Голубой Дневник

– Валя, бодрое дутро! – Добродушно поприветствовала Диана. Как у вас дела? Видимо, вы так спешили из одного века в другой, что незаметно для себя состарились.
Но Энтони лишь отмахнулся, ничего не ответив. Он просто снова развалился в кресле, прикрыв глаза на некоторое время от усталости.
– Только попробуйте мне сегодня заявить о том, как вы устали от меня и от жизни, – его голос звучал безумно угрожающе. Это насторожило учеников даже больше, чем отсутствие на первой половине урока. Мужчина положил загадочный пустой пакет на свой рабочий стол и так печально вздохнул, что первые парты чуть не заплакали, учуяв запах перегара.
– Лично я устала от уроков химии и биологии, – тихо пробубнела под нос Лизавета. – И от всей этой школьной дребедени. С моими знаниями уже бы миллионы получать, я все тут сижу.
– О, да?! – Энтони, услышав слова выпускницы, взбесился. – Твои "усталости" полная беспонтовщина, заявил Валентайн, вскочив со стула. – Реальные проблемы это когда ты не можешь нормально спать и есть! Если первое еще решимо, то по последнее... – Странный смех пробрал химика. – Это не решимо, потому что мою любимую булочную закрыли и я умираю от голода. – Антон указал пальцем на тот самый пустующий пакет. – А когда я голоден, поверьте, меня лучше вообще не раздражать.
Кто - то из учеников хихикнул, посчитав кареглазого учителя больным человеком. И тогда громкий стук пронесся по кабинету. Пластиковый стол чуть было не треснул от удара кулаком от мужчины, зато ученики замолчали.
– Знаете, чтобы сохранить такую тишину, как сейчас, Я придумал отличную тактику. – Устрашающе тихо вновь начал Энтони. – Я буду ставить вам нули. Просто за любой звук, который будет раздражать мои чувствительные ушки.
– Ха - ха, очень смешно, Энтони, Лиза саркастически улыбнулась, смотря в глаза учителю, за что тут же поплатилась.
– Нуль, – пустозвонно, но с такой же саркастичнои улыбкои произнёс Валентайн.
– Что?
– Еще один нуль. Буду ставить, пока ты не захлопнешь свой рот, маленькая глупая Лиза Лебедева.
Девушка тут же поджала губы. В кабинете наступила гробовая тишина. Диана же поняла, что с ней никто не заговорит из - за возможности получить нуль, поэтому девчонка достала из кармана карго проводные наушники и беленький плеер и начала слушать музыку, тихо в такт отстукивая мелодию рукой по бедру.
Покуда лекция о важности сохранения экосистемы набирала обороты, красная голова что - то активно черкала на листочке бумаги. Она исподтишка поглядывала на учителя, следя за тем, чтобы он не прознал про её отлынивание.

Закончила девушка где - то через час. До завершения урока как раз оставалось не более десяти минут, и тогда Мирная решила устроить вечеринку, ‘порадовав’ тем самым преподавателя без настроения. Не зная совести, красная голова начала таращиться на Валентайна с улыбкой и ждать, пока он не отреагирует на неё.
– Чего тебе, бестия? – Спросил Энтони, ожидая, что Диана скажет очередную глупость, и он за это её накажет порцией нулей.
Но красноголовая не выдала ни слова. Лишь её лицо приобрело еще более устрашающие черты, и девушка уже не просто ухмылялась, а как будто бы что - то затеяла против химика. Но когда преподаватель снова моргнул, то понял, что ему это показалось, а красная голова как ухмылялась, так и продолжала это делать.
Мирная указала пальцем на левую часть своей грудной клетки, как бы пытаясь что - то сказать мужчине.
– Я, конечно, понимаю, что ты инвалид умственного труда, но не напрягай меня этим, уж больно раздражаешь.
Девушка вздохнула и закатила глаза. Поднявшись с места, девчонка очень близко подошла к химику. Затем она взяла его за халат и дёрнула его так, что преподаватель пошатнулся. Далее красноголовая поправила мужчине воротник и так же молча вышла из класса.
Что удивительно, химику теперь ничего не ужимало в шее и в груди, как это было до этого. Мужчина коснулся своего халата, пребывая в состоянии шока. Он явно не понял это действие со стороны девушки,  но благодарить её за это не собирался. Он лишь зыркнул в сторону закрывавшейся двери и что-то пробубнил себе под нос.

