Голубой Дневник

— Папа, почему? — Спокойно спросил Дробышевский младший, гладя старика по голове.
— Я знаю, такому как я нет прощения. — Сказал мужчина, вытирая рукой слезы. — Я виноват перед тобой, очень, очень сильно. И мне стыдно! Позволь мне раскаяться и упокоить душу.
Эллисон глубоко вздохнул. Парень подозревал, что услышит много неприятного, но не лично в свой адрес. Та давнишняя тайна, покрывающая мутной пеленой причину такого отношения Павла к сыну, сейчас спадёт, и уродливая правда явит себя. Эллис кротко кивнул, как бы подписав договор об омрачении своего собственного имени.
— Я не любил тебя. — Признался старик, делая паузу для тихого всхлипа. — Ты был просто инструментом в моих руках для сохранения денег. Не иначе как кошелёк. Да, живой и мыслящий конверт для ценных бумаг. Я понимаю, это звучит очень жестоко, и мне больно говорить такие слова. Буквально в один месяц умерли два моих самых близких человека: моя мать и жена. Тогда я потерял смысл своей жизни. Решив хоть как - то заполнить пустоту в своей душе, я заткнул эту зияющую дыру купюрами. Я думал, что если у меня будет много денег, то я не буду замечать проблемы в своей жизни. Так и было. От меня отвернулись дети - не беда, благодаря финансам я купил себе нового. У меня была идея создать себе преемника, который сохранит мои сбережения, покуда я не умру. А жить я собирался долго. Так или иначе, все то время пока ты был у меня, я считал, что можно нанять кучу людей за деньги, и они подарят тебе все, чего ты пожелаешь. Как же я ошибался! Эллис, я такой идиот, что даже не справлялся о твоём здоровье и делал это только по просьбе нянечек. Но когда я заболел... Я подумал, что ты будешь насмехаться надо мной, поэтому отправил тебя с глаз долой, только бы ты меня не видел таким. Я понятия не имел, как выражать свои чувства, позабыв об этих фундаментальных знаниях еще двадцать лет назад! И  вспомнил об этом только будучи при смерти... Я пересмотрел своё отношение к тебе и, основываясь на воспоминаниях, связанных с тобой, мне стало ясно, что я люблю тебя. Ты не бросил попытки пересечься со мной даже когда уже сам понимал, что это бессмысленно. Так прости меня, Лиси! Прошу, прости!

Эллисон оцепенел. Несколько минут он сидел так без движения, смотря в одну точку. Затем парень медленно встал с больничной койки.
— Лис, ты куда? — Спросил Дробышевский старший.
Но ответа он не получил. Эллис, переваливаясь с ноги на ногу, вышел из палаты. Павел хотел было рвануть за ним, но обессилил, и поэтому просто сполз на пол, тихо плача.
Молодой человек ковылял по коридору. Он не знал, куда шел, вернее сказать, он даже был ведом некими инстинктами. Ему просто надо было покинуть больницу. В противном случае он бы точно что - то натворил. Внезапно он уткнулся перебинтованной макушкой в лоб Дианы, от чего та пошатнулась и отступила на шаг назад.
— Пушистик? — Потирая ушиб, с улыбкой спросила она.
— Диана? — Задал ей встречный вопрос Эллисон.
— Бинго! — Щелкнула девушка пальцами. — Она самая! Ты чего тут шатаешься? Не боишься, что нос отвалится?
Юноша прозрел. Он легонько тряхнул головой, несколько раз поморгав.
— Я... Эм... Я сам не знаю, куда иду.
— Ты какой - то потерянный. Все в порядке?
— Я узнал то, чего лучше бы, наверное, не знал.
— С чем это связано?
— С Павлом.
Дробышевский снова омрачнел. Он отвел взгляд в сторону, краем глаза, все же, ловя на себе пристальный взор фиолетовых глаз, и развернулся, чтобы пойти обратно.
— Я оставил его у себя... Мне надо вернуться.
— Ой, вы повздорили... — Диана побежала за своим другом. — Слушай, может я чем - то смогу тебе помочь? Подожди!
Они вошли обратно в палату. Эллисон удивленно вздохнул и кинулся к опекуну. Паша, грустно склонив голову вбок, держался одной рукой за грудь и с трудом дышал. Из его рта раздавалось хрипловатое клокочущее дыхание, будто бы его легкие были забиты вязкой жидкостью.
— Я за медсестрой, — перекинула через плечо красная голова, мгновенно испарившись из помещения.

Состояние Дробышевского старшего диагностировали как “тяжелое”. Наверное даже хорошо, что ему стало хуже в больнице, ибо в противном случае даже самая скорая помощь не смогла бы прийти вовремя. Абсцедирующая пневмония превратила легкие старика в два мешка с гноем. Диагноз был поставлен почти сразу: Павел уже был на учете, но не проверялся, из - за чего его лечение было приостановлено еще два года назад. За это время пневмококки неспешно пожрали его дыхательные пути, кажется, осознавая, что их носитель не собирается обращаться к антибиотикам.

Все эти две недели, которые Эллисон пролежал в больнице, он плакал. Тот день, когда его посетил приемный отец, стал для парня черной отметкой в календаре. Молодой человек не мог простить себе того, что позволил Паше заболеть. Диана твердила, мол, это не его зона ответственности, однако сам Дробышевский младший так не считал. Он мог выломать эту дверь, разбить окна или протиснуться в его комнату под пышной юбкой няньки, но был так глуп, что не додумался до этого.
Пару раз к черной голове даже заходил Винсент, справляясь о здоровье молодого человека, но подавленный Эллис ничего не мог ответить, кроме как “ужасно”. Понимающе кивая, Харрисон говорил, что лучше бы Ричард оказался на месте Павла, но эти слова парню с желтыми глазами не помогали. Да и к тому же, когда Винс услышал о диагнозе, то, мгновенно изменившись в лице, незамедлительно покинул своего друга, узнав, что встречались отец с сыном без каких - либо средств защиты.
Эллис ежедневно во всех подробностях расспрашивал медсестер о том, как поживает его опекун. Все как один они твердили “он поправится”, но сердце молодого человека чуяло совершенно обратное. Дробышевский старший не поправится, какие бы прогнозы ему не рисовали. В такие моменты черноволосый ощущал себя как и тогда: отчужденным и ненужным, и корил себя, что в те недолгие минуты, когда наконец - то впервые встретился с отцом, так отнесся к нему.
Через две недели смоляную голову выписали - он был полностью здоров. Диана вприпрыжку помчалась к молодому человеку, и хоть он не объявлял у себя дома вечеринку, Мирная устроила парню торжество. Она испекла шоколадные кексы, делая акцент на том, что не добавила в них ни единой ложки сахара, чтобы “у и так сладкого мальчишки чего не слиплось”. Что должно было слипнуться, Эллисон так и не понял. Даже Харрисон пожаловал на празднество жизни, и даже “пресные”, как он сам выразился, кексы ему понравились. Это ощущение мнимого праздника помогло отвлечься Дробышевскому: как - никак в кругу друзей ему было гораздо спокойнее.