Глава 13
Внимание!
Эта глава содержит очень откровенные сцены (18+). Прошу вас учесть это перед прочтением.
Когда Адам покинул самолёт, оставив Меган наедине с её телохранителем и экипажем, она изо всех сил старалась не двигаться с места. Даже не выглядывать в иллюминатор.
Бортпроводница предупредила её: возле частных выездов из аэропорта дежурит пресса. Камеры нацелены на всё, что связано с Делькасто. Любое движение, любое случайное появление в объективе — и её личность окажется под прицелом журналистов.
Кошмар просто какой-то.
Меган разблокировала телефон — и экран тут же заполнился заголовками один за другим. Сначала всплыли старые фото из Кадиса, где она скрывалась под пледом. Теперь к ним добавились свежие кадры из лондонского аэропорта: машина, в которой Адам с водителем покинул частный терминал, фигуры в тёмных костюмах, и контуры самолёта, в который они садились.
И бесконечные вопросы...
«Кто эта таинственная женщина рядом с членом Палаты общин Адамом Делькасто?»
«Почему так тщательно скрывают ту, которая села с ним в один самолёт?»
«Известная ли это личность, если её так отчаянно прячут от объективов?»
«После посадки из борта вышел лишь Адам Делькасто... Где девушка?»
«Кто она?»
Меган глубоко вдохнула, стараясь удержать нахлынувшее раздражение. Она хотела выбросить телефон или разбить его к чёртовой матери, чтобы ни одна новость не смогла её достать.
— Мисс Дааран, не читайте, — мягко сказал Питер, её телохранитель, ставя перед ней чашку горячего чёрного чая.
Меган слабо улыбнулась, но от экрана телефона оторваться не смогла.
— Как же не читать? — вздохнула она, принимая блюдце с чашкой. — Спасибо...
Питер чуть качнул головой, скользнув взглядом по её взволнованному лицу, и сказал:
— Кажется, будет только хуже.
Меган сжала губы, медленно кивнув.
— Они там все выжидают, — пробормотала она, кивком головы указывая на иллюминатор. За ним виднелось здание аэропорта, а у частных терминалов толпились репортёры, выискивая малейшую зацепку. Питер напрягся, но Меган коснулась его руки, жестом призывая не поддаваться тревоге.
— Присядь.
Он подчинился, расположившись рядом, но всё равно оставался собранным, чуть склонив голову вперёд, будто анализируя обстановку.
Меган обхватила чашку обеими ладонями, впитывая тепло, позволяя этому ощущению хоть немного успокоить её. Закрыв глаза, она глубоко вдохнула, мысленно представляя тот хаос, который разразится, когда её личность раскроют.
А её раскроют.
Они поймут, что женщина, которую так тщательно скрывают от объективов — она. А если её скрывали — значит, между ней и Адамом что-то есть.
Её накрыла очередная волна беспокойства, и в тот же момент голос Питера в который раз выдернул её из мыслей:
— Я вижу, Вы до сих пор об этом думаете.
— Я стараюсь, честно.
Телохранитель подошёл к стюардессе и спросил, могут ли они закрыть все иллюминаторы, пока самолёт стоит на месте. Та сначала слегка засомневалась, но, видя настойчивость мужчины, всё же согласилась. Девушки поочерёдно опустили шторки, и в салоне стало заметно тише, спокойнее.
Когда шум внешнего мира остался за границей закрытых окон, Меган почувствовала себя гораздо комфортнее.
— Спасибо, — она тихо поблагодарила телохранителя.
Дааран поднялась на ноги, разулась, прошлась босиком по салону, размяла шею, а затем плавно потянулась. Стресс, который копился последние часы, не уходил, но хотя бы тело стало чувствовать себя легче.
И тут заурчал желудок.
Она вернулась к бортпроводникам, спросив, можно ли заказать что-то поесть. Ответ был разочаровывающим: пока самолёт на земле, они могут предложить только сэндвичи, а горячие блюда доступны лишь после взлёта.
Пиздец.
После этих слов голод только усилился.
Меган открыла телефон, вбила номер, который помнила наизусть и, прежде чем нажать вызов, устало выдохнула. Раз Адам привёз её сюда и заставил ждать, пусть сам и думает, как сделать так, чтобы она не умерла от голода.
— Слушаю, — он ответил мгновенно, его голос звучал ровно, но где-то на фоне слышался шум мужских обсуждений. Возможно, он на личной встрече.
— Я хочу есть.
— Нас могут прослушивать, — предупредил он.
Ахуенно...
— Еды нет? — уточнил он без особого удивления.
— Сказали, что не могут подать горячее, пока самолёт не в воздухе.
— Хорошо. Не потерпишь?
— Не смогу, — честно призналась она, прикладывая ладонь к пояснице, словно от этого голод мог ослабеть.
— Я позабочусь, чтобы тебе привезли горячее.
— Бульон и пампушки, — быстро уточнила она.
— Бульон и... что?
Меган едва не рассмеялась, представляя, как он хмурится, не понимая, о чём речь. Она даже не удосужилась перевести это название на английский.
— Пам-пу-шки. Славянские булочки, которые сверху намазанные чесноком и маслом.
На другом конце провода повисла секунда молчания, а затем Адам выдал:
— Я бы сказал, но воздержусь.
— Вот и правильно, — усмехнулась она.
— Привезут то, что хочешь, — спокойно пообещал он.
— Спасибо!
Меган улыбнулась и отбросила телефон на диван, чувствуя, как настроение немного улучшилось. Хотя бы в этом вопросе он не спорил.
Через пятнадцать минут Меган услышала, как у выхода раздались приглушённые голоса. Стюардессы переговаривались между собой, кто-то за дверью настаивал на том, чтобы занести заказанную еду лично, а они отказывались, предлагая просто передать её через персонал.
Она настороженно обернулась, а затем, не раздумывая, натянула капюшон толстовки.
— Мисс... — одна из стюардесс осеклась, словно боялась произнести её фамилию вслух, и вместо этого взглянула на Питера. — Мужчина настаивает передать еду лично.
— Нет, — отрезал телохранитель, доставая из кобуры пистолет.
— Не пускайте его, — настояла Меган, выпрямившись. — Это может быть журналист. Или вообще кто-то посторонний. Мы не знаем, действительно ли там еда.
Питер тут же поднялся, его лицо оставалось спокойным, но мышцы на шее слегка напряглись — профессиональная привычка всегда ожидать худшего.
— Не переживайте, — сказал он ей, проверяя ещё одно оружие под пиджаком. — Никто вас не тронет и внутрь не зайдёт.
Но Меган не могла избавиться от ощущения, что что-то не так.
Их разговор с Адамом действительно прослушивали? Что, если за дверью стоит не официант, а кто-то другой — журналист, шпион, заказной убийца в конце концов? Что, если еда вообще отравлена?
Она сглотнула, чувствуя, как её сердце начинает биться быстрее.
— Не пускайте его. Скажите, что никакой еды не нужно, — приказала она, даже не пытаясь скрыть напряжение в голосе.
Питер одобрительно кивнул, и одна из стюардесс поспешно скрылась за дверью, чтобы передать отказ.
Человека не пустили внутрь. Стюардессы твёрдо настояли на том, чтобы он покинул трап, но он, похоже, самозванец не собирался уходить так просто. Раздались какие-то приглушённые голоса, а затем резкий, раздражённый крик.
И следом — короткие свистки, характерные для британской полиции.
Меган вздрогнула.
— Что? Что случилось? — заволновалась она, уже собираясь встать, но Питер моментально среагировал. Он твёрдо надавил ей на плечо, усаживая обратно в кресло.
— Оставайтесь здесь, — сказал он низким, сдержанным голосом.
В салон вошла бортпроводница, лицо её было напряжённым, но без следов паники.
— Его задержала полиция.
— Что? — сердце Меган заколотилось ещё сильнее.
— Пакет был пустой.
Она выдохнула, закрыв глаза на секунду.
— Журналист, значит... — пробормотала она, прикрывая щёки ладонями.
Горячая волна нахлынула на тело — не то от стресса, не то от раздражения, а от осознания того, что подобные ситуации теперь станут обычными.
Этого следовало ожидать.
Таинственная девушка, которую Адам Делькасто везёт с собой в полной секретности, — конечно, журналисты сделают всё, чтобы выяснить, кто она.
И это ещё даже никто не догадался, что на борту она.
Но когда узнают...
Меган сглотнула.
Адам должен вернуться как можно быстрее. Она не хотела этого признавать, но внутри всё дрожало при одной только мысли, что он далеко. Всё-таки это его страна, его народ и у себя на родине его голос значит намного больше, чем голос американки.
♡ ♡ ♡
Адам вошёл в самолёт быстрым, почти стремительным шагом, неся в руках пакеты с едой. Взгляд напряжённый, плечи чуть сведены, будто он всё ещё готовился к худшему. Он едва успел поставить пакеты и дипломат на стол, как тут же наклонился к Меган. Его ладонь в кожаной перчатке мягко легла на её щёку, тёплая, но снаружи ещё прохладная от уличного воздуха.
— Как ты? В порядке? — голос его был низким, хриплым от быстрой ходьбы, дыхание сбившееся, но взгляд цепкий, ищущий.
Меган быстро закивала, её глаза тут же скользнули по нему, отмечая детали. Он успел переодеться.
Длинное тёплое пальто, распахнутое, под ним безупречно сидящий пиджак, жилетка, галстук — в точности классический Английский стиль. Плотная ткань, подчёркивающая его силуэт, острые лацканы, тяжёлые ботинки, а в воздухе холодный запах улицы, пропитавший его одежду.
— Да... но я очень хочу есть, — призналась она, слабо улыбнувшись.
Адам тяжело вдохнул, не сразу отвечая, а потом просто наклонился чуть ближе, обняв её за голову, притянув к себе. Его пальцы скользнули в её волосы, сжав их на затылке, а её лоб остановился где-то у него в районе живота, чуть ниже грудной клетки.
— Мне рассказали, что произошло, — тихо выдохнул он, не двигаясь.
Меган чувствовала, что он мчался сюда. Он был очень обеспокоен, и для человека, который всегда оставался хладнокровным и собранным, это означало больше, чем любые слова.
