Куб [Редактура]

- Олеся? – раздался в трубке спокойный и негромкий голос Эдуарда, и я снова попыталась взять собственный голос в оборот и говорить как можно более уверенным тоном. Так меня и мою подружку Ленку Анофьеву учила ее старшая сестра, которая была сведуща в парнях и в романтических отношениях собаку съела. «Нельзя подавать виду, что его звонок тебя хоть как-то волнует, - с заумным выражением лица, какое бывает только у нашей географички, вещала пятнадцатилетняя Светка, - иначе парень утратит к тебе всяческий интерес. Противоположному полу нужно добиваться дамы, а не наоборот».

Я глубоко вздохнула.

- Олеся? Тебе плохо? – в голосе Эдуарда послышались встревоженные нотки, и я мысленно обругала и Ленку, и Светку, советы и комментарии которых мешали мне думать.

- Все нормально, - наконец выдавила я из себя и даже кивнула головой для достоверности, словно бы Эдуард мог меня увидеть. – Я вот только что со школы пришла.

«Из школы, дура тупая, из, кто в шестом классе предлоги учил и даже получил за них пятерку?». Я скривилась и несколько раз ударила пяткой по полу от досады и злости на саму же себя, но поправляться не стала, понадеявшись, что Эдуард не заметил моей ошибки.

- Так мы встречаемся завтра?

- Да-да, конечно, - поспешно ответила я и снова скривилась. «Нельзя отвечать слишком быстро, - учила Светка, - иначе парень подумает, что вы сами вешаетесь ему на шею и ведете себя как...»

- У тебя завтра сколько уроков?

На сей раз, прежде чем ответить, я медленно сосчитала про себя до трех.

- Семь.

Седьмым уроком у меня по расписанию был классный час, и обычно на него я никогда не ходила, вовсе не считая такую белиберду за урок. Но завтра все же стоило перестраховаться: если у класснухи будет плохое настроение, а с классного часа сбежит больше, чем пять человек, она не станет вести урок, а пойдет к директору, чтобы тот обзвонил родителей всех прогульщиков и немедленно вызвал их в школу для выяснения причин столь отвратительного поведения детей. Случись такое, и беды не избежать. Мама сразу же примчится с работы в школу и сначала будет добрых полтора часа сидеть в директорском кабинете, жалуясь директрисе на тяжелую жизнь и трудных подростков, а затем отправится к классной руководительнице, чтобы поговорить с ней о моей успеваемости и спросить, как бы между делом, не нужны ли Олесеньке, по-вашему безгранично уважаемому мнению, дополнительные занятия? Бр-р-р. Прямо-таки мороз по коже.

- Тогда я заеду за тобой в пятнадцать-тридцать, хорошо?

- Да, конечно.

- Тогда до завтра?

- До завтра.

В трубке раздались короткие гудки. Несколько секунд я стояла, не двигаясь с места и не в силах поверить в собственное счастье, а затем резко подпрыгнула и принялась скакать по всей квартире, визжа и смеясь, как сумасшедшая. Я представила, как завтра выйду из школы, а за воротами меня будет ждать черный вольво Эдуарда. Одноклассницы сначала не поймут, что это за мной, ничего не заметят, и по-прежнему будут идти рядом, щебеча о глупых влюбленных в них ровесниках, которые могут разве что домашку попросить списать или жука в баночке подарить. Лилька наверняка снова будет канючить у меня тетрадку по физике и на ходу пытаться забраться в мой рюкзак, потому что на уроке вместо написания конспекта она играла в «Сабвей Сёрф», а без формул, данных Любовью Сергеевной, решить хотя бы одну задачу на контрольной вряд ли получится.

Одноклассницы будут виться вокруг меня, и Милка, с которой мы живем в одном доме, наверняка спросит меня, не желаю ли я прогуляться до ближайшего киоска, чтобы купить свежий номер журналов «Elle girl» и «Все звезды», а я загадочно помотаю головой и отвечу, что, мол, сегодня я занята. И в этот самый момент дверца автомобиля, три дня назад едва не переехавшего меня пополам, распахнется, и оттуда выйдет Эдуард с огромным букетом из ста роз.

В низу живота что-то мягко защекотало, и я поняла, откуда пошло выражение «бабочки порхают от любви». От переизбытка эмоций и чувств я подпрыгнула так высоко, что не рассчитала силы и саданула коленом прямо по краю собственного письменного стола. От удара стол зашатался, и со столешницы на пол посыпались разбросанные фломастеры и карандаши. Прямо мне на ногу упало несколько учебников, угодив на лишь недавно начавшую заживать мозоль, полученную от ежеутренних пробежек летом.