Этот инцидент и забылся бы, ибо в конце дня морально истощенный преподаватель уже с трудом волочил ноги домой. Сегодня он провел пять уроков и сильно задержался, ибо совесть не позволяла отложить письменные работы на неизвестный срок. Голова шла кругом, и смотревшие в одну точку глаза уже не могли передать точную картину мира. Валентайн вытер мокрой салфеткой лицо и открыл окно. Ураганный ветер ударил мужчине в лицо, и Антон ненадолго протрезвел. Упав обратно в учительское кресло, он услышал подозрительное шуршание из кармана халата, после чего вытянул оттуда неровно сложенный кусочек бумаги с рисунком.
– Бестия, твоя работа? – Процедил сквозь зубы Валентайн, как бы обращаясь к отсутствующей школьнице.
На рисунке были изображены двое молодых людей, высокий красивый парень и миниатюрная очаровательная девушка в свадебных костюмах. Антон не дал бы им больше двадцати лет, и как бы даже осудил за такой ранний брак, но, смотря на их лица, он не мог сказать, что они несчастны. Наоборот, эти двое могли бы послужить эталоном для некоторых современных семей. Линия сгиба проходила точно по сжатым рукам пары, словно разделяя их.
Несмотря на то, что Диана бесила Энтони так сильно, что он готов был за уши оттащить девчонку подальше из Низмеморья, эта работа его зацепила. Мужчина попытался сложить бумагу вновь, только ровнее, но в этом случае сгиб отсекал бы половину нарисованной красавицы. Поэтому Валентайн сложил как было и снова сунул почеркушку себе в карман. Быстро запихав в сумки ноутбук и книги, Антон быстрым шагом отправился к остановке. Он понадеялся, что успеет домой до того, как этот район накроет ливнем, однако черные тучи, что недобро сверкали молниями, решили облить водой химика еще раньше, чем он прибежит к станции.

***

Вечерело. Темная, тихая пустая кухня, от которой веяло холодом и одиночеством. Оранжевый свет от светодиодных лент спускался вниз от буфетов к столам, раковине и индукционной плите, отражаясь от них. Из крана свисала крохотная прозрачная капля, которая была еще слишком слаба, чтобы упасть вниз, на немытую посуду. Где - то рядом бурлила кофемашина, сотворяя в прозрачном чайничке кофе, нежный сливочный аромат которого раздавался по всей квартире.
Антон выключил кофемашину и налил себе чашку бурой жидкости, не добавляя туда ни сахара, ни сливок, ни молока. Он сначала долго вдыхал аромат напитка, чувствуя, как сосуды в носу расширяются, благоговейно принимая душистые молекулы. Голова перестала болеть, и мужчина, сев за обеденный стол, достал рисунок ученицы. Глоток за глотком, он мерно потягивал кофе, рассматривая четкие линии карандаша. Изображение казалось Валентайну таким родным в этот момент.

