Восход

Часть 1. Кому теперь молиться? В ответ — мне.

— Алерия, ну что такое? — Рейлина в последний момент поймала Алерию и спустила её с небес на землю, точнее, с лестницы на пол, ибо травмоопасно было находиться в таком шатком положении. — Тебя нельзя без присмотра оставлять!

Вместо того, чтобы благодарить служанку,  девочка автоматически принялась ворошить в памяти сцены из последнего сна — так похоже на ситуацию Элизы и Калды. Дежавю преследовало на каждом шагу, она давно стала бояться ложиться спать, так как всё, что лицезрела по ночам, в той или иной степени отражалось на реальности. Разумеется, это внушало чуть ли не ужас — мало ли что там могло произойти?

— Я так больше не могу...

Алерия нервно шмыгнула носом, слегка дернулась от переполнявших её чувств, что накопились за последнее время молчания, после чего окончательно расклеилась — тяжёлые подрагивающие веки прикрыли её поникшие очи, на которых вот-вот были готовы проступить слезы от бессилия. Опечаленная девочка неспешно потянула руки к лицу, чтобы вытереть влажные порозовевшие щеки, случайно продемонстрировав замотанные тканью раны, из-за чего глаза служанки тут же расширились.

— Мне постоянно снится, что я какая-то другая, эгоистичная и громкая, неблагодарная... Там постоянно что-то творится... то смерть чья-то, то обмороки, кровь, столько сил тратится... так страшно, я словно живу вторую жизнь, — слова лились из уст подобно ручьям слез, Алерия всячески избегала пересечения взорами с Рейлиной.

Но девочка не могла упомянуть Лебен, хотя из-за неё теперь было невозможно нормально даже поесть — рефлекторно начинало тошнить, ибо невольно всплывали мерзкие картины пыток, а в частности окровавленной плоти, открытых свежих ран, еще эта неуместная, отвратительная усмешка Посланницы, насильно распахнутые прошитые веки и издевательское выдергивание ресниц; она также не могла признаться в настоящей причине своих увечий — ну а что сказать, как объяснить? Решила заняться самоповреждениями, не выдержав давления снов? А ещё Алерия ужасно боялась, что Богиня беспрерывно за ней следит, что она сделает с ней то же самое, что и с Каролиной, если та попытается кому-то нажаловаться.

У Рейлины и без этих подробностей разрывалось сердце, в её до невозможности сильно смягчившемся взгляде читалось бесконечное сострадание и искреннее желание утешить. Она не стала высмеивать Алерию, как та полагала, совсем наоборот — девушка аккуратно приобняла девочку за широкие ссутуленные плечи, заботливо усадила на первую ступеньку второго этажа возле перил, сама опустилась рядышком, почти вплотную. Служанка одним трепетным жестом смахнула проступившую слезинку с покрасневшего юного лица, а затем прильнула всем телом к Алерии, заключая ту в уютные женские объятия. Ладонями девушка неторопливо поглаживала девочку по спине, параллельно шепча едва разборчивые слова успокоения, чтобы невзначай не перебить трагический монолог.

— И это с лестницей... тоже так похоже... — с трудом продолжала Алерия сквозь неумолимые рыдания, неловко вцепившись в чужое платье лимонного оттенка. — Но после того, как меня поймали, я отключилась... Та-ак боюсь потерять сознание опять!..

Безусловно, от такого яркого откровения не стало особо легче — далеко не все волнующие девочку вещи раскрылись. Она постепенно отходила от внезапного всплеска эмоций, и тут ей вдруг пришла в голову идея ненароком произнести важнейшее имя. Не было и секунды на раздумья — показалось, что это самый удачный момент.

— И Элиза... то есть я, — Алерия шумно вздохнула, позволяя собеседнице осмыслить услышанное. — Я живу её жизнь... не свою.

«Не реагирует? — пальцами Алерия как бы случайно коснулась кучерявых волос Рейлины, дабы осязаемо запомнить их структуру, а потом сравнить; однако через зареванный взор было сложно разглядеть визуальные характеристики. — Ну нет, как же так...»

И зарыдала взахлеб снова.

— Тш-ш, —служанка ласково убаюкивала девочку, несмотря на попытки той незаметно исследовать ее шевелюру, да и тем более она списала такое странное поведение на невроз. — Мы найдем врача, дыши, милая, все будет хорошо… Эй, ты меня слышишь?

Слышишь? Слышишь?

В сознании слова Рейлины звучали чрезмерно громко, постоянно повторялись на неопределённом расстоянии, различались тембром и интонацией, голос изменялся, но постепенно слоги рассеивались во всепоглощающем эхо, которое словно погружало Алерию в глубины своего внутреннего мира, открывало иную сторону, позволяло встретиться со своей истинной личностью... Хотя всего лишь заглушало окружающие помехи, чтобы отпустить себя и узнать свои искренние мысли.

«Что опять?»

Тело стало гораздо слабее, девочка будто бы то ли парила в невесомости, то ли находилась под водой — ей совершенно не нужно было контролировать движения, требовалось только довериться самой себе. Не было сил держать глаза открытыми, поэтому её веки непроизвольно опустились. Пространство по ощущениям подобало бездонной черной дыре, являлось абсолютной пустотой, которая приносила одновременно и желанное умиротворение, и страх неизвестности, страх себя настоящей.