Я согнулась пополам и зашипела от боли. Все бабочки в животе разом увяли, настороженно прислушиваясь к хозяйке, которая больше не желала идти у них на поводу. Кое-как доковыляв до кровати, я, не снимая школьной формы, рухнула на нее и закрыла глаза, стараясь подумать о чем-то и абстрагироваться от ноющей боли.

Нужно было как следует подумать над тем, что мне завтра надеть, как накраситься и какую прическу выбрать. Нужно придумать что-то среднее: не слишком простенькое и не слишком вызывающее одновременно. Я хотела максимально помочь Эдуарду забыть о нашей разнице в возрасте, пусть сам он ни разу не упоминал о ней и не показывал, что она хоть как-то его беспокоит. Мы с ним об этом, признаться честно, вообще не говорили. Я боялась спросить его, а он, видимо, и так знал все, что ему было нужно, ведь я сразу же ответила на вопрос о том, в каком классе учусь. А дальше он и сам мог сообразить, что восемнадцатилетние девушки в седьмом классе не учатся, даже если у них явные проблемы с умственным развитием...

Я в который раз за день тяжело вздохнула и вновь принялась воображать, какой будет реакция моих одноклассниц на Эдуарда. Наверняка они просто обзавидуются, хоть и не скажут об этом. Признаться честно, я и сама себе немного завидовала. Что Эдуард мог во мне найти? Какой интерес ему со мной общаться? С его внешностью найти красивую девушку – раз плюнуть. Но он по какой-то неведомой мне причине решил тратить свое драгоценное время на меня.

Внезапно я поняла, что ничего не знала об Эдуарде. И в кафе, и в кино вопросы задавал только он, а я лишь послушно на них отвечала. Скажете, что я бессловесная дурочка? Что же, посмотрю я на вас, когда вы пойдете на свидание с ослепительной красоты парнем, который старше вас минимум на семь лет. Я просто не знала, что можно у него спросить. Эдуард, а где ты учишься? Он назовет университет, и мне останется только кивнуть, потому что ни одного названия вуза я не знала. Эдуард, кем работают твои родители? Он и сам небось уже где-нибудь подрабатывает, а я задам ему такой дурацкий вопрос. Эдуард, ты смотрел последнюю серию «Холостяка»? В лучшем случае он спросит, что это, а в худшем – рассмеется мне в лицо и ответит, что не смотрит глупые передачи для глупых маленьких девочек. Господи боже, да даже Светка «Холостяка» не смотрит, хотя старше меня всего на два года!

Я перевернулась на бок и скатилась с кровати на пол, утащив за собой плед и одеяло. Я твердо решила постараться больше не думать о такой фигне, вдруг всерьёз испугавшись того, что перетрушу и вообще завтра ни пойду не на встречу с Эдуардом, ни в школу. Тем более, нога больше не болела, и, значит, можно было приступать к самому главному, пока мама не вернулась домой.

Я встала с колен и направилась в спальню, где родительница хранила косметику. Я решила, что возьму только тушь, тени для век и немного тональной основы. Блеск для губ у меня имелся свой. Раскрыв шкафчик с косметикой, я аккуратно, стараясь ничего не задеть и запомнить, где что лежало, вынула необходимые колбочки и спрятала их в карман. С некоторых пор мама перестала краситься, уходя на работу, и я могла беспрепятственно брать нужную мне косметику на несколько дней, не боясь, что она заметит. Мама запрещала мне краситься. Она считала, что это вредит моей и без того не самой чистой коже и портит мое «красивенькое девичье личико». Я приводила в пример одноклассниц, некоторые из которых начали краситься еще в одиннадцать лет, но морщин на лице не нажили, однако с моей мамой все было без толку.

«Молодежь сейчас совсем с ума посходила, - любила говорить она. – Красятся как на панель, музыку слушают какую-то дебильную, одежду носят с дырками. Неужели ты хочешь быть такой же, как они? Вот я в свои тринадцать лет и не знала, что такое помада, а ресницы красить начала только в двадцать пять».

Я захлопнула шкафчик и вышла из спальни, аккуратно прикрыв за собой дверь. Знайте, дорогие родители, что бы вы своему чаду не запрещали, он или она все равно запрет нарушит. Так что, вместо того чтобы ныть на невоспитанный детей, лучше не запрещайте им всякую ерунду.

В коридоре зазвенел телефон. Я еле-еле успела запихнуть косметику в школьный рюкзак и отыскать мобильник. Звонила мама.

- Леська, ты борщ разогрела? Уже почти полшестого. Я через полтора часа буду дома, автобус задерживается.