***

Высокий потолок зала ресторана, распростертый над головами гостей, был украшен завораживающей картиной ангелов, что словно дети, резвились в розовых облаках. Опуская взгляд ниже по молочным стенам, можно было увидеть изящные подсвечники с толстыми электрическими свечами, которые горели как настоящие. Глаз также цеплялся за дорогие украшения, что возвышались над столами: платформы с цветами, с которых свисали переливающиеся в рыжем свете искусственного пламени гирлянды. Белые скатерти, струящиеся со столиков, ложились на персиковые подушечки хрустальных стульев, которые стояли на мраморном полу.
Жених и невеста сидели за общим с родителями столом. Они мило переговаривались и поздравляли друг друга.
– Госпожа Ёлка, – обратилась Ольга к женщине в бежевом коктейльном платье, – Вам понравилось моё выступление?
– Оленька! – Воскликнула госпожа Эреки. – Зови меня мамой, я прошу тебя! И Владимира тоже зови своим папой, мы же теперь одна большая семья! Ты осветила нас своим пришествием, словно звездочка, а твой прекрасный голосок это, бесспорно, лучшее, что когда - либо было услышано нами. Вова и я очень любим мюзиклы и оперы, но, да простят меня их исполнители, их песни это простые щебетания воробьёв по утрам. Ох, мне снова нужна салфетка, я сейчас расплачусь!
Алан положил кусочек семги на шпажке в рот и погладил смущенную Ольгу по плечу, покуда его мать импульсивно вырывала из салфетницы бумажные полотенца, чтобы предотвратить потерю лица.
– Ёлочка, – сказал ласково Владимир, – тебе пять часов делали этот макияж. Не раскисай.
– Клянусь, я стараюсь. Хотя мне все равно на макияж, я обязана пустить слезу на свадьбе своего любимого сына! Ох, Алан, давай же осушим наши стаканы за то, что вы являетесь эталонной парой нашего славного Восточного Соула!
Звон стаканов главного столика захватил своей веселой атмосферой и других гостей свадьбы. И они, повторив тост (каждый на свой лад), тоже чокнулись бокалами с искрящимся напитком.
Глаза молодожен блестели. Готовые заботиться друг о друге до скончания дней, оба тихо проговорили клятву, которую дали друг другу когда - то:

“Выключаем свет и
Спокойной ночи не желай,
Пока музыка звучит внутри.
Разрешай мне все на свете,
Ведь сгинем на рассвете.
Плачь, пой, смейся.
И кричи.”

***

Антон лежал лицом в руках. Из его вечно сухих и уставших глаз скатилась первая за эти десять лет слеза. Он не сразу стер её, ибо эта самая слеза была сродни оазису в выжженной пустыне чувств. Горячая солоноватая жидкость проползла до носа, повиснув на его кончике, тут же остыв. Валентайн не мог понять, откуда у него эти воспоминания. Этот рисунок словно открыл ему какую - то завесу тайны.
Химик был в растерянности. Кем же ему приходился этот самый Алан, который так расточительно праздновал свою женитьбу? Может, это брат Энтони, только вот сам Энтони этого не знает? Нет, однозначно нет. Это даже не сон, именно воспоминания, потому как, сколько себя помнит Валентайн, ему всегда снились кошмары. А что, если…

Мужчина сорвался с места и побежал в ванную. Да, картинка на клочке бумаги была не столь показательна, так как это был больше стилизованный рисунок, нежели реалистичный портрет. Однако общие черты уловимы, и на них явно был близнец Антона, только гораздо моложе. Такие же спокойные узкие глаза, темно-русые волосы с короткой стрижкой и бесподобные пушистые брови. Мужчина обомлел.
– Что со мной произошло? – Пугливо спросил он, смотря в зеркало и хватаясь рукой за голову.  
Сердце в груди начало биться быстрее. Его пульсация эхом отдавалась во всем теле. Мужчина импульсивно начал перебирать воспоминания, с ужасом обнаружив, что у него их и нет. Как будто бы Энтони всегда было тридцать три года. Он уже родился с огромными мешками усталости под глазами, которые он прячет под стеклами солнечных очков и неухоженными бакенбардами.
– Почему я ничего не помню? – Валентайн присел на ванную, все еще ничего не понимая.
Мужчина сделал глубокий вдох и выдох. Мимолетная искра просветления осветила его разум, словно вспышка фотоаппарата, что отпечаталась у него на сетчатке. В голову начали просачиваться образы из прошлого, но что - то блокировало их. Словно кирпичная стена, из которой постепенно вымывался весь цемент. И когда эта стена рухнет, кажется, у Антона будет масса новых открытий. Валентайн снова принялся копаться в голове. Туман, покрывающий его центры памяти, был слишком густой, чтобы пробраться через эти дебри сознания. Энтони всего три года работает в этой школе, но смутно помнит то, как устраивался сюда. Всю эту ситуацию ухудшал тот факт, что у мужчины как некстати сильно разболелась голова. Чтобы не терпеть это, Антон подошел к аптечке и, открыв её, достал баночку с разноцветными капсулами, которые были с одной стороны бирюзового цвета, а с другой - болотного. Мужчина прекрасно понимал, что они были прописаны ему когда - то от мигреней, которые постоянно преследовали учителя, однако Валентайн никак не мог вспомнить, кем и когда ему был выдан рецепт.

