6
Дана проснулась. Наверное, наступило утро. А может быть, еще продолжалась ночь; счет времени здесь иссяк.
Пробуждение было довольно-таки болезненным. Впервые за недолго проведенное тут время, мысли Даны смогли оформиться, собраться воедино; показать ей более или менее объективную картину ее положения.
Дана была нигде и сразу везде: ей казалось, что тот реальный мир, который она покинула, вообще не помнит о ней. Ее родители забыли ее имя, а знают лишь призрака, тень. Но мысли о них отозвались в душе Даны острой и резкой болью бессилия – осознание, что пропасть между нею и ее самыми близкими когда-то людьми расширяется, было черным и зияющим, как дьявольское око. Что до остального – эфемерные знакомые, одноклассники, с которыми она общалась – кто они? Есть ли смысл думать о них, зная, что сейчас они точно не думают о ней? Мысли летели, как воронья стая; разум Даны очистился, стал подобен серому небу, ясному, снизу ограниченному четким горизонтом, достигнуть которого так просто. Но небо бесконечно, и появится новый горизонт: мысли летели свободно: свободнее, и быстрее. Что теперь? Это место, Лаборатория? Невидимые опыты и эксперименты – боже мой, может быть, ясность вызвана тем, что кто-то в данный момент так же бесцеремонно, как и своих подопытных, разделывает ее душу? Смотрит внутрь нее?
Ведь тьма была вокруг. Лаборатория оказалась гиблым местом; однако в нем царила основательность и надежность, но лишь как временного пристанища. Дана сама не понимала до конца, почему остается здесь. Может, из-за Ториссона. Она не верила полностью в его полную непричастность ко всем проходящим в лаборатории экспериментам. И она боялась, что они ставят их и на нем, хоть это и звучало, как бред. Вероятно, было в этом месте нечто такое, о чем он и сам мог не знать.
Итак, ни в прошлом, ни в настоящем Дана не видела ни малейшей искры света. Вся ее прежняя жизнь – учеба, семья, дом – казались плохо сделанными декорациями, а люди в этом мире – плоскими тенями. Настоящее ее было мрачной повестью, бесконечными, а главное, скорее всего ни к чему не ведущими скитаниями в темноте с такой же тенью, как она – с Ториссоном. Дана ничего не знала о нем – о полумифическом создании, химерическом существе, которого она ни разу не видела при солнечном свете. Вероятно, думала Дана, что он растает, попав на солнце, причем быстро, как лед, если его кинуть в огонь. И не останется даже тени.
Сейчас они были тенями – тенями без прошлого. Дана поняла, что теперь, после Лаборатории, будущее, раньше такое четкое, вдруг превратилось в размытую, бесцветную картину. Она даже не могла представить себе, что ее ждет, если уйти отсюда. Прежде полусказка, Дыра и таинственные нелегальные охотники, экспериментирующие с человеческой плотью и кровью, теперь стали явью.
Но Дана не знала того, о чем знал Ториссон. О том, что сделало его ночи бессонными, о главном эксперименте лаборатории – о том, зачем гудят круглые сутки котлы, зачем пламя выжигает воздух в застенках, зачем шумит по трубам вода, зачем здесь бродят странные люди, зачем подвалы полны свежей крови и почему в Лаборатории нет ни одного окна.
Дана не знала ответов на вопросы. Но та картина, ставшая ей вдруг ясной, окончательно разбудила ее. Так начался третий день, который она проведет в Лаборатории – без света солнца и свежего воздуха.
Возможно, это будет и ночь. Ведь в комнате, где нет окон, нет и разницы между ночью и днем.
Как ни странно, Дана чувствовала себя намного лучше. Жар прошел полностью. Она открыла глаза.
Ториссон лежал на полу рядом с ней, отвернувшись и накрывшись почти целиком большой шкурой – все, что она могла видеть, это ворот его серого свитера и разметавшиеся по полу белые волосы.
— Ториссон, — она коснулась его плеча рукой, только для того, чтобы ощутить реальность присутствия.
Эйнар молчал.
— Ты спишь? – Дана привстала и заглянула в его лицо. Он не спал, а просто лежал, глядя в дыру, которая оказалась за гобеленом. Дана никак не хотела осознать, что это – труба огромной печи.
