2 Часть
— Пациент Пак Чимин? От голоса доктора Чимин весь сжался. Он помнил, как тело свело болью, как после укола он перестал быть собой и замер в беспамятстве. Он помнил, тело помнило, и стало до одури страшно испытать это чувство вновь. — Пожалуйста, умоляю… не надо это колоть, прошу вас! Намджун с лёгкой жалостью посмотрел на мальчика, а затем закрыл дверь за собой и облокотился на косяк, держа в руке шприц. — И почему же я должен отменить твоё так называемое ''лечение'', мм? — Он помахал шприцом перед своим лицом, и от иголки отлетело несколько капель зеленоватой жидкости. — У тебя отсюда нет пути обратно, и поверь, чем быстрее ты превратишься в овощ, тем быстрее кончатся твои страдания. Вот это, — указал он на шприц, — нужно для того, чтобы тебе больше не было больно. Чтобы ты смирился с тем, что это конец. Поверь, так будет лучше для тебя…
Намджун двинулся к нему, но мальчик внезапно сполз с кровати и кинулся ему в ноги, утыкаясь лбом ему в бедра. — Пожалуйста, не делайте этого, пожалуйста… Умоляю вас, прошу, не надо… Он заплакал, и впервые за долгое время у Намджуна в сердце проснулись старые сожаления. — Я вас умоляю, я сделаю для вас всё, что хотите, — бормотал он, а затем снизу вверх посмотрел на него своими красными от слёз, полными страха и боли глазами. — Только не надо… Не надо мне это колоть, отпустите меня, прошу… Я ничего никому не скажу, обещаю, только отпустите. Я хочу жить… Мальчик снова уткнулся в его ноги, а Намджун не решался двинуться с места, всё еще смотря на его светлую макушку и чувствуя подступающий ком тошноты от собственной бессердечности. — Я хочу жить, пожалуйста… Я хочу жить, мне всего шестнадцать лет, я столько в жизни еще не сделал, прошу вас, отпустите меня… Прошу-у… Чимин взахлёб рыдал, уткнувшись носом в брюки доктора, а в голове звенело «проси, умоляй, делай всё, чтобы выжить». И он делал — просил, умолял, стоя на коленях, лишь бы только остаться в живых и вернуться домой. — Прости, мальчик, но… — Я не скажу нич…ничего и никому. Никог-гда… — всхлипывал Чимин. — Только не надо колоть эту шту…штуку, прошу вас… Намджун даже не стал закатывать его рукав — просто одним точным движением воткнул шприц в его плечо и ввёл лекарство, игнорируя дрожь в голосе и мольбы о пощаде. Потому что привык к этому, давно привык. — Нет! Нет, нет, нет… Нет… нет… На последнем ''нет'' его тело снова сковало судорогой, и он замолк. Намджун почувствовал, как маленькие кулачки вцепились в его брюки, судорожно сжимая ткань, а сам парень почти повис на нём, всё еще прижимаясь к нему и стоя на коленях на кафельном полу. — Прости, но так будет лучше для тебя, правда… Меньше знаешь — крепче спишь. Чонгук! В палату зашёл санитар и с нескрываемым сожалением уставился на Чимина, вжавшегося в ноги доктора Кима. Этот мальчик казался Чонгуку уж слишком невинным, чтобы находиться здесь, его и правда было жалко… Он вспомнил, как накануне вечером назвал его новеньким мясом и ему стало тошно от самого себя. — Уложи его на кровать, — указал Ким на мальчика. — Только чтоб без травм. Чонгук коротко кивнул и подошел к Чимину сзади, аккуратно отцепил его руки от брюк доктора и, ловко подняв на руки, уложил на койку. — Пож…жалуйс…ста… не уб…убив…вайте… Намджун удивленно уставился на Чимина, который даже после укола умудрялся бормотать слова мольбы. Теперь его рука сжимала край форменной куртки санитара, и сам Чонгук поражался тому, что у него хватало воли и сил сделать это. — Вы уменьшили дозу? — спросил он у Кима. — Нет… Это странно, так не должно быть… А губы Чимина продолжали лепетать мольбы о помощи. Он неотрывно смотрел на Чонгука, с его глаз на одеяло капали слёзы, но он никак не отключался. Казалось, что его воля к жизни была настолько сильна, что даже психотропные вещества не могли притупить это чувство. — Такое уже случалось? — Нет, — ответил Намджун. — Я не помню, чтобы когда-нибудь… — Про…шу… умо…ляю… доктор… не убив…вайте… Чимин хватался за реальность как за соломинку в болоте, единственное, что могло помочь ему выжить — это сознание. Поэтому, титаническими усилиями воли удерживаясь на тонком льду реальности, который мог вот-вот проломиться и затянуть его в беспамятную пустоту, он продолжал умолять о том, чтобы его отпустили. Намджун шумно вздохнул и вышел из палаты, а вслед за ним вышел и санитар. — Этот мальчик… почему он здесь? — спросил Чонгук. — Пронюхал о новом месте по перевозке товара. Буквально оказался не в том месте не в то время… — ответил Намджун. — Жаль… Остальные тут хоть в чем-то провинились, и просто чтобы извлечь хоть какую-то выгоду из их жалкого существования, они тут и лежат. Кстати, — Ким щелкнул пальцами и направился к кабинету. — Завтра операция у пациента Лихёна из 14 палаты, подготовь все инструменты, вызови двух операционных медбратьев, подготовьте всё для перевозки печени. Пока можете не торопиться, но чтобы завтра всё было наготове, медлить нельзя. — Сделаем… — пробормотал Чонгук. Доктор Ким скрылся в своем кабинете, а Чонгук прошелся по этажу, заглядывая в маленькие окошки дверей каждой палаты и задержался у палаты пациента Чимина. Мальчик дрожал и плакал, но больше ничего не говорил. В голову закралась мысль самостоятельно взять и вызволить его отсюда, потому что это несправедливо… Он ведь не виноват.