И у него действительно были все основания для тревоги. Если бы этот ублюдок оказался проворнее... если бы успел ворваться... если бы хоть на секунду добрался до неё — всё могло бы кончиться иначе. Меган затаила дыхание, только сейчас полностью осознавая, насколько близка была реальная опасность.
Внутри у неё странно сжался желудок — не от страха, а от его реакции. Он редко позволял себе так открыто показывать чувства, но сейчас — не сдержался. И это тронуло её сильнее любых слов.
Адам отстранился, но лишь затем, опустился перед ней на корточки, положив ладони поверх её коленей. В его глазах всё ещё мелькали остатки гнева, а голос сорвался на хриплый шёпот:
— Этого смертника арестовали. Когда его отпустят, он заплатит штраф за попытку проникновения на частную территорию...
Он сделал короткую паузу, пальцы сжались чуть крепче.
— А потом его встретят наши парни. Где-то.
Эти слова не требовали объяснений. Меган сглотнула, но не отстранилась. Она знала, как это работает.
Парня изобьют где-то в переулке до такой степени, что он не сможет ходить после этого. Они не убьют его, нет. Таким образом они передадут послание компании, которая послала парня на такую подлость.
Адам не просто защищает её. Он чётко показывает, что тем, кто попробует нанести ей малейший вред, это не сойдёт с рук.
— Мистер Делькасто, прошу, сядьте на место. Через десять минут будем совершать взлёт, — вежливо напомнила стюардесса.
Адам коротко кивнул, снял с себя пальто и небрежно перекинул его на соседнее кресло. Затем сел рядом с Меган, доставая сигарету — жест выработанный и даже рефлекторный, словно его телу нужно было что-то, что поможет расслабиться после стресса.
Меган, в свою очередь, пристегнулась, потянула к себе пакеты с едой и открыла их. На удивление, внутри оказался всё ещё горячий бульон в одноразовой посуде и свежие пампушки, пахнущие чесноком и маслом. Она с улыбкой взглянула на Адама, но тот, казалось, даже не заметил — уже прикуривал сигарету, задумавшись о чём-то своём.
Это не помешало ей начать есть с таким аппетитом, будто она не ела вечность. Только когда жидкость обожгла ей горло, а булочки растворились на языке, Меган ощутила, насколько голодна была всё это время.
— На работе всё путём? — вдруг спросила она.
Едва вопрос слетел с губ, она чуть прикусила язык.
Зачем? Зачем она это спросила? Это ведь далеко не её дело.
Как можно случайно сказать что-то? Вот так! Просто рот сам открывается, и спрашиваются совершенно неуместные вещи.
Адам едва заметно приподнял бровь, взглянув на неё вбок, но голос его остался спокойным:
— Да.
Он сделал затяжку, задержал дым, затем выдохнул его тонкой, ровной струёй и добавил:
— Пока будем лететь, мне нужно обработать документы по новому экономическому законопроекту. Через неделю в Палате общин будет его обсуждение, и я должен быть готов.
Меган подняла взгляд, заинтересовавшись.
— Что за законопроект?
Адам откинулся на спинку кресла, продолжая держать сигарету между пальцами.
— Связан с налоговыми послаблениями для крупного бизнеса. Правительство хочет внести поправки, которые позволят корпорациям уменьшить отчисления в бюджет в обмен на создание новых рабочих мест. Всё звучит красиво, но на деле... — он тихо хмыкнул. — Этим воспользуются только гиганты. Они получат льготы, а реальные новые рабочие места окажутся фикцией. Социальный популизм, которым будут кормить перед выборами.
Меган задумчиво кивнула, поинтересовавшись:
— Ты против?
— Я за выгоду. И для себя, и для страны. Если этот закон начнёт давить на малый и средний бизнес, его нужно будет пересмотреть. Но если удастся выжать из него пользу — пусть проходит.
Он говорил абсолютно спокойно, рассудительно, словно рассматривал закон не как политическое решение, а как очередную шахматную партию.
— То есть, ты будешь голосовать за?
— Я ещё не решил.
Адам сделал ещё одну затяжку и повернул голову к ней, взгляд его стал более изучающим.
— Почему спрашиваешь?
Меган пожала плечами, откусив очередной кусочек пампушки.
— Мне просто любопытно, как устроена ваша система.
— Если бы тебе было просто любопытно, ты бы не смотрела на меня так, будто хочешь поспорить.
Она усмехнулась.
— Ты всегда был уверен, что знаешь, что у меня на уме.
— Потому что так и есть, — спокойно ответил он, туша сигарету в пепельнице.
Меган ненадолго задумалась, продолжая есть, но потом подняла взгляд на Адама и заговорила:
— А ты не думал, что можно продвинуть этот закон иначе?
Адам чуть прищурился, явно заинтригованный её словами.
— Как именно?
— Ну смотри, — она отставила посуду с бульоном в сторону и наклонилась чуть ближе, чтобы он слышал только её. — Ты сказал, что этот законопроект выгоден крупным корпорациям, но в реальности новые рабочие места — фикция. Это проблема. Значит, чтобы продавить его без лишнего шума и критики, нужно создать условия, при которых государство сможет контролировать обещанные рабочие места. Например, обязать компании не просто заявлять о них, а предоставить реальные контракты с будущими сотрудниками. С конкретными должностями, зарплатами, сроками найма.
Адам не сразу ответил.
— Ты предлагаешь ввести механизм проверки?
— И не просто проверки. Сделать это условием получения налоговых льгот. Не можешь подтвердить новые рабочие места — льготы отменяются.
Он молчал, переваривая сказанное.
Меган видела, как внутри него работает этот аналитический механизм, как его сознание уже просчитывает возможные ходы.
— Если грамотно прописать пункты, это можно протолкнуть. Контрольные органы будут обязаны проверять реальность найма... — пробормотал он, словно размышляя вслух.
Меган усмехнулась.
— Я что, только что подкинула тебе новую стратегию?
— Пожалуй, да.
Он слегка качнул головой, убирая сигарету, и добавил:
— Ты опасна, Меган.
Она усмехнулась, откидываясь назад в кресле.
— Такой же комплимент мне сделал твой отец, когда мы только познакомились.
Адам посмотрел на неё, его губы тронула лёгкая ухмылка, а потом они вместе засмеялись.
Когда самолёт набрал высоту и вышел на крейсерский режим, Адам разложил перед собой документы и полностью погрузился в работу. Чистые листы быстро заполнялись его чётким почерком, он делал пометки в напечатанных текстах, перечёркивал ненужное, вписывал что-то на полях. Иногда он делал короткие паузы, перечитывал написанное, задумчиво водил пальцем по строкам, затем снова брал ручку и возвращался к делу.
Меган наблюдала за этим молча.
Она давно не видела его таким. Внимательным, сосредоточенным, полностью погружённым в рабочие мысли.
Нельзя отрицать то, что амбициозные, работающие мужчины всегда выглядели очень сексуально.
Время от времени он задавал ей вопросы о системе государственного регулирования, она отвечала, а он лишь кивал, отмечая что-то у себя в голове. Их разговоры касались политики, структуры британской системы — сухая, рутинная информация, далёкая от чего-то личного.
Час прошёл незаметно.
Когда бортпроводница подошла к ним и сообщила, что до посадки осталось десять минут, Меган моргнула, словно просыпаясь, а затем вылупила глаза, хитро улыбнувшись, подозревая Адама в какой-то продуманной авантюре. Если они летели час и им до посадки осталось десять минут, то вероятно они направляются в какую-то страну Соединенного Королевства...
— Уэльс? — предположила она, прищурившись.
Адам лишь усмехнулся, не отрываясь от бумаг.
— Нет.
— Северная Ирландия?!
Он сделал последнюю пометку, сложил документы в аккуратную стопку, отложил их и наконец поднял на неё взгляд.
— Хватит гадать, Меган, — хрипло ответил он.
Но она не собиралась останавливаться.
— Значит, Шотландия! — воскликнула она, и как раз в этот момент, по протоколу безопасности, бортпроводники подняли шторки иллюминаторов.
Меган сразу же повернулась к окну. Внизу, в чёрной бездне ночи, проступали силуэты шотландских гор, тёмных, величественных, окутанных лёгкой дымкой тумана.
Она смотрела на эту картину, представляя, куда именно он её везёт...
Самолёт мягко коснулся посадочной полосы, плавно замедляя ход. Когда командир экипажа объявил о завершении полёта и разрешил отстегнуть ремни, Меган сразу же потянулась к иллюминатору, закрывая шторку, не желая засветить свою пятую точку на чьей-то фотографии, пока она будет собираться.
Стюардессы быстро сориентировались — её накрыли пледом, и первой вывели из самолёта, окружая плотным кольцом. Никто ничего не говорил вслух, но было понятно: их задача — сделать всё, чтобы её лица не засняли.
В ночной темноте не было видно ни журналистов, ни вспышек камер, но вероятность того, что хотя бы один упрямый фотограф притаился где-то в тени, была очень велика.
Её усадили в один из чёрных тонированных Range Rover, и дверь тут же закрылась.
Адам сел следом, бросив короткий взгляд на окна, на тёмный периметр аэропорта, прежде чем машина плавно тронулась с места, второй в колонне.
— Иди ко мне, — тихо сказал он, зная, что на выезде их, скорее всего, поджидают папарацци.
Информация о рейсах, даже частных, никогда не бывает по-настоящему закрытой. У каждого борта есть номер, код и маршрут. И стоит хотя бы одной детали попасть в чужие руки — дальше всё работает, как отлаженный механизм.
У аэропортов всегда есть свои «смотрящие» — диспетчеры, техники, сотрудники службы безопасности, водители, даже уборщики. Каждый из них может быть источником утечки. Особенно если им предлагают за это деньги. Один звонок нужному человеку: «Сегодня в 23:40 приземляется частный рейс из Кадиса. Борт Адама Делькасто». И всё. Через полчаса рядом с выездом выстраиваются машины с длинными объективами и грязными заголовками наготове.
Её раздражала не сама слава, а то, насколько она предсказуема. И неотвратима. Охотники всегда будут ждать добычу на выезде. Они не знают, кто именно внутри, но сама конфиденциальность уже даёт им повод караулить. А как только охрана прикрывает чьё-то лицо — всё, игра началась.