Ящик за ящиком он перерыл так все комоды и шкафы, от чего через час его квартира была похожа на склад. Странно, но рецепт, по которому Валентайн покупал эти лекарства, словно бы испарился. Мужчина догадывался, что скоро ему в любом случае придется идти за таблетками в аптеку, так как у него оставалось еще три капсулы, которые он должен принимать ежедневно. Даже с раскалывающейся головой он не переставал искать, хотя чувствовал подступающий к горлу ком ярости и отчаяния, который вызвала эта ситуация.
В конце концов, поиски увенчались успехом. Заветная белая бумажка приютилась в коробке из под обуви в самом дальнем углу темной кладовки. Антон не мог понять, почему именно там. Рецепт был со всеми печатями Крыла: прямоугольная, на которой было написано отделение, треугольная, в которой обозначалось назначение документа и круглая, с изображением герба медицинской отрасли Крыла и полным именем врача.
– Государственное медицинское учреждение, – начал Валентайн с первой печати, – районный психоневрологический диспансер Западного Тангерина… – После мужчина перешел на вторую печать и третью, что были меньше. – Для рецептов… Мда, над гербом в виде улитки они долго мучались. Выдана Эйдманом Вергилием…
Антон задумался. Его глаза потемнели, а взгляд устремился в пустоту. Эта фамилия о чем - то не то, чтобы говорила, а кричала. И мужчина все никак не мог додуматься до этой простой истины, которая так близка и далека одновременно.
– Эйдман… Эйдман, – вторил Валентайн. – Крылатая фамилия.
Его тут же осенило. Это было ничто иное, как рецепт са́мого приближенного к Сердцу круга Крыла врача. Не обычного, коих в больницах и поликлиниках навалом, а умудренного опытом работы психиатра, что работал с “большими шишками”. Об этом говорили фиолетовые чернила герба. Мужчина был ознакомлен со всеми медицинскими печатями и документами, хотя плохо понимал откуда у него такие знания в этой области.
Еще дольше Антон читал этот самый рецепт - бюрократия страшно разбавила смысл написанного, превратив в набор хоть и умных, но пустых слов. На пару секунд у Энтони всплыла мысль о том, что неплохо было бы составить инструкцию о том, как надо читать эти бумажки.
– Имипрамин.
При этом слове его снова поразили видения.