- Разогрела, мам, и съела уже, - пробурчала я и прошлепала босиком на кухню, чтобы вытащить кастрюлю из холодильника и поставить на плиту ненавистный суп.

- Смотри мне. Мы еще с тобой поговорим.

Мама отключилась.

- Сматрииии мне, мы еще с табой поговориииим, - передразнила я мать, глядя на мобильник и понимая, что больше нельзя терять ни минуты. Если мама придет, а кастрюля не будет пуста и вымыта и уроки не будут выучены, я огребу в два раза больше, чем изначально планировалось. В сотый раз за день я тяжело вздохнула и поплелась обратно в коридор, чтобы успеть сделать домашнее задание до того, как разогреется борщ.

Спустя полтора часа все было готово, но мама не возвращалась. Наверняка зашла на рынок за продуктами, встретила там какую-нибудь подружку и пошло-поехало. Не успокоятся, пока друг другу про все беды не наговорят. Я встала из-за письменного стола и, нагнувшись над кроватью, вытащила из-под нее толстую потертую тетрадь на пружинке.

Я вела дневник. Год назад эту идею нашему классу подкинула Людка Семенова из восьмого «Б». Тогда все девочки обзавелись такими тетрадями и принялись записывать там все, что происходило с ними за день, однако спустя время это надоело, и о дневниках позабыли, дружно решив, что вести личный дневник еще скучнее, чем школьный. Я сказала точно так же, но с тетрадью, уже тогда ставшей дороже всякого золота, расставаться не собиралась. Она хранила тысячи воспоминаний о каждом прожитом дне и стала настоящим другом, с котором можно было и посоветоваться, и поплакаться, и поделиться мимолетным счастьем: в волшебную тетрадку я записывала все свои радости, обиды и переживания, и мне становилось легче. Вот и сейчас я взяла ручку и раскрыла дневник, чтобы записать очередной поток мыслей, адресованных Эдуарду.

«Дорогой дневник! Я знаю, что, наверное, успела тебе надоесть со своими глупыми рассуждениями, но, прости, я никак не могу остановиться. Сегодня снова целый день размышляла о Эдуарде. Как думаешь, зачем я ему нужна? Почему он заинтересовался мной? Если бы ты знал, какой он красивый! Когда я на него смотрю, мне кажется, что я вот-вот растаю или, чего хуже, сболтну какую-нибудь глупость. Говорят, что с любимым человеком всегда легко. Мне тяжело, очень. Я боюсь, что сделаю что-нибудь не так, и он поймет, что я не стою его времени. Я уже писала о наших встречах. Завтра я увижу его снова. Мне страшно и очень волнительно, не знаю, как это передать. Подумать только, у меня будет второе в жизни свиданье! Свиданье... Это слово так странно звучит. Думаю, я возьму тебя завтра с собой, на всякий случай. Вдруг захочу что-то записать? Ты ведь знаешь, что свои мысли я могу доверить только тебе. Что будет, если Эдуард пригласит меня остаться на ночь? Что я ему скажу? А если... вдруг он захочет меня поцеловать? Я еще никогда ни с кем не целовалась. Светка целовалась. По-настоящему, взасос. Она говорит, что это приятно. Ладно, я постараюсь пока про это не думать. Если я подумаю об этом при нем, то, боюсь, со стыда провалюсь сквозь землю. Или убегу. Кажется, я не дождусь завтрашнего дня и нашей встречи. Скорей бы она произошла».

Я отложила в сторону ручку и перечитала написанное, медленно кивая головой и словно бы соглашаясь с собственными же строчками. Нужно будет постараться произвести хорошее впечатление на него, вот что мне нужно. А еще желательно бы подумать, на какие темы с ним поговорить, чтобы не попасть впросак.

Я сложила руки на столе и опустила на них голову. От страниц дневника исходил приятный аромат типографской бумаги и чернил. Я прикрыла глаза и вызвала в памяти образ Эдуарда. В нашу вторую и последнюю встречу он был одет в джинсы и тонкий белый свитер. Темные волосы падали ему на глаза, но он словно бы не замечал того, что они приносили ему неудобство. Когда свет в зале померк и начался фильм, большую часть времени я смотрела не на экран, а на него, любуясь его идеальным профилем и прямым носом. Кажется, такие черты лица, как у него, называются аристократическими.

- И зачем я тебе сдалась? – едва слышно прошептала я, обращаясь к Эдуарду из моих мыслей, но он не повернул головы, все так же глядя куда-то вперед и не обращая на мои слова никакого внимания.

Прежде чем провалиться в сон, я, кажется, успела признаться ему в том, что влюбилась.