Меган молча натянула капюшон, подалась ближе, а когда вдалеке вспыхнули первые вспышки, повернулась к Адаму полубоком, подлезла под его руку, и спрятала лицо в его шею, натягивая ткань ещё ниже, чтобы никто не смог поймать её лицо в объектив.
Адам моментально обнял её, крепко прижимая к себе. Его ладонь легла на её голову, защищая сверху.
Вспышки были сумасшедшими.
Журналисты ждали. Нападали. Объективы буквально прилипали к стеклу машины в попытке сделать тот самый кадр, за который они получат сотни тысяч долларов.
— Господи... — выдохнула Меган, сильнее натягивая капюшон, пока сердце бешено колотилось в груди.
Адам без лишних слов поднял край пальто, закрывая окно с одной стороны, хотя бы немного уменьшая слепящие вспышки.
— Всё хорошо, — его голос прозвучал низко, успокаивающе. — Мы скоро приедем, и это закончится. Обещаю. Никто и на километр не сможет подойти.
Меган не сразу расслабилась, но мысль о том, что дальше их будет ждать хоть какая-то приватность, немного облегчала ситуацию. Проехав этот кусок с пираньями, она отстранилась и пробормотала:
— А дроны?
Адам усмехнулся, легко, с короткой насмешкой.
— Меган, мы едем в такое место, которое охраняется королевской национальной гвардией и спецслужбами. Голой сможешь там ходить — никто не узнает.
Меган тихо фыркнула.
— Воздержусь.
Грудь Адама едва заметно вздрогнула в сдержанном смехе.
Хотя момент и был напряжённым, его лёгкость — эта уверенность, с которой он защищал её — давала ощущение, что всё действительно под контролем.
♡ ♡ ♡
Дорога тянулась почти бесконечно. Время, казалось, застыло, растворившись в шотландской ночи.
Машина ехала долго — не по ощущениям, а на самом деле долго. Путь от аэропорта занял почти два часа, и каждый километр, словно впечатывался в память Меган густой, тяжёлой тишиной.
За окнами раскинулась Шотландия — дикая, суровая, почти мифическая. Чёрные холмы сменялись бездонными лесами, временами мелькали каменные ограды, древние мосты, покрытые мхом, одинокие поля, обдуваемые холодным северным ветром. Луна, спрятавшаяся за облаками, иногда озаряла дорогу серебряными бликами, отчего ландшафт выглядел ещё более потусторонне.
В салоне царила тьма. Меган сидела, обняв себя за плечи, уже не в капюшоне, но по-прежнему не до конца расслабившись. Ни один из обрывков сна не прижился.
Иногда Адам смотрел на неё, но не говорил ни слова ведь знал, что иногда важно просто помолчать.
Наконец, к горизонту начали прилипать огни. Но это были не городские огни.
Это было нечто другое.
Когда машины свернули с основного шоссе, асфальт заметно перешёл в старую каменную дорогу, ведущую сквозь густой, тёмный лес. Деревья, словно сомкнувшиеся над дорогой, создавали нависающий коридор, по которому двигалась колонна. Ветки скрипели на ветру, а фары лишь частично прорезали сгущающуюся шотландскую ночь. Всё здесь казалось старинным и живым — как будто земля знала, куда везут этих людей.
И вдруг, за очередным поворотом, как будто выросший из самой скалы, появился он.
Массивный, мрачный, хранящий в себе многовековую историю. Замок, чья сдержанная готическая красота вызывала благоговейный страх. Сначала показалась центральная башня с часами, затем — остальная часть резиденции: серые гранитные стены, крутые скатные крыши, остроконечные башни, густые силуэты дымоходов и тонкие дымки, поднимающиеся в небо.
Свет прожекторов и мягкие всполохи факелов подчеркивали архитектурные детали — витиеватые готические окна, арочные галереи, покрытые каменными узорами, и гербы, вырезанные над входами. Вся структура будто бы вышла из средневековой легенды: монументальная, но не вычурная — властная и неприступная.
Перед главными воротами, украшенными королевским гербом, стояли вооружённые солдаты. Не просто охрана — это были бойцы элитных подразделений. Никакой расслабленности, никакой театральности — лишь холодная дисциплина, профессиональные взгляды, координация и рации, непрерывно трещащие в их ушах.
Подъезжая, их машина сбавила скорость. Передние авто из кортежа остановились для проверки. Их документы перепроверяли дважды. Людей сверяли по фотографиям, заглядывали в каждую машину, сканировали кузов. Даже сканеры тепла были направлены на окна.
Когда настал черёд Адама и Меган, один из офицеров в чёрной форме подошёл ближе, осветил фонарём стекло, взглянул на Адама и коротко кивнул. Затем передал по рации:
— Подтверждён. Открывайте ворота.
Массивная железная решётка сдвинулась, скрежеща, и машины тронулись дальше.
[Рекомендую к прослушиванию: Sacrifice — Martin Phipps & The Chamber Orchestra of London.]
Меган не сводила глаз с замка. Она даже не сразу осознала, что почти прижалась к стеклу.
— Ого... — выдохнула она почти беззвучно.
Сердце билось чаще. Воздух внутри машины словно стал гуще. Это место... оно не было просто красивым или впечатляющим. Оно давило. И в то же время — вызывало странное, замирающее восхищение. Это была крепость. Тайник. Убежище.
И Адам привёз её именно сюда.
Когда машина остановилась у главного входа, двери тут же распахнулись, и один из охранников в форме вежливо, но строго пригласил пассажиров выйти.
Меган ступила на каменные плиты, сжав пальцы на ткань своего рукава. Стоя перед массивным силуэтом замка, в ночной тишине, прорезаемой лишь слабым гулом ветра, она ощутила, как сердце ухнуло вниз.
Было страшно.
— Адам... куда мы приехали? — прошептала она, боясь нарушить атмосферу, как будто сам воздух не позволял говорить вслух.
Он подошёл ближе, и его голос прозвучал мягко, но с гордостью:
— Это Балморал. Любимый замок королевы Елизаветы Второй.
Меган замерла, на мгновение даже перестав дышать.
— Адам...
— Это честь быть здесь, Меган, — объяснил он, чуть склонив голову. — Очень большая честь.
Балморал был больше, чем замок. Это был символ династии, личной власти и британской неприкосновенности. Здесь отдыхали монархи, принимались судьбоносные решения, сюда пускали единиц.
И этой ночью — пустили их.
— Но... как... Как нам разрешили? — спросила Дааран.
Адам лишь чуть улыбнулся, сдержанно, почти по-аристократически.
— Я в хороших отношениях с Королём.
Он выдержал паузу и добавил:
— А моя сестра — с его сыном.
У Меган перехватило дыхание. Она сделала шаг вперёд, прикрыв рот рукой, а потом приложила ладонь к груди, подняв взгляд на грандиозные стены Балморала.
— Боже... — прошептала она.
Адам смотрел на неё с тем видом, каким мужчина смотрит на женщину, которую он хотел поразить.
— У меня получилось? — негромко спросил он.
— Что? — она обернулась, всё ещё потрясённая.
— Удивить тебя.
Меган широко улыбнулась, не в силах сдержать эмоции.
— Ты привёз меня в замок! Настоящий, мать его, замок! И ты ещё спрашиваешь?!
Адам не ответил. Только усмехнулся уголком губ, не скрывая удовольствия.
Если бы он попытался объяснить, насколько сильно её реакция тешила его самолюбие, он бы не нашёл слов. Всё было в том, как она смотрела — восхищённо, с лёгкой дрожью от холода, с горящими глазами, будто впитывая каждый камень, каждый герб, каждую башню.
Она стояла перед настоящим символом Британской короны. А он — стоял рядом. И привёл он её туда, куда не водят чужих.
Двери перед ними распахнули королевские швейцары — мужчины в форменных костюмах, с золотыми шевронами и перчатками, в которых сочеталась строгая выправка с вековой традицией дворцового этикета. Их движения были точными, отточенными, почти бесшумными. Ни одного лишнего жеста, ни одной случайной детали — всё служило тому, чтобы подчеркнуть, где именно ты находишься.
Меган, ступив на отполированный каменный пол вестибюля, невольно замерла. Казалось, даже шагнуть здесь было слишком громко.
Живот подрагивал от напряжения, как перед прыжком с высоты. Ладони стали ледяными — настолько, что она легко могла сравнить это с теми днями в Сибири, когда в двадцать один год проходила операцию в суровых условиях, будучи наёмницей.
Она почувствовала, как горячая ладонь легла ей на спину, и тут же обернулась, не отступая ни на шаг от Адама. Она заглянула ему в глаза... и, впервые за весь вечер, искренне улыбнулась. Улыбнулась так, что не скрывала ничего. Ни трепета, ни благодарности, ни той нежности, что кипела под кожей.
Если бы она была здесь одна, без него — наверное, просто бы расплакалась.
— Тебе нравится, — прошептал он, даже не спрашивая, а утверждая.
Шепота было достаточно. Пространство залы — высокое, почти соборное, с гулким камнем и витражами — разнесло его голос, как будто это была святая тайна.
Меган медленно кивнула, и сначала это сопровождалось лёгкой, почти невинной улыбкой. Но улыбка не продержалась и нескольких секунд — в уголках губ появилась дрожь, словно нервное окончание не выдержало. Она чуть склонила голову, как будто пыталась укрыться от самой себя, но глаза не отводила. В них нарастало то самое чувство, которое давно просилось наружу: накопившаяся боль, скрытая слабость, усталость от силы.
Жжение в горле поднялось выше, стало горячим и колючим. Дыхание сбивалось, как будто между рёбрами кто-то забыл тысячи иголок. Пальцы медленно поднялись к нему — неуверенные, но и не способные остановиться. Ей нужно было прикоснуться.
Адам не двинулся ни на шаг. Он просто ждал. И когда она подошла ближе, всё внутри у него затихло. Они заключили друг друга в объятие — без пафоса, пауз, и каких-либо слов.
Их тела сошлись так, будто знали друг друга всю жизнь. Не из воспоминаний, а из самого нутра, где остаётся только то, что не исчезает.
Они держались крепко. Даже слишком. Как те, кто потеряли что-то важное и вдруг нашли обратно. Как двое, прошедшие сквозь огонь, чьё спасение заключалось не в словах, а в прикосновении. Объятие стало их якорем.