***

Алан стоит перед входом в кабинет. Он нервно потирает руки, опасаясь войти внутрь. Доктор знает, что направили его сюда неспроста: он сильно провалился, сдавая тест на ясность сознания, и теперь тихо корил себя за это. Из - за инцидента с пациентом номер пять, Алану теперь придется уйти на некоторое время на покой, чтобы потом вернуться к работе. И хотя Эреки подозревал, что надеяться на прошлое место бессмысленно, он сильно желал попасть туда снова. Врачебный долг помогать, простая ли человечность это были, Алан не мог оставить свой труд просто так.
Все же, набрав полную грудь воздуха, он открыл шоколадную дверь и вошел внутрь. Первое, что почувствовал, так это ненавязчивый запах старых книг. Алана сильно это удивило, ведь не было ни намека на шкаф или хотя бы один стеллаж с древней литературой. Возможно, так пахли стены, вобравшие в себя обстановку прошлого. Вся комната была в таких приятных и теплых молочно - кофейных тонах, от которых так и веяло чем - то доброжелательным и расслабляющим.
– Добрый день, господин Эреки. – Поприветствовал своего гостя мужчина с темно - блондинистыми волосами. – Устраивайтесь на кресло рядом.
Алан кивнул. Он снял ботинки и сел на роскошную кушетку цвета какао, что стояла напротив такой же кушетки хозяина помещения. Тревога своими цепкими лапами схватила его за лодыжки, и ноги неприятно отяжелели, поэтому Эреки поджал их под себя, чтобы не чувствовать эти две ледышки в ботинках.
– Я Вас ожидал, мне так приятно Вас видеть. Меня зовут Вергилий Эйдман, я буду Вашим психотерапевтом. Пусть Вас не пугает это слово, – улыбнулся Вергилий, – это лишь надпись в графе о моей профессии.
Алан не собирался на это отвечать. Может быть, душевный лекарь и был искренен, насколько ему это было позволено, все же, доктор не располагал к общению.
– Как я могу к Вам обращаться, господин Эреки?
– Алан.
– Хорошо, Алан. Расскажите, как Вы себя чувствуете?
– Никак.
Мужчина понимал, что отвечал как пятиклассник: сухо и без какой - либо фантазии, ничего не вкладывая в свои слова. Но, может, так Вергилию скоро надоест докапываться до него и он просто отпустит Эреки домой?
– Поймите, нет ничего такого в том, чтобы рассказать кому - то о своем самочувствии. Я желаю помочь Вам от всей души.
– Единственный, с кем я захочу поговорить о своем состоянии - моя жена, господин Эйдман. – Язвительно отозвался Алан. – Мне не нужна помощь сторонних людей.
– Хорошо, Алан, как скажете. – Психиатр приподнялся с кушетки и, взяв папку с журнального столика, сел обратно. Он медленно открыл её на нужной странице и, поправив свои небольшие очки, начал читать. – Алан Эреки, год рождения - двадцать третье мая две тысячи пятнадцатый год. Вам сейчас тридцать один, верно?
Алан медленно кивнул, не понимая, к чему ведет врач.
– Именно, – уголки губ Эйдмана приподнялись. – Вы буквально родились в золотой рубашке, потому что иные люди на такие высоты не попадают. Можете себя считать гением, которых в нашем обществе единицы.
– И что Вы хотите этим сказать?
– То, что Вы делаете все верно. Ваша благость - социофобия и ум, которые Вы использовали по назначению. Из огромной кучи талантов Вы смогли открыть для себя один из самых невероятных, что привело Вас к открытию некоторых занимательных истин. Однако эти самые истины слишком поглотили Вас, вследствие чего возникло такое опасение, что Вы скоро станете их частью. Но тогда возникает вопрос: а были ли Вы когда - то отдельной личностью, или Вы всегда были просто механизмом для открытия чего - то нового?
Эреки вздрогнул. Он все также продолжал пусто смотреть вперед, но его дыхание участилось. Несколько секунд мужчина сидел так, погруженный в свои мысли, однако от этого ему стало только хуже. Алан понял, что доктор был прав. Эреки сжал ручки кресла, подняв голову вверх, но все также смотря на высокий пушистый фикус в коричневом горшке у стены.
– Наука для меня была всегда чем - то уникальным, – начал Алан. – Это и свет, и тьма. Наука может обеспечить благодать, а может убить. Я не уходил в неё из - за обиды на родителей, которые показывали мне свою любовь лишь за редким исключением. Я не использовал её как инструмент для наказания людей, которые обижали меня, считая психопатом. Я использовал её для того, чтобы понять себя. Однако… В какой - то момент я понял, что совсем запутался. Как будто бы все это время я делал то, что считал правильным и нужным для себя, но новое открытие показало мне, что я слишком глубоко копаю. Все это время я действовал как заведенный: я растворил свою человечность и словно одержимый, глубже и глубже погружался в научные открытия, и когда мне открылись врата познания я понял, что делаю не все верно. Одна из главных заповедей врача - не навреди, верно?
Вергилий кивнул, и Алан продолжил.
– И я действительно не вредил никому. Разве что, убил.
Эреки замолк. Его глаза потускнели, а сердце стало биться реже. Кажется, даже растение, которое он выжигал взглядом, чуть подвяло, грустно опустив листья вниз.
– Вы действительно кого - то убили ради Истины? – Спросил Эйдман.
– Да. – Процедил сквозь зубы Алан. – Своего пациента.
– Может, это была врачебная ошибка?
– Это не было врачебной ошибкой. Это намеренное уничтожение личности благодаря полноценной замене сознания.
– Вас это тревожит? – Обеспокоенно спросил Вергилий.
– Пожалуй что.
Эйдман покачал головой. Он отпил из своей минималистичной чашки ароматный горький какао и поставил её обратно на столик, перевернув несколько страниц из досье.
– Вы не один день проходили обследование, Алан. За эти два года, покуда Вы находились на последних годах обучения в ординатуре и работали над Проектом по программированию сознания, Вы сдавали тест на “ясность ума”. Этот тест показывает то, насколько хорошо Вы справляетесь со стрессом на работе: чем ниже уровень осознанности, тем выше вероятность лишиться рассудка. Оптимальный результат для Вашей специфической направленности - семьдесят пять процентов. Однако, после инцидента с пациентом номер пять Ваши результаты изменились.
– И каков процент моей профпригодности, доктор? – Обреченно ухмыльнулся Алан, глядя исподлобья.
– Десять.
Повисло молчание. Алан так и продолжал улыбаться, и его выражение лица смущало даже психиатра со стажем. Это была гримаса человека, который увидел то, что запретили бы смотреть всем. И так они сидели еще несколько минут, покуда Эйдман не спохватился и не помотал головой, чтобы отвлечься от своего пациента.
– Вы должны пройти терапию, по итогу которой Вам должно стать лучше. – Произнес Вергилий. – Я выпишу рецепт и попрошу Вас не прерывать её, покуда я Вам не скажу. Через три месяца явитесь ко мне. Если Вам станет легче - сделаете перерыв.
Эреки снова расслабился и скучающе взглянул на Эйдмана. Мужчина кивнул, и, когда врач подписал бумагу, Алан вышел из кабинета.

