II
Мы двинулись в путь, подгоняемые постепенно набиравшим обороты ветром. Было ощущение, что каждые полкилометра температура неумолимо падала всё ниже и ниже. В один момент мне даже пришлось подтянуть балаклаву, закрыв нос и рот. Я шёл последним, Брик — первым, Обсейты — в середине. Смотря на них, я поймал себя на мысли о том, что есть ещё один момент, в котором мы со стариком схожи: скоро у меня тоже будет дочь. Маленькая Кефилмор, всего через несколько месяцев. Пора бы уже имя выбирать... До сих пор не верится, что мне удалось завести семью, несмотря на очевидно нездоровое погружение в дебри научных изысканий. Возможно, как раз благодаря ей я и не утонул в них с концами.
Ветер сделался ещё сильнее, Брик замахал красным флагом над головой, подавая сигнал к остановке. И без того согнувшийся в три погибели под весом рюкзака профессор наклонился, укрываясь от летящего в лицо снега, и проковылял к командиру. Из-за пурги сложно было в деталях расслышать, что они кричали друг другу на ухо, но вся суть, как я понял, была в нежелании профессора делать привал. Он никак не хотел терять ни минуты и уговаривал Брика продолжить путь, обещая доплатить ему лично, без посредников из его фирмы. Немного поразмыслив, не без совестных терзаний командир всё-таки согласился, но заставил нас четверых сцепиться верёвками с карабинами.
Мы направились дальше. Снежная буря, казалось, достигла пика своей мощи на ближайшее время: каждую минут приходилось потрясывать ногами, чтобы скинуть быстро скапливающийся на снегоступах снег; крупные, обледенелые снежинки сотнями игл впивались в неприкрытую часть лица, поэтому я поспешил натянуть объёмные горнолыжные очки.
Ещё минута, ещё пять, ещё одна. Теперь я едва различал силуэт идущей впереди девушки. Летящий снег заволок всё вокруг рябящей пеленой белизны. Стало складываться ощущение, что я нахожусь в коконе: меня окружает непроглядная завеса, отгораживающая меня от внешнего мира, единственная связь с которым — теряющаяся в белом шуме верёвка. Как ветер заметал всё, что было перед глазами, так же он застилал и то, что было у меня в голове. Как чуть ли не вслепую мы шли по пустоши, так же слепо и я бродил среди своих бестолковых мыслей.
В этот раз шараханье по закромам разума привело меня к белому цвету. Точнее: к его двойственности. "Помню, мысли Мелвилла на этот счёт показались мне довольно интересными. Природный белый цвет и тот, что создан человеком. Поднятый белый флаг, являющийся знаком конца кровопролития. Белые бумага и холст, располагающие к творчеству и созданию. Белые меха, платья, машины, банты, символизирующие чистоту и роскошь. Как эти прекрасные значения могут разделять один цвет с мрачными, натуральными явлениями. Снега, обрекающие всё живое на долгий сон или смерть. Гной, сочащийся из заражённой раны. Бледный труп, который постепенно начинают грызть белые личинки. Животные, обладающие белым покровом: кашалот, единственный зубастый кит, белые медведи, монструозных размеров морские и полярные птицы. Само обитание живого существа среди нескончаемых снегов и холода уже придаёт ему жутковатую ауру...
И на что мне сдался этот белый цвет! Будто проблем более насущных у меня нет... Я задумывался, что мне сделать, если создать машину удастся, удастся добраться до фрагментов памяти. Да, для меня необходимым остаётся избавиться от тех, что создают почву для сновидений, но, чисто теоретически, возможно ведь, наоборот, оставить только их. Развились бы они ещё глубже? Смогли бы они воссоздать ту личность, которой я был в видениях? Или же я бы остался той же личностью, но наполненной другими воспоминаниями, знаниями и опытом? Но можно ли тогда было вообще считать, что личность сохранена, если всё, что определяет личность, будет изменено? Помимо этого, я бы мог удалить вообще все воспоминания. Осознанно спровоцировать тотальную амнезию. Что бы тогда случилось со мной?"
Я встряхнул головой. "Какая к чертям собачьим разница, я не собираюсь этого делать! Просто не могу, теперь, когда у меня есть семья. Подлинная ли моя нынешняя память или нет, я ни за что не позволю себе забыть их!"