Это была глубокая тоска по тому, кого боялся никогда больше не увидеть. Это было не «снова», а «наконец-то».
— Прости меня, — хрипло выдохнул Адам, прижимая ладонь к её голове.
Меган замерла в его объятиях, чувствуя, что его пальцы дрожат — еле заметно, но достаточно, чтобы это ощущение проникло ей под кожу.
В его голосе был надрыв, боль, и всё то, что не укладывается в слова. И она чувствовала — он испытывает ровно то же, что и она. Слёзы, которые подступают к глазам, но пока ещё не падают. Сдавленную боль в груди, будто сердце слишком большое и не помещается. Сожаление. Горькое, пронзающее сожаление о всех тех днях, когда они могли, но не протянули друг другу руку.
— Я очень прошу тебя простить меня за то, что причинил тебе боль, Меган, — продолжил он, и голос его ломался, будто каждое слово проходило через острые края. — Я люблю тебя. Я не переставал. Ни на секунду. И всё это время я не понимал, как вырвать тебя из себя...
Он остановился, сделав глубокий вдох, и уже почти прошептал:
— Разве что достать своё сердце и выкинуть его к чёрту.
Меган прикрыла глаза.
Её дыхание сбилось. Слюна собралась в горле и не могла пройти дальше — как будто сама природа решила остановить всё, чтобы она внимательно слушала его слова.
— Я привёз тебя сюда не только ради безопасности, — прошептал он. — Я хотел, чтобы ты поняла, насколько ты ценна для меня, и насколько я берегу нашу связь.
Он прижал её к себе сильнее.
И тогда она услышала...
Тот самый всхлип. Мужской, сдавленный, тяжёлый. Он будто вырвался сквозь зубы, против его воли. Ни один мускул на лице Адама не дёрнулся, но она почувствовала, как его грудь дрогнула.
— Адам... — выдохнула она дрожащим голосом и шморгнула, позволяя себе чуть-чуть распасться прямо в его руках.
Его тишина была оглушительной. И в ней прозвучало следующее — словно удар в грудь:
— Я хочу прожить с тобой, Меган. Хочу детей от тебя. А потом внуков. Хочу слышать, как ты ругаешься по утрам, как ворчишь о моих поступках, как целуешь в висок, когда думаешь, что я сплю...
Он глотнул воздух.
— Я не хочу всего этого без тебя.
И она знала — это не клятва. Не просто красивая речь лжеца. Это была капитуляция. Мужчина, привыкший держать в страхе города и страны, только что сдался ей — целиком.
— Я не святой. Я даже не хороший. Но я твой, Меган. Всегда был. Даже когда ты ушла, даже когда ненавидела меня — я оставался твоим. А если ты меня простила... — он сделал паузу, и в ней звенела искренность, — ...тогда, к чёрту всё, что было. Потому что ты моё единственное настоящее. Я не обещаю быть правильным. Я обещаю быть рядом. Всегда. Даже если однажды мне придётся идти за тобой в ад — я пойду. Потому что я уже жил без тебя, и это — хуже ада.
Для Меган эта ночь стала точкой. Не запятой, не паузой — а настоящей, выстраданной точкой.
Впервые за долгое время она ощутила внутри не тревогу, не отчаяние, не глухую злость, а лёгкость. Такое чувство, будто её душу долго удерживали под водой, а теперь отпустили, позволив сделать первый настоящий вдох. Да, боль ещё оставалась где-то на дне, но она уже не цеплялась за неё. Она могла с лёгкостью, без надрыва и внутренней дрожи признать себе: она больше не держит зла на Адама.
Прошлое не исчезло, но оно перестало быть грузом.
Поступок с чипом, предательство, недоверие, страхи, боль — всё это не исчезло, но перестало управлять её сердцем. Сегодня, в этих каменных залах, под сводами королевского замка, в пространстве, где будто сама история благословляла истину — Меган Дааран простила Адама Делькасто.
И пусть она ещё не знала, как сложится их путь. Пусть оставалась возможность, что всё рухнет, и они снова окажутся по разные стороны мира, но даже тогда она будет идти. С ним или без него — но свободная от прошлого.
Слова, которые он говорил, проникали в неё, как код — не любовной лирики, а глубинного признания. Его голос, тон, дыхание, дрожь в груди — всё это подтверждало, что перед ней не просто мужчина, а её мужчина. Или, по крайней мере, тот, кто борется за это право.
И всё происходящее вокруг — это был не антураж. Замок, ночь, охрана, королевская тишина — всё это напоминало ей, что именно сейчас происходит нечто символичное.
Истинное прощение.
Она не думала о Вашингтоне. Не хотела. Там была её другая жизнь — жёсткая, прагматичная, структурированная. Там — её брат в виде системы, которой она должна подчиняться. Меган понимала, что, вероятно, он уже всё знает. Просто ждёт и не вмешиваясь наблюдает, потому что сейчас, может быть, ему важно не разрушить — а увидеть, куда приведёт сестру вновь обретённая свобода.
Предаст ли она его?
Сбежит?
Обманет?
Или останется верной, даже если её собственное сердце будет кровоточить?
Она кивнула. Медленно, сдержанно, но в этом кивке читалось всё: и согласие, и прощение, и то редкое, тихое «я снова тебе доверяю», которое не нуждается в словах.
Меган, не спеша, отстранилась, услышав, как приоткрылась дверь — в зал вошёл Питер с её чемоданами. Она быстро стёрла со щёк влажные следы пальцами, стараясь не привлекать внимание к своим эмоциям, и едва заметно, но по-доброму улыбнулась своему телохранителю.
Адам, в свою очередь, чуть шморгнул носом, будто бы просто от холода, и стоял с прямой спиной, словно минуту назад они обсуждали не чувства, а политическую повестку дня.
— Ты дрожишь, — заметил он, хмурясь с оттенком заботы. — Замёрзла?
— Да, здесь очень холодно, — призналась она, зябко прижимая ладони к плечам.
— Тогда нам стоит пройти в гостевую спальню. Там ты сможешь переодеться.
— Адам, это самое тёплое, что на мне есть. Я не ехала в Кадис с расчётом на шотландские ветра, — усмехнулась она.
— Значит, оденешь мои вещи. Будешь выглядеть слишком хорошо, но я как-нибудь переживу. К тому же, в спальне горит камин. Там тепло. И спокойно.
Пока он говорил, к ним подошёл мужчина в тёмной униформе с золотой нашивкой, отмечающей его принадлежность к персоналу резиденции. Он выглядел безукоризненно: строгая осанка, уравновешенный тон, чёткая артикуляция.
— Я проведу вас в гостевое крыло, — сообщил он официально. — Просьба помнить, что часть помещений замка закрыта для посещения. Их может использовать исключительно королевская семья.
Он сделал приглашающий жест в сторону левого крыла, где уходящий коридор терялся во мраке старинных стен, освещённых лишь мягким светом бра.
— Пройдёмте, — добавил он, и его голос отдался лёгким эхом под сводами.
Адам пропустил Меган вперёд, сам взял часть её багажа, и они направились вглубь замка. Меган шагала чуть медленнее, ощущая под кожей всё то, что было сказано между ними.
Любопытство подступило к Меган почти как инстинкт — в этом месте всё казалось слишком камерным, закрытым, пропитанным историей и тишиной, которая никогда не достаётся простым людям. Она немного ускорила шаг, поравнялась с сопровождающим и, мягко обратив на себя его внимание, спросила:
— А этот замок... часто принимает гостей?
Где-то позади, с лёгкой насмешкой, хмыкнул Адам. Он прекрасно знал, каким будет ответ, и в этом хмыке читалось чуть больше, чем просто ирония — гордость.
Мужчина, идущий впереди, даже не сразу ответил. Он будто позволил тишине подчеркнуть значимость предстоящих слов, а затем, не оборачиваясь, произнёс:
— Мисс Дааран, Балморала нет на общественных картах, он не входит в путеводители. Это личная резиденция Его Величества, и место отдыха королевской семьи: охота, верховая езда, рыбалка, шахматы у камина. Это частная, неприкосновенная территория. И вы, как и мистер Делькасто, — одни из редчайших гостей, кому было разрешено войти за эти стены.
Меган остановилась, переведя взгляд на высокие своды, на гербы на стенах, на гобелены, молчаливо хранящие поколения власти.
— Спасибо, — прошептала она, почти не веря своим ушам.
Шок был... приятный. Удивлённое восхищение смешивалось с осознанием: она здесь. Она — в месте, куда не ступает нога даже самых привилегированных. И её туда привёл именно он.
— Ваша спальня, — спокойно произнёс сопровождающий, указывая рукой на массивную дверь из тёмного дерева, инкрустированную гербами. Её уже открыли двое королевских камердинеров, облачённых в строгую форму, с белыми перчатками и выверенной грацией жестов. Они склонили головы в знак уважения и бесшумно отступили в стороны.
[Отсюда рекомендую к прослушиванию песню: The blackest day — Lana Del Rey]
Меган сделала шаг вперёд и вошла первой. Её дыхание сразу стало глубже — воздух был тёплый, сухой, пропитанный запахом дерева и горящих поленьев. В дальнем углу огромного помещения трещал настоящий камин, освещая стены мягким янтарным светом.
Спальню сложно было назвать просто комнатой. Это были покои. Привилегия. Потолок терялся в полумраке, шторы на окнах были из тяжёлой, бархатной ткани. А в центре — ложе. Не кровать. Настоящее королевское ложе с резным изголовьем, подушками, меховым покрывалом. Высокое, словно на пьедестале. Его край едва не доходил Меган до бёдер.
— Думаю, мы сразу ляжем спать, — негромко произнёс Адам, заходя следом и снимая с себя пальто.
Она повернулась к нему, скользнув взглядом по его лицу, по расстёгивающимся пуговицам манжет.
— Время позднее, — отозвалась она так же тихо, наблюдая, как его пальцы снимают галстук, ослабляют воротник рубашки, а затем расстёгивают пряжку ремня.
Ничего не было пошлым. Как будто они давно женаты. Как будто это не чужое пространство, а их дом.
Адам подошёл ближе, встал прямо перед ней, не оставляя ни капли пространства между их дыханиями. Его ладони легли ей на шею — мягко, но с намерением, с властной уверенностью мужчины, который не требует, а забирает. Он заглянул в её глаза так глубоко, будто пытался считать оттуда строчки — не из случайной беседы, а из поэмы, где каждое слово о ней. О том, какая она была, есть и будет.
