5
Рассвет опустил на Лабораторию сумрак. Частая снежная крошка смутно сеялась в воздухе. Тяжелые фонари, прикрученные к столбам, раскачивались в такт ветру и подсвечивали Лабораторию желтым неярким светом.
Когда небо посветлело настолько, что можно было различать частые следы на снегу — отпечатки ботинок, шин, колес, лап лошадей и собак, к Лаборатории подъехало несколько одетых в черное наездников на гнедых лошадях. Они торопливо спешились и, минуя внутренний двор, поднялись на высокое крыльцо и стремительно понеслись вверх по широкой лестнице. Затем – по коридору, затем – по винтовой лестнице, снова вверх, снова по коридору, и, тяжело дыша, распахнули стальные двери, оказавшись в просторной темной комнате.
— Наконец-то, — довольно поприветствовал их невидимый обитатель комнаты, провел гостей вглубь помещения, а затем вернулся и захлопнул двери с резким, торжествующим звуком, который, подобно грому, прокатился по всему зданию.
Эйнар вздрогнул. Он стоял в коридоре, прислонившись к каменной стене. Ториссон проснулся уже давно, он спал мало и беспокойно последнее время, а точнее, все время, что жил здесь: около четырех месяцев. Таинственные гонцы пронеслись мимо него к винтовой лестнице, дверь в которую находилась в конце коридора, и он слышал, как они вошли в комнату с железными дверями на последнем этаже, как победно они распахнули эти самые двери, и закрыли за собой.
Это было как два глухих удара, и они отозвались болью, но боль казалась меньшей, чем прежде. Потому что теперь Эйнар не один.
***
Там был зал с облицованными черной зеркальной плиткой стенами. Там были сотни труб, тянущихся по его стенам; они бежали отовсюду, с самых потайных уголков Лаборатории, но большая их часть начиналась из подвала. В зале трубы были прикреплены к огромному стеклянному цилиндру, установленному в центре. Потолок зала поднимался высоко вверх, и терялся во тьме; его невозможно было увидеть, потому что все помещение освещалось мерным белым светом, шедшим из маленьких ламп, расположенных почти у самого пола.
Трубы и соединенные с ними сосуды мерно гудели и подрагивали, как большой, единый организм; щелкали, без перерыва, сотни маленьких приборов и устройств, наполнявших зал, некоторые из них светились, раскаленные, некоторые периодически выпускали облака пара, некоторые ритмично двигались или вращались...
Постоянно, не переставая.
***
Дана проснулась и с неохотой открыла глаза. Ничего со вчерашнего дня в комнате не изменилось: только по углам в треножниках стояли факелы, горевшие неярким светом. Она была одна.
Тяжкие, бредовые сны, роящиеся в голове всю ночь, уступили место столь же малоприятному бодрствованию. Только сейчас Дана заметила, что естественного освещения в комнате не было, однако одну из стен полностью покрывал блеклый выцветший гобелен.
Позже к растерянности и тяжести прибавилось еще одно ощущение: Дане было невыносимо жарко. Пот мелкими капельками облепил все тело; слабость в каждой мышце и пустота в голове. Жар. Дану лихорадило.
Тяжкая дремотная волна вновь накрыла ее. Образы роились в голове – отец ведет на поводке большую собаку; изрытая земля, в ней копошатся маленькие, как жуки, коровы и лошади; пляж, на него накатывают зеленые волны – ноги по колено вязнут в раскаленном песке – пронзительные крики чаек – освежающий летний дождь.
Когда Дана пришла в себя в следующий раз, рядом с ней, на полу, лежало влажное полотенце, и стояла миска с холодной водой. Кто-то вытирал ее пот, пока она спала.
Так, в горячем забытье, прошел день. Судя по грохотанию ворот, доносящемуся снизу, наступил вечер. Дана приподнялась на локтях – горло словно что-то раздирало изнутри, и она решила выпить воды из большого чана в углу. Тогда она впервые за день увидела Ториссона. Он стоял спиной у противоположной стены, той, что была занавешена гобеленом.
— Эй, — еле слышно сказала она. Воздух обдирал разгоряченные легкие. Ториссон протянул руку к краю гобелена, нащупал там что-то и резко дернул вниз.
С грохотом, в клубе пыли, гобелен упал, и Дана зажмурилась, ожидая яркого света.
Его не было. Напротив, гобелен скрывал нишу – стена ниши была закопченной. Дана подползла ближе по горе меха и одежды. Это была вовсе не ниша. Пол обрывался, и вниз уходила зияющая пропасть. Так же колодец из закопченных стен поднимался и вверх.
— Труба, — сказал Ториссон. Дана обернулась к нему. Он стоял на краю рядом с ней, распахнутыми глазами глядя прямо перед собой, в одну точку. Его лицо, одежда и волосы были в пыли, или, точнее, в пепле.
— Печь? Гигантская топка? – произнесла Дана.
— Да, — он медленно кивнул, — и если ее затопят – ничего хорошего. Ненадежное у нас укрытие.
— Гигантский крематорий? – прошептала она, поднимаясь на ноги и уходя прочь.
— Куда ты? У тебя жар, — окликнул ее Ториссон.
Она брела вперед, силясь в полумраке нащупать дверь, чувствуя, как пот ливнем катит по телу, как бегут ручейки по спине и груди, как подкашиваются от слабости ноги, и как плавно накатывает тяжкое забытье.
Ториссон шагнул к ней и помог снова лечь на шкуры, заботливо накрыл ими сверху, обтер влажным полотенцем лицо. Дана не сопротивлялась – ее разум погружался в мягкую тьму.
***
Эйнар медленно сел на пол, и свесил ноги вниз. Закопченная стена – это было все, что он видел. Он почувствовал ветер, поднимающийся снизу вверх: он легко обдувал его протянутые вперед пальцы и развевал волосы. Странный запах ощущался у этого ветра: вроде бы свежий, отдающий морозным воздухом, но и одновременно – запах тлена, чего-то, что навсегда изменило свою сущность, перестало _быть_. Эйнар пытался представить себе, какова здесь обратная тяга, какой мощи языки пламени поднимутся ввысь и каким сильным будет гул огня, когда эту огромную печь затопят. Он думал и о том, как легко сейчас соскользнуть вниз и покончить со всем этим бредом. Лаборатория намертво приковала к себе его жизнь: он был здесь, существовал уже некоторое время, полностью оторванный от реального мира и что самое странное – не желающий вновь слиться с ним.
Та действительность словно выцвела, стала прошлым. Эйнар подумал о том, что если немного поднапрячься, то можно коснуться противоположной стены. Он так живо представил себе это, провести пальцами по маслянистой поверхности – и на них останется черный след. Черный след того, что некогда сожгли здесь – а черт знает, что это было. Он чувствовал – по этой трубе летела Смерть, а в трещинах кирпичей ему привиделись царапины от ее косы.
Эйнар всегда отличался хорошим воображением. Он усмехнулся, встал и вышел из комнаты.