***

За три года рецепт так и не поменялся. Дата, разве что, переписывалась, и если до этого каждые три месяца мужчина стабильно посещал психиатра, обновляя дату, то сейчас она зависла на единственном числе. Это был последний день, когда Алан видел своего врача - тридцатое декабря 2045 года. Антон удивился - рецепт просрочен уже на полтора года! Но почему же ему до сих пор выдают таблетки? Не может такого быть, чтобы по просроченному рецепту выдавали психоактивные вещества, это запрещено во всех городах планеты и строго карается законом.
Валентайн вот - вот сорвался бы с места и побежал в аптечный пункт, чтобы задать соответствующие вопросы, но он больше не в силах был сдвинуться с места. Голова раскалывалась так, что химик готов был вскрыть себе череп и вытащить мозг, только бы не мучаться. С одной стороны, легче было бы выпить таблетку и прекратить эти страдания.
Но с другой… Покоя не давал пытливый разум. Что - то подсказывало мужчине: примет он это лекарство, и все пропало. Вереница воспоминаний оборвется, и Валентайн навсегда застрянет в этом образе ворчуна, которого вот - вот настигнет старческий маразм. Этот Алан, кем бы он ни был, крайне заинтересовал Антона. И если это был действительно Валентайн в прошлом, то надо бы разобраться, куда пропали все воспоминания Энтони. И все же, открытия не делаются на больную голову. Тогда надо было что - то делать уже со своим недугом. Наверное, сон облегчил бы эти муки.