— У тебя очень красивые глаза, — прохрипел он, чуть опуская одну руку ниже, по скользящей линии кожи, в то время как другой рукой углубился в её волосы, сжав пряди на затылке.
Меган не отвечала. Она не могла — как будто её парализовало не страхом, а напряжённой тишиной между ними. Его взгляд — ледяной, холодный, пронизывающий до костей, но с внутренним жаром, который жёг сильнее пламя. Его комплимент растворился в пространстве, потому что её разум всё ещё тонул в его глазах.
— Я тоже кое-что хочу сказать, — прошептала она, чуть сжав губы, ощущая, как он опускает взгляд именно туда.
— Прошу, — ответил он, и этого одного короткого слова, произнесённого низко и хрипло, хватило, чтобы у неё подкосились ноги.
— Ты сегодня сделал для меня то, чего никто и никогда не делал. Я это не забуду.
Он слушал молча, но его пальцы всё ещё играли с её волосами: наматывали локон, отпускали, снова ловили, как будто он приручал её заново.
— Я должна тебе... — произнесла она чуть тише, не зная, зачем вообще это говорит.
— Единственное, что ты должна, — это быть здоровой и счастливой, — спокойно, но жёстко перебил он. — Больше — ничего.
— Адам...
— Ты меня услышала? — его голос стал на тон ниже, почти властный. — Ты ничего мне не должна.
Она кивнула. Неуверенно. Почти подростково, как будто её уличили в чём-то. И всё же, улыбнулась. С тенью смущения и одновременно с принятием.
— Возможно, однажды ты пожалеешь о том, что уничтожил материалы с чипа... но я всегда буду помнить, — проговорила она с лёгким дрожащим оттенком в голосе, почти неосознанно.
— Почему я должен жалеть?
— Не знаю, — соврала она.
Всё внутри неё вспыхнуло — не лёгким волнением, а огнём, пробуждённым где-то на самом дне инстинкта. Решение родилось не из головы, а из тела — ясное, твёрдое, напористое. Без предварительных слов, без намёков и попыток прочитать его реакцию, Меган подалась вперёд и накрыла его губы своими.
Это не был порыв из одиночества или тоски. Не каприз женщины, которая хочет почувствовать вкус прошлых отношений. Это был жест женщины, которая осознанно выбирает.
Поцелуй — глубокий, уверенный, без лишней поспешности, наполненный сдержанной страстью. В нём не было нужды просить или умолять. Это был шаг к нему, не из прошлого, а из настоящего. Поцелуй взрослой львицы, которая знает, кто перед ней — не просто партнёр, а равный ей мужчина.
Адам не прервал её. Он не отстранился и не перехватил инициативу сразу. Его неподвижность была не пассивностью, а силой. Он дал ей возможность выразиться, чтобы почувствовать — насколько уверенно она к нему возвращается. Это было молчаливое одобрение, будто он наблюдает за её шагом вперёд, позволяя ей приблизиться ровно настолько, насколько она готова.
Он смотрел на неё, ощущая её дыхание, принимая её прикосновение не как мужчина, который теряет контроль, а как хищник, знающий, что рано или поздно всё снова окажется в его власти.
Она медленно отстранилась, не сводя с него взгляда, будто смаковала каждую черту. Его губы налились цветом, приоткрылись, чуть припухли от поцелуев — и от желания, которое теперь висело в воздухе, тяжёлое, насыщенное, как пар в бане.
Меган откинулась назад, будто отдавала ему всю сцену — на, бери. Она сексуально прищурилась, приоткрыла губы, позволяя дыханию сорваться наружу — томному, влажному, таким, которое не про просьбы, а про вызов.
Это был её знак. Приглашение.
И Адам Делькасто понял это сразу.
Адам не знал, как сказать словами, чтобы она быстрее разделась. И, пожалуй, не хотел. Желание вырастало внутри него с такой силой, что любое объяснение казалось пустым. Он просто сделал шаг вперёд.
Потом ещё один.
Его взгляд не отрывался от Меган — тяжёлый, прямой, в нём было больше, чем похоть. Там было право. Там было знание того, кто перед ним и что между ними.
Меган попятилась назад. Её ноги упёрлись в край высокой постели, и дыхание стало чаще. Она чувствовала, как накатывает волнение — как прилив перед бурей. Он шагал к ней медленно, но с такой уверенностью, будто готовился сожрать её целиком и полностью.
Адам снова наклонился и накрыл её губы требовательным поцелуем, заставляя её тратить последние запасы воздуха в лёгких. Её руки пробрались под пиджак, скользнули по его плечам, и ткань послушно сползла вниз, тяжело упав на пол. Меган заметила оружие в его кобуре и, вопреки логике, вздрогнула от необъяснимого возбуждения. Его холодный металл, гравировка, имя...
— Зачем тебе он здесь? — прошептала она, коснувшись пальцами кобуры.
— Всегда ношу, — тихо ответил он, почти не отрывая взгляда от её глаз.
— И рядом со мной?
— Особенно рядом с тобой, — отрезал он, с той грубой откровенностью, которая звучала как комплимент.
Она провела пальцем по металлу. Он не шелохнулся, но каждый его мускул был натянут, как струна. Доверял. И всё же следил. В этом была вся суть Адама Делькасто: доверять — не значит терять контроль. Этому ей стоило поучиться у него.
В одно резкое движение он перехватил её руку, отстранил от оружия и опустил её на край постели, не делая ни одного лишнего жеста. В этом действии была вся его природа: властная, спокойная, безапелляционная.
Её пальцы расстёгивали пуговицы на его жилетке, а в голове мелькала почти смешливая мысль: чтобы раздеть Адама Делькасто, надо иметь терпение ювелира. Он и правда любил, когда его долго и поэтапно раздевают — как ритуал.
Она поднялась на ноги, не отводя от него взгляда, и легким движением обеих рук усадила его на идеально застеленное королевское ложе. Простыни, выправленные до миллиметра, казались чужими в их реальности, где вот-вот всё будет помято телами.
Жилетку она сняла аккуратно, почти бережно, сложив рядом. Потом взялась за галстук. Растянула, сняла через голову и, вдруг, в порыве игривости, накинула его себе на шею, слегка хихикнув. Адам не засмеялся в ответ, но взгляд его потемнел. Он уже медленно проводил ладонями по её ногам, будто помечал: всё это моё.
Он не делал ничего лишнего, но именно это и было самым сексуальным. Его тишина, пальцы, дыхание, и взгляд — как выстрел в упор. Сердце Меган билось не часто, не быстро, а сильно — настолько, что каждый его толчок отдавался в висках, в груди, даже в кончиках пальцев.
Адам не спешил. Он всегда знал, как управлять моментом. Подвинул её за талию — точнее, за мягкую округлость бёдер, привлекая ближе, и, опустившись, поцеловал её живот, будто отмечал границу, которую сам же собирался стереть. Его прикосновение было внимательным, почти трепетным, но в нём чувствовалась внутренняя уверенность — как у хищника, который точно знает, что принадлежит ему.
Когда на нём остались только брюки, он неторопливо поднялся на ноги. Повернул её к себе спиной, прижав её к себе. Ткань её одежды — уютная, широкая, с капюшоном — вызывала у него немое раздражение. Он сам никогда не носил ничего подобного и не понимал, как она вообще могла выбирать такие вещи — мешковатые, скрывающие её тело от глаз. Он не сказал ни слова, но его движения говорили сами за себя: он аккуратно, но настойчиво снял с неё кофту, небрежно отбросив её в сторону, будто она мешала ему дышать.
[Отсюда рекомендую к прослушиванию песню: Бошки дымятся — Allj (INSTRUMENTAL).]
Адам наклонился к ней — не спеша, но с внутренним напором, который чувствовался даже в его дыхании. Его губы нашли её шею, и поцелуй получился не просто страстным — жадным, сдерживаемым, с оттенком раздражения, будто всё, что между ними копилось, теперь выходило наружу.
Он сжал талию обеими руками не прекращая целовать её под ухом, а потом также небрежно просунул горячую ладонь в трусики.
Она чуть выгнулась, дыхание сбилось, а плечи едва заметно дёрнулись — будто внутреннее напряжение резко дало о себе знать. Грудная клетка сжалась, не успев расправиться, и в горле родилось нечто первобытное — не слово, не вздох, а стон, хриплый, сдавленный, будто вырвавшийся из самой диафрагмы. Он был коротким, но тягучим, как будто голос сорвался с высоты чувств, скатился по нёбу и обнажил её уязвимость.
Это был не крик и не стон ради показной страсти — это был отклик тела, которое больше не могло сдерживать накопленное. Она открыла рот, но воздуха оказалось слишком мало, чтобы сказать хоть что-то. А он... он услышал всё. Почувствовал вибрацию её звука кожей, как будто этот стон прошёл сквозь неё и врезался прямо в него.
В этом жесте не было нежности ради утешения — была сила, намерение, живая, мужская потребность. Он, не церемонясь ласкал кожу между её ног, заставляя девушку выгибаться, вздрагивать, хватать воздух ртом и не позволять сделать и шагу вперед. Он силком брал её, щекотал, а другой рукой, крепко держал её бюст, не боясь причинить сладкую боль.
Всё было на грани: похоть, возбуждение, ожидание. Всё происходило в тишине, в дыхании, в теле, где каждый нерв дрожал, как струна, и в этой безмолвной симфонии чувств ни один из них не хотел останавливаться.
Потом развернул её к себе лицом, скользнул взглядом по её глазам, её губам и, не спрашивая, вновь накрыл их своими. Это уже не был поцелуй, чтобы соблазнить — это был жест принадлежности, подтверждение связи, которую невозможно разорвать. От губ он спустился ниже — к шее, к ключице, где кожа пульсировала, предательски откликаясь на каждое прикосновение.
Одним резким движением Адам уложил Меган на постель, будто всё это время сдерживал себя лишь по вежливости, и наконец позволил инстинкту взять власть. Её спина едва коснулась простыни, как его тело уже нависло над ней. Не давая времени на раздумья, он склонился к её шее — и начал метить. Засосы появлялись на коже, как следы притяжения: тёмные, горячие, болезненно сладкие.