Ториссон резко развернулся и показал ей на накрытую тканью тарелку, стоящую на полу:
— Завтрак. А вон в той банке – лекарство. Потом можешь принять душ — помнишь, где он?
— Сколько времени? – нетерпеливо спросила Дана.
Эйнар пожал плечами. Дана все так же, не глядя на него, сидела на полу. Было совсем тихо, и вдруг где-то загудел механизм, резко и пронзительно. Люди забегали по лестницам. Ториссон стоял, закусив губу, и словно всматривался. Дана вдруг услышала точные, мерные удары. Тупые, и заглушающие все.
Такие знакомые.
— Слышишь, Дана? – тихо сказал Ториссон. – Твой черный колокол. Не хочешь пойти посмотреть на него?
Она лишь устало мотнула головой.
— Ты всегда была такой?
— Какой?
— Слышащей Дыру.
Дана не знала, когда это началось. Кажется, пару лет назад. Начались школьные каникулы; потекли обычные свободные летние дни, но она знала, что что-то в ней изменилось навсегда. Родилось и умерло.
— Я начала ее слышать через несколько месяцев после того, как она открылась. Про это писали во всех газетах. Сначала я просто знала, где она, — Дана смотрела в темноту. — Потом я начала ее чувствовать.
***
Эйнар подхватил лежащий на полу плащ и вышел.
По коридорам сновали туда-сюда люди, но никто не смотрел на него. Он миновал большой зал для совещаний, и оказался у подножия широкой деревянной лестницы. Ториссон набросил плащ на плечи и начал медленно подниматься. Ступени скрипели, и чем выше он поднимался, тем холоднее становилось. Эйнар явственно почувствовал порывы свежего воздуха, и устало, темно улыбнулся.
Лестница наконец-то кончилась. Он стоял на открытой площадке, по углам с толстыми каменными столбами, подпирающими крышу. А из центра крыши на массивной цепи свисал огромный колокол.
Эйнар схватил веревку, привязанную к языку, и с силой дернул. Колокольню наполнил низкий гул. Ториссон отошел от качающегося черного купола и сел на бортик. Он встряхнул руку, которую ссадил от веревки до крови и обернулся. Ветер задрал вверх его плащ, и ниже развевающейся по воздуху ткани простиралась заснеженная долина. Эйнар и не помнил, как нашел это место. Он просто шел на звук, но так и не встретил таинственного звонаря. Поначалу колокольня привлекла его как идеальное место, которое могло помочь положить конец его бездумному существованию. Но попробовав один раз ударить в колокол, он словно был зачарован им. Эта черная мрачная махина, с гулким низким голосом, откликалась ему: казалось, каждый раз по-новому. Колокол не гудел, и не звонил, а, скорее, кричал.
Эйнар никогда не понимал, почему его мать бросила все и посвятила себя Дыре. В то лето, когда сама природа славила жизнь, и был побит температурный рекорд, мама заявила отцу, что увольняется. Она связалась с охотниками и черными докторами, чтобы исследовать посмертие и Тихие шаги. И, конечно, с той женщиной, которая знала о Дыре невероятно много, подозрительно много. Но никому не были интересны подозрения Эйнара. Жизнь их семьи изменилась навсегда.
Поэтому Ториссон так понимал Дану. О, как он хотел сбежать! Как хотел разорвать навсегда эти семейные узы, оставить позади убежденность матери, так похожую на безумие. Но он не смог. Дана была сильнее: чувствительная к Дыре, одинокая, забитая девочка сбежала из дома и оказалась не в то время не в том месте. Как было бы легко отдать охотникам ее кровь! Возможно, мама даже похвалила бы Эйнара, и серый цвет ее щек сменил давно забытый румянец.
Но Ториссон слаб. Все его гордые скандинавские предки, что когда-то пытались покорить эти земли, горько усмехаются ему вслед из Дыры.
Усмехаются — и ждут.
***
Эйнар вернулся в свое жилище. Дана подняла на него глаза – уже не такие больные, но по-прежнему с немым не то вопросом, не то укором.
Он жалел ее. Ему было неприятно смотреть на нее – и одновременно жаль.
