежно, но тепло, словно признавалась в любви не прежнему пути, а человеку, разделившему его с ней.

Морган видел, как она кусала губы. Спроси он о чем-то большем – ответила бы. Воздух между ними трещал от недосказанности, но он промолчал. Не успел – тишину звездной ночи разрезала нестройная музыка.

Перекрикиваясь, стараясь подпевать рваным аккордам виолы, из-за угла на узкую улочку перед домом высыпали музыканты, вышедшие навеселе из богатого дома. Их яркий корсианский акцент звучал громче, чем неуверенные потуги лютниста.

Мириам тихо посмеялась над ними, пьяными, свободными, думающими, что никто не замечает их буйного веселья, как вдруг выбросила в небо сноп огненных искр – из шалости и желания напомнить им о доме. Морган, не раздумывая, подхватил вспышки порывом ветра, угадав, что она вспомнила о буйстве пороха и пламени, однажды увиденном в Корсии в день зимнего Солнцестояния. Слившись с воздухом, искры засияли и растаяли, не коснувшись крыш.

Музыканты испугались, а потом смеялись и ликовали, стоило им только понять, что произошло.

– Счастливой ночи Солнцестояния! – крикнула им Мириам, пока Морган любовался ею.

Как только процессия скрылась, обсыпав ее восторгами, она осторожно положила голову на его плечо. Морган готов был поклясться, что слышал, как колотится ее довольное нечаянным озорством сердце. И это снова было, совсем как прежде, но теперь все могло быть иначе. Оттого Моргану представилось, что они смогут еще обрести истинное счастье.