— Адам, это...
— Больно?
— Да, — простонала она.
Он двигался от шеи к ключицам, ниже, оставляя после себя едва сдерживаемые вздрагивания Меган.
— Посмотри на меня, — голос Адама был низким, с хрипотцой.
Меган встретилась с его взглядом. Там, в этих холодных, пронизывающих до костей глазах, не осталось ни капли удержания.
— Я тебя трахну так, что завтра ты не встанешь с постели без помощи, — проговорил он прямо, не моргая, будто бросал вызов её гордости.
Она хотела ответить, но не смогла — в горле пересохло, и что-то внутри, не названное словами, начало плавиться.
— Ты будешь помнить каждое моё движение, Меган. С каждой ступенькой, с каждым вдохом. Не сможешь сидеть, потому что будешь чувствовать, каждым сантиметром свой киски жжение от нашей любви. Дааран, я оттрахаю тебя до грёбаного посинения. Всё тело будет гудеть, а ты будешь хотеть повторить.
Он провёл пальцами между её половыми губами, словно рисовал траекторию, по которой потом пройдёт сам.
— Ты же знаешь, я никогда не берусь наполовину, — прошептал он, прижавшись губами к её уху. — Я тебя разберу по кускам. К утру тебе будет не просто плохо. Хочу, чтобы ты ходила днями такой, и вспоминала как хорошо тебя в три смыка ебали.
Он отстранился на пару сантиметров, просто чтобы увидеть её реакцию.
Она дрожала. И, чёрт возьми, — улыбалась.
— Я заставлю тебя сорвать голос, любимая, — хрипло пообещал Адам. — Заставлю стонать, кричать и умолять остановиться. Тебе будет нравиться, что ты еле дышишь, еле глотаешь и еле сжимаешь пальцами простыню. Я буду трахать... и трахать... пока ты не перестанешь кричать и звать меня по имени даже когда останешься одна.
Его слова — оргазм для ушей.
— Пока я не выгравирую тебя под себя, — добавил он.
Её тело откликалось будто само по себе — судорожным дыханием, пальцами, что вцепились в простыню, полуоткрытым ртом, из которого вырывались глухие стоны, как запоздалое эхо собственных чувств.
Адам не был деликатным. И в этом была вся суть. Он не ломал её, зная, что она выдержит. И она знала: всё, что он делает, — это не гнев, а жестокий, звериный, тот самый голод, который накапливается, когда человек неделями не касается того, что считает своим.
Пальцы сжались в тонкой ткани её белья. Одно резкое, безапелляционное движение — и оно перестало существовать. Он разорвал его, как будто ничего не стояло между ним и её телом.
— Ты даже не представляешь, что делаешь с женщинами, когда смотришь на них так...
— С тобой, а не женщинами. Больше ни на кого не смотрю.
Меган улыбнулась шире, принимая таков его ответ.
— Уверена, когда ты смотрел на женщин, то сводил их с ума.
— Всё остальное они делали сами.
Меган вскрикнула, когда мужчина уверенно развернул её, уложив лицом вниз, так, чтобы её тело оказалось у самого края кровати. Грудь и живот хлёстко опустились на прохладную простыню, а бёдра сдвинулись ближе к краю, оставляя ноги свисающими. Это положение было почти покорным, уязвимым, но в нём было и нечто запретно возбуждающее — как если бы он сам расставлял фигуры на доске и объявлял: теперь твой ход невозможен.
Он провёл ладонями по её талии, сжал крепче, а затем медленно скользнул ниже — туда, где её тело напряглось в ожидании. Одним движением Адам накрыл её бёдра руками, обводя каждую линию, будто вырезал их из мрамора. А потом — шлёпнул.
Меган вздрогнула, выдохнула резко, будто этот звук вырвали у неё из груди, не спрашивая. След от ладони — горячий, властный — уже проступал на коже. И тут же вторая — чуть сильнее. Она вцепилась пальцами в простыню, прикусила губу.
— Ты хоть понимаешь, как ты выглядишь сейчас? — проговорил он низко, склонившись ближе, так, чтобы дыхание касалось её уха. — Как будто сама просишь, чтобы тебя трахнули до потери памяти.
Она не ответила — только выдохнула чуть дрожащим, слишком честным вздохом.
— Молчи. Не нужно слов. — Он снова провёл ладонью по её бедру. — Забудешь вообще, блядь, как разговаривать.
И снова — шлёпок. На этот раз чуть ниже, резче. Он метил, оставляляя отпечатки, как подпись художника на живом холсте. Она принадлежала ему — сейчас, в эту ночь, в этом замке, где их никто не найдёт. И она знала это лучше всех.
Его ладони снова и снова встречались с её кожей, с каждой секундой крепче, будто с каждым касанием он хотел выжечь в ней то, что копилось внутри него слишком долго. Звук шлепков заполнял комнату, рвался эхом в каменные стены замка, перемежаясь с её вздохами и стоном, с едва сдержанными вскриками, в которых звучало не только удовольствие, но и мольба.
— Адам... — её голос дрожал, будто ломался от переизбытка всего: чувств, жара, подчинения. — Да... пожалуйста...
Она звала его по имени — в голос, с хрипотцой, без стыда и понтов, будто выдыхала зависимость, будто каждую букву языком вырезала в воздухе. Меган сдала гордость без боя, и в этих стонах не было ни капли игры — только голая правда, когда женщина больше не держит лицо, и не делает вид, что контролирует хоть что-то.
Её кожа под ладонями стала горячей, чувствительной. Красный румянец разошёлся по округлым линиям, как метка желания, как подтверждение того, что она приняла его власть с его руками. Она не пыталась спрятаться — наоборот, всё её тело просило: ещё.
Адам склонился ближе, обхватил её, будто приручил разом и женщину, и желание. И внаглую прошептал у её уха:
— Ты ж знала, к кому возвращаешься. Значит, не против снова забыть, как держат спину ровно.
И она не ответила. Она знала, что он прав.
Он не спешил — но и не давал ей пространства для сомнений. Каждое его движение, каждое прикосновение будто говорило: «сейчас нет никого, кроме нас». Он не спрашивал — он брал, как человек, уверенный в том, что она принадлежит ему. И она не сопротивлялась, потому что больше не хотела притворяться, будто может.
Он устроился позади неё, медленно, с тем ленивым хищным наслаждением, которое даёт власть. Руки легли на её ягодицы — крепко, сжато, будто он решал, как именно забрать то, что уже и так было его. Большими ладонями он слегка развёл их, открывая себе доступ, и она почувствовала близость, готовность, как будто между «сейчас» и «вот-вот» оставалось лишь одно его решение.
Она заскулила — слабо, по-звериному, словно звук вырвался сам, без команды мозга. Он ещё даже не оказался внутри...
— Боже, детка, — выдохнул он с довольной хрипотцой, нахваливая за преданность.
И потом — одним резким, безжалостным движением — он вошёл в неё, не давая ни шанса ускользнуть, крепко удерживая её за бёдра.
Он начинал двигаться медленно, до боли глубоко, будто впечатывался не только в её тело — в память, в суть, в нервы. Его хватка была точной, цепкой, как у того, кто не просто берёт, а забивает клеймо, вживляет себя в неё без шанса на забвение. Не любовь — возвращение по жилам, шов за швом, пока она снова не стала его.
Он наклонялся, прижимал её к себе, шептал на ухо:
— Вот так... тише.
Руки его крепко держали её — за талию, за шею, за плечи, за голову. Он не торопился. Управлял.
— Дыши. Только на моей команде, слышишь? — пальцы сжались чуть сильнее, когда она попыталась вырваться в собственном блаженстве. — Ты не кончаешь без меня. Даже не смей.
— Ада... ам!
Он входил в неё снова — медленно, как будто разматывал её по частям, зная каждый нерв.
— Моя хорошая... вся дрожишь, как струна.
И она действительно дрожала.
Меган заскулила, вцепилась в простыню, а он лишь сильнее вдавил её в матрас.
— Ещё. — Его голос был низким, как грохот грозы перед выстрелом. — Покажи мне, как ты умеешь слушаться.
Он вдавился в неё, и в тот момент, когда она задрожала, выгибаясь под ним, Адам резко надавил ладонью ей на затылок, прижимая лицом к простыне, которая только глушила стоны. Его другая рука вцепилась в её бедро, и толчки начали ускоряться — сначала чуть, почти незаметно, но с каждым новым движением становились быстрее, глубже и тяжелее.
— Вот она... умница. Такая послушная...
Адам двигался в ней с тем самой осознанной дерзостью, с какой командует людьми в зале парламента — уверенно, бескомпромиссно, как мужчина, который знает: сейчас он центр её вселенной. Он то замедлялся до мучительно растянутых секунд, будто хотел, чтобы она запомнила каждую миллисекунду ощущения — то вдруг резко ускорялся, заставляя Меган вскрикивать в голос, хвататься за него, выгибаться, шептать бессвязные фразы.
— Адам... — она звала его, снова и снова, как будто от одного его имени внутри неё всё перестраивалось. — Да, пожалуйста... не останавливайся...
Он чуть подался в сторону, чтобы увидеть часть её покрасневшего, с растрёпанными волосами и блестящими от жара глазами, лица. Она была его. Сейчас — полностью. Ни в прошлом, ни в будущем — в этом моменте. Он сжал её бёдра крепче, оставляя на коже следы — она даже вскрикнула, но не оттолкнула, наоборот — подалась навстречу, словно провоцировала.
— Громче, — прошипел он, прижавшись лбом к её виску. — Я хочу, чтобы ты слышала себя.
Он не был нежен — и не должен был. В этой ночи не было места хрупким жестам. Только — голод. Он рвался наружу, в каждом толчке, в каждом слове, в том, как он сдерживал рычание где-то в груди, когда чувствовал, как она сжимается под ним — снова, снова, снова.
Комната будто сужалась. Остался только звук их тел, дыхание, ритм, и та ярость вожделения, которую невозможно уже было скрывать. Его рука прошлась по её спине — от затылка до поясницы, как будто хотел прочертить границу между её прошлым и тем, что теперь принадлежит ему.