— Я так замерз, сегодня дико холодно, — словно в пустоту произнес Эйнар, — может, разведем костер на улице?
— Давай.
Ее грязная верхняя одежда, судя по всему, до сих пор валялась в душевой. Ботинки лежали в углу.
Дана подняла одну из шкур – та оказалась накидкой, и набросила на плечи, и вскоре они пришли в холл с низеньким потолком первом этаже. Маленькие окна были покрыты ледком.
Эйнар тоже накинул свой плащ, и с досадой вспомнил, что тот, старый, с капюшоном, оставил в комнате. Подниматься было лень, он пошарил в карманах, нашел черную вязаную шапку и натянул ее.
— Ториссон, скажи мне, что они делают? Что строят? – услышал он за спиной слабый голос.
Дана не могла больше держать вопрос в себе. Она стояла, глядя в пол.
— Они делают коридор, — выпалил Эйнар.
— Коридор? Какой коридор?
— Разве тебе еще не стало ясно? Ты менее проницательна, чем я думал, — Ториссон покачал головой. — Это эксперимент... С Дырой.
— Какой эксперимент? — Дана медленно подняла на него глаза.
— Они хотят соединить два мира, — с горечью отозвался Эйнар, — сделать так, чтобы сообщение с миром мертвых и миром живых стало возможным. В обе стороны.
— Ты бредишь... — ответила Дана. Эйнар хотел возразить ей, но его внимание привлекли глухие размеренные удары чем-то тупым. Звук шел сверху.
Они подняли взгляды к закопченному потолку — в углу оторвался довольно большой кусок паутины и плавно заскользил вниз.
— Видишь — они готовятся, — обреченно и спокойно заметил Ториссон.
— Я не верю, что подобное возможно. Не представляю, с кем им пришлось пойти на сделку...
— Поверь, у местных охотников много союзников, — ответил Эйнар, — лаборатория моей матери идет на кровавые, очень кровавые сделки. Думаешь, деньги правят этим всем?
С потолка уже сыпалась мелкая крошка, а холод становился все сильнее.
— Я думаю, лучше нам выйти на улицу... потолок рухнет на голову, чего доброго, — заметил Ториссон и резко распахнул дверь, и, как будто вынырнув из плена мутной воды, глубоко, с наслаждением вдохнул.
Они разожгли костер прямо на клумбе. Серый снег вокруг был хорошо утоптан, дрова Эйнар принес из сарая, но они отсырели, поэтому в качестве них сгодилась его дверь. Правда, она была промазана какой-то гадостью, и дым из-за этого приобрел специфический запах.
Дана сидела на корточках у костра, протянув к огню замершие руки. Вокруг открывался унылый вид — резко убегающий вниз склон заснеженного холма, редкий лесок поодаль. По бокам от клумбы располагались садовые постройки из серых досок.
— Ты давно знал об этом? — спросила Дана. Эйнар кивнул: он понял, что ей нужно простое человеческое общение, слышать чужой голос, и не столь важно, о чем будет разговор. Ториссон вышел из сарая с ворохом старых газет в руках. Он подошел к ней ближе и кинул их на снег.
— Про открытие коридора я знаю около полугода, — глядя вдаль, сказал Эйнар. — Сначала охотники хотели использовать меня в качестве подопытной крысы. Потому что я вижу... призраков, чую огоньки и прочую дрянь... Но моя мать щедро заплатила им. А ей нужно измерить энергию, которая будет высвобождаться в результате прорыва коридора, — сухо рассказывал он, — вроде, мать нашла добровольца.
Дану передернуло. Она смотрела на свои ботинки.
— Когда... это будет?
Эйнар устало опустился на землю подле нее.
— Почем я знаю. Наверное, скоро.
— Неужели никто не в силах помешать такому? — Дана поежилась, натянув меховой ворот до ушей.
— Моя мать утверждает, будто коридор неопасен, — ответил Ториссон. Но сам он в это не верил.
— Ты так спокойно говоришь об этом. Тебе все равно? – спросила Дана.
Эйнар равнодушно посмотрел на нее из-под черной шапки, натянутой почти на глаза:
— Я не могу ничего изменить.
Дана кивнула. Равнодушие Эйнара, казалось, передалось и ей, и они вновь замерли у костра в полной тишине.