***
— Скальпель. Один из медбратьев, ассистирующий доктору Киму, подал ему скальпель, а затем промокнул вспотевший лоб доктора. Операция прошла быстро, печень извлекли в специальный контейнер, и трое работников скорой тут же увезли её пациенту на пересадку. Теперь на операционном столе лежал труп, Намджун непроницаемым взглядом смотрел на него и представлял, что когда-нибудь на этом столе будет лежать пациент Пак Чимин… и не мог представить. Это было уж слишком неправильно, этот ребенок должен сейчас быть не здесь, а там, на воле, радоваться жизни, веселиться, познавать мир… — Вам тоже это не нравится, доктор Ким? — Что именно, Чонгук? — Ну… представлять его здесь, на этом столе… Намджун снял перчатки, маску и устало потёр переносицу, зажмурившись на секунду. — Честно? Да. Не нравится. — Тогда может… — Хочешь отпустить его? — усмехнулся Намджун. — А не боишься за собственную шкуру? Они найдут и тебя, и его, и вы оба просто умрете от пули, вот и всё. Твоё геройство ни к чему не приведет. Абсолютно. Просто не думай об этом, забудь, не думай о нём как о человеке. — Но он человек! — шепотом возмутился Чонгук, чтобы медбратья не слышали его. — Он ребёнок чуть младше меня! — Именно поэтому его органы так нужны будут кому-нибудь. Потому что он здоровый, крепкий, и оттого один из самых ценных пациентов в этой грёбаной больнице для душевноздоровых. Забудь о нём как о человеке, он просто пациент. Всё, иди, не выводи меня из себя… Чонгук надулся, сжал зубы, но перечить больше не стал. Он вышел из операционной, а ноги сами понесли его в сторону палаты пациента Пак Чимина. Заглянув в окошко, он заметил, что мальчик не спал, он сжался в комок и с тоской всего мира в своих глазах смотрел в окно. Сегодня выдалась солнечная погода, из окон лился яркий свет, разбиваемый на куски на полу из-за решетки на окнах. — Эй, парень… — тихо позвал Чонгук. Чимин медленно перевёл пустой взгляд на него и замер. В его глазах не было ничего, кроме боли и всё той же мольбы. — Ты… — Чонгук не знал даже, зачем заговорил с ним, как и не знал, что сказать ему. — Ты… как ты? В ответ на вопрос парень лишь слегка двинул бровями вверх, мол «ты серьезно?», только это было такое совсем слабое «ты серьезно», как если бы спросить у заключенного, приговоренного к смертной казни, как у него настроение. — Прости, я просто… А, неважно… Чонгук отпрянул от двери и пошел прочь, теперь уже сам не зная куда. На воздух. Слишком сильно было давление стен больницы на его голову. Он зажмурился и буквально побежал к выходу, вышел на улицу, нашарил в верхнем кармане форменной белой куртки пачку сигарет и зажигалку и закурил. Курить он начал сравнительно недавно, пытаясь тем самым справиться со всё больше накатывающим стрессом. Он уже почти смирился с тем, что проведет остаток жизни здесь, но с каждым днем, пока он наблюдал за тем, как этот Чимин превращается из человека в существо — без чувств, мыслей и желаний — в нем разгоралась буря, бунтарский дух заполонил всё сознание. Так нельзя …твердило оно, и Чонгук был полностью с этим согласен. Чимин лежал у них уже две недели, за это время он почти атрофировался и больше не говорил ни слова, когда доктор Ким приходил к нему с очередной дозой своего лекарства от памяти. Чонгук наблюдал из-за двери за тем, как доктор делал укол, но перед тем, как тело Чимина снова сковывало судорогой и он безвольной куклой валился на больничную койку, в его глазах мелькал огонёк — ненависти, злобы, и в тоже время всё той же немой мольбы. Он не смирялся, нет, просто понял, что выхода у него уже нет.