— Ты даже не представляешь, как долго я этого ждал, — прохрипел он в изгиб её плеча, не целуя — вгрызаясь. — Каждую чёртову ночь, пока ты лежала в чужой постели, в чужой стране, я думал только об одном — как заберу тебя обратно. И вот ты здесь. Подо мной. Ни один ублюдок даже близко не стоял... О, блядь, Меган.
Он чувствовал, как в нём всё горит, как член пульсирует от натяжения, как тело требует кончить, как жажда выедает изнутри, однако он не дал себе слабину. Ни ей. Ни себе.
Меган вскрикнула — резко, надломленно, будто внутри что-то хрустнуло и тут же срослось заново. Её тело билось, пыталось сбросить накал, но он держал крепко. Не дать. Не сейчас.
И он не собирался её отпускать.
Звуки были хлёсткими, точными, будто кто-то с силой хлопал в ладони — снова и снова, не сбиваясь с ритма. Это были не просто звуки движения, это была музыка страсти, рваная, дикая, без партитуры. Они раздавались каждый раз, когда его бёдра с силой встречались с её телом...
Хлоп. Хлоп. Хлоп.
Меган лежала на животе, плотно прижатая к постели, волосы сбились, дыхание сбивалось, а голос вырывался с каждым новым толчком — то стоном, то приглушённым вскриком, то его именем. Её пальцы вжимались в простыню, будто она искала за что зацепиться, чтобы не раствориться в этом напоре.
Адам держал её за талию, то перехватывая жёстче, то плавно смещая хватку, продолжая движение — как зверь, уверенный в том, что его добыча не уйдёт. И чем громче становился этот влажный, бесстыдный звук, тем сильнее было ощущение, что их больше ничего не держит в этом мире — только постель и только эта ярость желания между ними.
Меган сжалась под ним, будто вся её сущность схлопнулась в одну точку жара. Резко, без предупреждения — как удар молнии. Тело дёрнулось, спина выгнулась, простыня захрустела под её пальцами. Голос сорвался на крик — сдавленный, срывающийся, дикий. Она стонала его имя, выдыхала, молила, не зная, просит ли пощады или продолжения.
— Адам... Адам... я... — она захлёбывалась в собственном голосе, срываясь на высокий, прерывистый стон, уже не в силах держать себя.
Он почувствовал, как она сорвалась — не просто отдалась, а сломалась внутри, сжалась на нём так отчаянно, будто её нутро пыталось выжать из него всё до последней капли, впитать его до остатка. Её стенки сдавливали его член жадно, рвано, будто её тело уже не слушалось, работало само, без команды мозга. Её бедра вздрогнули, спина выгнулась под ним, кожа была горячей, липкой, а внутри всё било судорогой.
Слёзы хлынули внезапно — тяжёлые, горячие, как пот, не жалобой, а симптомом перегруза, когда уже некуда деть накатившую волну.
И потом — протяжный крик из глотки. Её дыхание сбилось, голова откинулась, пальцы вцепились в простыню, а голос вырвался наружу таким, каким он был — нечистым, с надрывом, без попытки быть красивой. Потому что красиво — это когда ты думаешь. А сейчас она не думала. Она просто очень хорошо кончила.
Он выдохнул, почти со стоном.
— Такая узкая... ёбаный пиздец... — прохрипел он прямо в ухо, горячим, сдавленным рычанием, которое выбивает душу.
Он вдавливался в неё медленно, с трудом, чувствуя, как её тело сопротивляется, тугое, сжатое до предела, не дающееся легко — как будто сама плоть пыталась удержать границу, не пуская внутрь. Он чертыхнулся сквозь зубы, не останавливаясь, а наоборот — возбуждённый этим сопротивлением до ярости. Ему хотелось большего.
Адам перевёл ладони вверх, на её плечи, обхватил крепко, вонзая пальцы в кожу, и, удерживая так, как нужно именно ему, начал проталкиваться силой — медленно, но намеренно, двигаясь внутрь, продавливая её тело на себя.
Делькасто двигался в ней до самого края — медленно, точно, убивая нежность, продлевая её судороги, вбивая себя в каждую клетку. Меган уже не шевелилась — только дрожала, принимала всё, что он ей давал.
И он кончил резко — с рыком, почти звериным, как будто что-то рвануло внутри и наконец вырвалось наружу. Его тело сотряслось в ней, и вместе с первым выбросом он застонал — хрипло, низко, будто в этот момент проклял весь мир и нашёл спасение между её бёдер.
— Моя... — вырвалось из него, уже шепотом, но с надрывом.
Он замер внутри.
Адам сделал ещё пару глубоких, тяжёлых движений, чувствуя, как её тело дрожит под ним, как она судорожно дышит, срываясь на тихие, почти истеричные мольбы — не то умоляя, не то благодарно зовя.
А потом — сдержанно, но резко затаив дыхание, он замер... и медленно вышел из неё, отступая, но не отпуская. Его ладонь скользнула по её спине — размеренно, с силой, как гладят любимую, уставшую после скачки лошадь: не чтобы усмирить, а чтобы почтить.
Он смотрел на её тело, затрепетавшее от чувств, и понимал — сейчас в ней нет ни одной части, которая не отзывалась бы на его прикосновение.
— Детка... ты вся мокрая, как будто из душа, — выдохнул Адам, скользя ладонью по её пояснице и ягодицам, не отрываясь от её тела. В его голосе звучало восхищение и необузданная жажда, будто он даже сам не ожидал, насколько она способна его свести с ума. Его пальцы лениво, но уверенно обводили контуры её тела — не с нежностью, а с притязательной, властвующей лаской.
Он сам был в таком же состоянии: лоб влажный, грудь тяжело вздымалась, волосы взъерошены, а каждый вдох отдавался в висках. Но ни один мускул его тела не ослаб — наоборот, в нём теплилась та самая мужская сила, которая не собирается останавливаться.
Меган лежала на животе, щека прижата, а всё тело — будто после волны, выкинутой на берег. Ноги дрожали, ступни сводило от послевкусия, дыхание было прерывистым, почти жалобным. И всё же в этом состоянии не было слабости — только откровенность, и её истинная, безоружная реакция на то, что он с ней делал.
— Говорить не можешь? — хрипло произнёс он, уже зная ответ.
Она издала приглушённый звук — что-то между стоном и смешком, не открывая глаз, позволив себе зависнуть в этой слабости.
— Вот и хорошо, — сказал он, проводя пальцами по её влажной шее, как будто запоминал её в этом состоянии. — Мы только начали, любимая.
Адам лёг на спину, откинувшись на высокую резную спинку кровати. Тяжёлое дыхание медленно выравнивалось, но в его глазах всё ещё горел тот самый хищный огонь. Он потянулся к ней, взял за руку — и тихо, но уверенно произнёс:
— Иди сюда.
Меган, не задавая вопросов, подчинилась. Она села сверху, удобно устроившись на его бёдрах лицом к нему. Колени мягко упирались в матрас по обе стороны от его тела, а ладони всё ещё оставались в его руках. Её пальцы были влажными, горячими, пульсирующими.
Адам смотрел на неё — так, как умеют смотреть только мужчины, уверенные в себе и в том, что они делают. Он жадно впитывал глазами её расслабленное лицо: покрасневшие щёки, слегка приоткрытые губы, тяжёлые уставшие веки, влажные пряди волос, прилипшие к вискам. Всё в ней кричало — удовлетворение. Не показное, не демонстративное. Настоящее. Женское.
Он выдохнул, будто этим взглядом насытился сильнее, чем от любого прикосновения.
— Ты сейчас красивее, чем когда-либо, — хрипло прошептал он, не сводя с неё глаз.
Меган наклонилась вперёд, едва касаясь его губ — поцелуй получился мягким, медовым, как глоток сладкого вина после урагана. Он обнял её за талию, притянул ближе, и в его голосе прозвучала хрипотца приказа, замешанная с нетерпением:
— Седлай.
Она чуть отстранилась, взгляд всё ещё в его. И с тихой, почти виноватой улыбкой прошептала:
— Я не могу... там всё ещё пульсирует... всё внутри узко, Адам. Я не знаю... впущу ли.
Он выдохнул через стиснутые зубы, словно её слова вогнали в него новый уровень жара.
— Это идеально, — усмехнулся он, уже не играя. Его голос стал ниже, грубее. — Я хочу, чтобы ты чувствовала каждый миллиметр. Как я растягиваю тебя под себя.
Её ладони легли на его грудь, и она приподнялась, медленно, будто не решаясь. Он держал её — крепко, терпеливо, но с таким напряжением, будто пальцы вот-вот оставят синяки. Он направлял, помогал, но не торопил — наблюдал, как она дрожит от одной только мысли, от предвкушения.
Когда его головка коснулась входа, она зажмурилась и всхлипнула — тело отозвалось пульсирующим сжатием, будто отказывалось пускать его внутрь.
— Милый, мне... — простонала она и закатила глаза, чувствуя, как по шее потекла капля пота.
— Сука, такая тугая, — прошептал он, дыхание сбилось, ладони впились в её бёдра. — Я еле пролезаю... блядь, Меган.
Она едва опустилась на него — медленно, с тихим стоном, как будто каждый миллиметр входа обжигал. Член входил в неё с усилием, продираясь сквозь напряжённое, пульсирующее нутро, будто она ещё не готова, но всё равно хочет, жаждет, требует.
Она положила ладонь себе на грудь, как будто этим могла унять рваное дыхание. Её живот дрожал, мышцы сжимались, а он всё ещё держал её, будто боялся, что она сорвётся — вверх, прочь, от этой близости.
— Мать твою... — выдохнул он, зрачки расширены, будто в бреду. — Начинай.
Она закрыла глаза, двигаясь в мягком, повторяющемся ритме — медленно, плавно, будто пробуя каждый миллиметр. Он держал её — за бёдра, за спину — направляя, помогая, следя за каждым её движением, как хищник, охраняющий свою единственную.
— Посмотри на себя, — выдохнул Адам, низко, хрипло, с голосом, будто простуженным от слишком долгого желания и почти священного изнеможения. В нём звучало не просто возбуждение — восхищение, как будто он видел перед собой не женщину, а откровение. — Ты даже не представляешь, как ты выглядишь сейчас. С этим телом. С этой дрожью. С этим видом... созданным только для меня.
— Ты мне... ты... нужен так... — сорвалось у неё. Слова едва ползли с губ, разбивались на стоны, ленивые, вязкие, будто всё напряжение внутри поднималось к глазам и давило — как оргазм, который ещё не пришёл, но уже диктует дыхание.
Он никогда не понимал, как люди могут заниматься сексом под музыку. Какая, к чёрту, музыка, если всё лучшее уже звучит — дыхание, стоны, простыни, сбитый ритм тела. Его голос, её голос. Всё настоящее.
Он провёл ладонью по её груди — крепко, с нажимом, до озноба, сжав мягкую кожу так, будто пытался вытянуть из неё звук, эмоцию, воспоминание. Она дёрнулась от чувствительности — он лишь усмехнулся уголком губ, не спеша убирая руку. Ладонь скользнула вниз, по животу, к бедру, медленно, с той кошачьей грацией, от которой тело забывает, как сопротивляться.
— То, как ты двигаешься... как позволяешь мне иметь тебя без стеснения... — голос стал ниже, будто каждое слово отдавалось в его паху. — Это не просто возбуждает, Меган. Это... — он наклонился ближе, остановился у её губ, так близко, что она почувствовала, как воздух с его выдоха касается кожи. Но не поцеловал. Ждал. Давил.
Она выдохнула, судорожно, почти со стоном — как будто сам воздух стал слишком густым, чтобы его глотать. Губы приоткрылись, но слова не вышли — остались внутри, как ток.
— Я могу делать с тобой всё, что захочу, — прошептал он, совсем близко, с ледяной уверенностью в голосе. — И ты этого хочешь больше, чем воздуха. Не так ли?
Он коснулся её губ — влажно, медленно, будто хотел, чтобы она чувствовала вкус этого поцелуя в своей крови. Его язык скользнул внутрь, не напористо, но притязательно, и её губы сами раскрылись навстречу.
Поцелуй длился — не как контакт, а как акт владения. Он не спешил, исследовал, тянул, вызывал рябь мурашек вдоль позвоночника.
— Ты создана, чтобы сводить с ума, — прошептал он, прижав лоб к её лбу, словно хотел проникнуть внутрь не глазами — пульсом. — А я создан, чтобы любить тебя.
В её голове не осталось ни мысли. Сознание отступило, испарилось, растворилось в теле, которое пульсировало и горело, как будто только что вынырнуло из лихорадки, с разорванной реальностью. Глаза пекли, ресницы слиплись от влаги, волосы спутались, прилипли к шее, к лопаткам, к груди. Дыхание сбивалось, как у пловца, который слишком долго держался под водой.
Внутри — ад и рай. Её мышцы сжимались вокруг него, будто тело не хотело отпускать, не позволяло выйти, хотело впитать его навсегда. А он всё ещё был в ней — медленно, тяжело, глубоко, до болезненной полноты, до дрожи, до тонкой линии между наслаждением и тем, что вот-вот хлынет через край. И она уже не могла пошевелиться. Ни одной мышцей. Тело не слушалось. Оно жило только для него.
Она не знала, сколько это длилось. Вечность? Пять минут? Час? Два? Три? Они трахаются вне времени. На этих белых простынях, уже не белых — пропитанных их жаром, потом, сдавленным дыханием и сумасшествием, которое они творят телами. Это было не занятие любовью — это была одержимость. Божественная. Грязная. Своя.
— Адам... — прошептала она, едва дыша, будто язык отказывался работать. — Я... я не чувствую ног...
Он сразу понял. Руки поймали её прежде, чем она окончательно осела. Она опустилась грудью на его торс, закатила глаза, полностью сдавшись — он был её опора, её конец и её начало. Её тело рухнуло — обессиленное, выжатое до капли, сладко разбитое.
Он поймал её. Пальцы прошли по спине, по талии — притягивая, защищая, утверждая. Одним точным движением он перевернул её, вдавил в матрас, будто закрывал собой от всего мира.
Её ноги дрожали, подгибались от усталости, пульсировали после сотен движений, но стоило ему снова коснуться её — пальцами, медленно, с нажимом — как она выгнулась в ответ, инстинктивно, будто тело предало саму себя. Она поджала ноги, а потом, наоборот — раздвинула, распахнувшись для него.
— Пожалуйста... — сорвалось с её губ не шёпотом, а молитвой, срывающейся изнутри.
— Попроси снова, — его голос был низким, сдержанным, как зверь на коротком поводке. Он знал, что делает. И он наслаждался этим.
— Прошу... Адам... прошу... — голос дрожал, прерывался, но был честен до костей.
— Что ты хочешь? — он дразнил, сводил с ума, медленно, с насмешкой и жаром. — Скажи мне. Покажи мне.
И она показала. Опустила руку — слабую, дрожащую, как после жара — между ними, коснулась его члена, и сама подвинула его ближе к промежности.
Он вошёл в неё снова — глубоко, тяжело, с таким невыносимо медленным нажимом, что дыхание вырвалось из неё криком. Это было не просто движение — это был захват.
Меган выгнулась, будто тело больше не выдерживало напора. Всё внутри затряслось в судорогоподобном удовольствии, где боль и экстаз стали одним. И он не остановился. Не дал ей ни секунды на сброс. Он двигался в ней дальше — не быстро, но точно, с силой, будто добирался до самого дна её сущности, до центра, где уже ничего не осталось — только он.
А потом он застыл. Резко. Глубоко. Вдохнул коротко, стиснул зубы, подался вперёд в последний раз и остановился.
— Ёбаный ты в рот... — вырвалось из него с хрипом, как выстрел. Он опустил голову рядом с её, чтобы она слышала всё: его дыхание, удары сердца, остатки напряжения, которые прожигали его изнутри.
Она не ответила. И не могла. Только лежала — вся сгоревшая, но счастливая. Руки ослабли, глаза прикрылись, грудь поднималась с трудом.
Меган лежала, почти растворённая в матрасе. Веки тяжёлые, дыхание глубокое, замедленное — она была где-то между сном и явью, в той точке, где тело больше не просит, а просто отдаётся. Но он знал — она слышит. Даже сквозь усталость, сквозь дрожащую истому, она слышала каждое его слово.
— Ты здесь? — прошептал он, тихо, будто боялся спугнуть эту зыбкую границу. Его ладонь лениво скользнула по её боку, и в ответ — еле заметный кивок. Она не открыла глаз, но кивнула. — Хорошая девочка, — сказал он почти с улыбкой. — Умница моя.
Он воспользовался тем, что она совсем не двигалась — была тёплой, покорной, сладкой, как забытый после бури туман. Его губы скользнули к её груди — медленно, мягко, почти с благоговением. Он оставил один поцелуй. Потом ещё один. И ещё.
Не как взрослый мужчина, а как мальчишка, который нашёл своё сокровище и не мог налюбоваться. Он обхватил её грудь ладонью, сжал осторожно, словно проверял, не снится ли. А потом прижался губами к ней, затаившись.
Её грудь сводила его с ума. В ней было то, чего ему всегда не хватало — чистая, физическая и эмоциональная привязанность.
Он продолжал целовать, гладить, прижиматься. А она лежала — неподвижная. С закрытыми глазами, с редкими кивками, будто отвечала не устами, а телом.
♡ ♡ ♡
Адам провёл ладонью по её голове, мягко, чуть медленнее, чем обычно — не спеша, с тем уважением, которое может быть только после того, как ты забрал женщину всю: тело, голос, дыхание, сердце. Он отстранился, перевернулся на спину, глядя в потолок, стараясь отдышаться. Это был не просто секс — это был грёбаный штурм. Физический, эмоциональный, ментальный. Всё тело гудело, как после боя. И, если быть честным, он не помнил, чтобы хоть раз прежде чувствовал нечто подобное с кем-то другим. Разве что... тогда. С ней. Давно.
Он повернул голову. Меган уже спала — губы чуть приоткрыты, дыхание ровное, ресницы опущены, как у ребёнка. Она посапывала тихо, почти неслышно, с уставшей грацией женщины, которую довели до предела и укачали на его теле.
Он тихо выругался себе под нос, едва слышно — не от злости, а от того, насколько сильно его тронул этот момент. Мужчина встал, пересилив слабость в ногах. Осторожно подхватил её за талию и плечи, поднял и уложил выше, на подушки. Чёрные волосы разметались по наволочке, как чернила на белоснежной бумаге, кожа на шее ещё несла следы его жадности. Он укрыл её одеялом до подбородка, поправил край и на секунду задержал взгляд на её губах.
Потом, босиком, прошёлся до комода, плеснул в стакан тёплого янтарного виски и сделал один глоток. Хриплый, крепкий — как нужно после такой ночи. Подкурил сигарету и подошёл к окну, отодвинул плотную тяжёлую штору. Свет. Чистый, молочный рассвет. Он щурился, глядя наружу.
— Ахуеть... — выдохнул он. — Реально до утра трахались.
Дым от сигареты лениво поднимался в воздух, ложился в изломы его плеч, медленно струился вверх и исчезал где-то под высоким потолком Балморала. Старый замок знал, когда нужно молчать. Он держал в себе тишину, как будто уважал этот момент.
Адам стоял обнажённый у окон, его пальцы держали сигарету, и он смотрел на неё. На Меган. Почти скрытую под тяжёлым постельным бельём, голову, повернутую на бок, волосы разбросаны по подушке. Тихую. Его.
В груди шевельнулось простое, нежданное желание — оставить этот момент навсегда. Чтобы потом, когда она уедет, когда её не будет рядом, он мог просто открыть фотографию и снова ощутить это тепло: мягкий свет, тяжёлая постель, много подушек — и одна его принцесса, чья голова чуть торчала из-под одеяла, как у ребёнка, который доверяет миру и спит спокойно.
Он достал телефон, положил сигарету между губ, открыл камеру и сделал снимок. Без фокуса на лице. Просто жизнь. Тихая, настоящая. Его жизнь, с ней.
Адам затушил сигарету, отложил телефон, скинул с себя остатки напряжения и вернулся в постель. Залез под одеяло, притянулся ближе, подвинулся осторожно, будто боялся разбудить её. Подтянул Меган к себе, укладывая её голову на свою грудь. Её дыхание коснулось его кожи, и в этом касании было всё, что ему было нужно.
НАПИШИТЕ КОММЕНТАРИИ И ЗВЁЗДОЧКИ (голоса за главу). Глава очень большая!!!❤️