За эти две недели он сильно похудел, так как отказывался от еды, а насильно кормить его никто не собирался. Когда Чонгуку надоело в который раз наблюдать за тем, что он просто пялится на тарелку с кашей, стоящую на столике рядом с его кроватью, он зашел в палату и тихо прикрыл за собой дверь. — Эй, парень… Чимин на этот раз даже не поднял на него глаз, продолжая смотреть в тарелку пустым взглядом. — Тебе надо поесть, ты слишком похудел, так и в могилу себя загонишь раньше времени. На это Чимин медленно (чересчур медленно) повернул голову в его сторону и посмотрел, как бы говоря «я и так в могиле». — Давай, я помогу тебе поесть, окей? — Чонгук сел напротив него за столик, набрал в ложку кашу и поднес к губам Чимина. — Давай, открой рот, ну? Надо поесть… Он ткнул ложкой в его губы и, не встретив никакого сопротивления, затолкнул её в рот. Каша медленно потекла с уголка губ, Чимин даже не пытался её проглотить. Чонгук быстро вытер большим пальцем его подбородок и слизал кашу с пальца. — Вкусная, между прочим, зря не ешь. Ну давай, же… Ну пожалуйста, поешь хоть немного… Чимин медленно пожевал пару раз и также медленно проглотил склизкую кашу, а Чонгук улыбнулся на это и набрал в ложку еще. — Вторую съешь? За меня, мм? Давай, она реально вкусная, поешь! Вторую ложку Чимин съел более охотно, а после третьей уже протестующе сжал губы и отвернулся. — Ладно, и три тоже хорошо. Чонгук и сам не знал, зачем делал это, просто… было жалко, вот и всё. Он надеялся… на что-то. Что парня отпустят, что сжалятся над ним, но нет. Каждый день Чонгук приходил кормить его вот уже на протяжении недели, и это не укрылось от глаз доктора Кима. После очередного обеда Намджун вызвал его в свой кабинет. Он заварил две чашки кофе, поставил их на стол, сел нога на ногу и сложил руки перед собой в замочек. Чонгук помялся у входа, но затем сел напротив него и сжал в руках чашку. — Чонгук. Вот скажи мне, — начал Намджун. — Зачем ты это делаешь? — Что именно? — Зачем ходишь к нему, ухаживаешь, кормишь? Если он не ест, это его право, в какой-то момент я просто переведу его на питание через вену и дело с концом. Так зачем? Чонгук виновато посмотрел на доктора Кима, а тот и так понимал, зачем, просто хотел лишний раз в этом убедиться. — Ты его жалеешь… Ну что ж, твоим страданиям пришел конец. Подготовь операционную на завтра, у пациента Пак Чимина операция по извлечению почек и сердца. Можешь никого не вызывать, ты сам будешь мне ассистировать. — Ч-что? — захлопал глазами Чонгук. — Т-то есть как… сам? — Пора вырезать в себе жалость, Чонгук, она ни к чему хорошему не приведет. Сердце у Чонгука пропустило удар. Кружка в его руках затряслась, от лица отхлынула кровь, и он почувствовал как голова закружилась. — Доктор Ким, я… я не смогу. Я не смогу, у меня просто не поднимется рука… — А у тебя и не должна подниматься, твоё дело — подавать мне инструменты, а после — кремировать тело, всё. Ты свободен, иди. Чтоб завтра всё было готово. Чонгук положил на стол чашку, из которой не отпил ни глотка, и побрел по длинному пустому коридору, пялясь в пустоту. В который раз он неосознанно пришел к палате Пак Чимина и уставился в окошко в его двери. И закусил губу, потому что услышал оттуда тихий мелодичный голос, напевающий песню: «Ты — мой пенициллин. Мой ангел-хранитель, мой мир. Я — твой трехцветный котёнок. Пойдя мне навстречу, Люби меня, прикоснись ко мне…» — Чимин… Звук голоса стих, а парень повернулся в сторону двери и как-то даже осознанно посмотрел на него — на щеках выступил румянец, карие глаза блестели, а губы были слегка приоткрыты, как будто он хотел сказать что-то и не мог. — Ничего, я просто… Прости… Развернувшись, он понесся через весь коридор, мысленно коря себя за то, что так привязался к нему за три недели, что ходил кормить его каждый день, и даже, что услышал эту песню. «Я ангел-хранитель? Как же… скорее смерть с косой…» Он выбежал на улицу, нашарил в кармане сигареты и закурил, затем вторую, третью, пока руки не перестали дрожать, а от никотина не затуманились мозги. Все мысли были только о голосе, о детском лице, о его блестящих глазах и наивности в них. Все, кто лежали в этой больнице, в той или иной степени провинились перед мафией и получали заслуженное наказание, но этот… Он не был виноват ни в чем и оказался здесь по чистой случайности. «Я не дам ему умереть на операционном столе. Не дам…» — крутилось в голове, а затуманенный от курения разум судорожно пытался придумать план по спасению пациента Пак Чимина из этой обители зла.