«Даже сейчас не могу перестать параноить, — монотонно и непринуждённо думала Алерия, впервые не давая себе оценку в мыслях. — Почему мне не плевать на все?»

— Ты можешь говорить.

Девочка непроизвольно вздрогнула от неожиданности. Но самым пугающим был тот факт, что именно она произнесла это, а не кто-то иной в уголках её души, но под давлением непривычно спокойной обстановки быстро получилось успокоиться и обрести прежнюю невозмутимость.

— Бред какой-то. Но это не имеет значения, да?

— Да.

Диалог из одних уст уже не смущал Алерию, она почти сразу смирилась с абсурдом происходящего и приняла всё за очередную галлюцинацию.

— И зачем это? Как избавиться от проблем, от этих снов? Внезапно появляются, с каждым днем хуже и хуже, а исчезать не планируют. Я начинаю параноить, уже вот сама с собой непонятно где болтаю, — девочка решила воспользоваться положением и развить мысль, достучаться до себя или кого-то еще.

— Люди находят покой в разных вещах. Работа, любовь, увлечения, вера... Но во что верить? В себя? Глупо. В Лебен, Евлазию? То же самое. Если я захочу помолиться за себя, то кому? Мне? Самой себе? Но ничего не произойдёт, лучше не будет.

— Но разве смысл молитвы не в том, чтобы обратиться к своей душе через неё?

— А что делать, если я себе не доверяю, если я ненавижу себя и свою эту душу? Просить себя о благоразумии?

— М-да, ну и чушь. На что я рассчитываю, говоря с собой о своих же проблемах, от которых не могу избавиться? Просветление меня вряд ли настигнет...

— Зато темнота не так плоха, здесь спокойно и просто, не холодно и не тепло. Она — истоки первозданного, потому что все началось именно с неё.

— Но разве не Лебен положила начало жизни? Разве она сама не Жизнь?

— Да, для нас она Мать. Но ты ничего об этом толком и не знаешь, да и откуда? Никто не хочет, чтобы ты знала. На самом деле есть и другая, она уже тебе снилась. Ты бы хотела стать её дочерью?

— Я не знаю... Я слишком слабая, чтобы Каролина меня любила.

— Я люблю всех, — донеслось поблизости, и Алерия стала осязать на своих мгновенно напрягшихся плечах чужие женские ладони. — Тебя тоже люблю, несмотря на то, что ты дочь Лебен... Как и я. Я тебя люблю, ты как совершенное творение, такое живое и яркое, я раскрою тебя. За себя я молюсь вам, людям, а ты можешь молиться мне, и я тебя уберегу. А они не хотят, чтобы ты знала. Все сделают, чтобы не знала…

Руки предположительно Каролины болезненно надавили, из-за чего девочка под натиском непрекращающейся речи, которую так хотела дослушать, чтобы вникнуть в по-матерински теплые слова, вынужденно начала возвращаться в суровую реальность, пока окружавшая ее благоволящая темнота, деформируясь, приобретала очертания одновременно знакомого и чужого помещения. Обшарпанные каменные стены, меж грубыми крупными булыжниками которой поселились страдания и агония, такой же страшный потолок. Алерии непроизвольно осознала, что овладела запретными знаниями… или воспоминаниями?

«Я опять сплю? — вопрос был скорее риторическим. — Я не Элиза…»

Размытая картина мира показала Рейлину — она угрожающе нависла над девочкой. Впервые на милом личике добродушной служанки показалось нескрываемое недовольство и ядовитое презрение, на кончиках губ, опущенных вниз, проявилась язвительная злоба, обычно мягкий и светлый взгляд исказила ожесточенная решительность и пугающая сосредоточенность. Как только девушка заметила, что Алерия слегка разомкнула веки, она сразу же как-то жутко усмехнулась, но не убрала рук, которыми опиралась по обе стороны от неподвижно лежавшей девочки.

«Сколько она уже так стоит? — бессвязный поток мыслей обомлевшего разума лишь запутывал еще больше, а не помогал разобраться в происходящем. — Или я Элиза? Так смотрит, потому что я…»

Недалеко, за спиной девушки, отворилась массивная железная дверь. В унисон услышанному грохоту сдвинутые брови Рейлины метнулись вверх, сама она, будучи все еще чересчур раздраженной, но и пугающе спокойной, боковым зрением сфокусировалась на сначала вошедшей худощавой фигуре, а затем более крупной, явно принадлежащей мужчине.

«Нет, уходите… — девочка потеряла счет времени и всякую осознанность, но кто-то в белом халате очень хотел, чтобы она уснула. — Рейлина, кто это?»

Шелест бумаги, звенящий стук колб о металлический маленький поднос, размеренные разговоры. Рейлина же молча придерживала до невозможности ослабленную Алерию за запястье, наклоняя его вниз, пока на корточках сидел, должно быть, доктор, вонзая узкую иглу в вену. Служанка зачем-то с двоякой нежностью поглаживала большим пальцем кожу, в которую вводили неизвестные жидкости через шприцы, называя их успокоительными. А еще она приказала быть тихой.

Часть 1.2. Закоулки со следами прошлого.

Что ни день, то обморок — жизнь в последнее время походила на чередование бодрствования и изнеможенности. Алерия даже начала постепенно привыкать к непредсказуемости, потому что понимала — это неизбежно, ход линии судьбы не изменить, и девочке предстоит провести не то, чтобы дни, а целые годы в таком режиме взлётов и падений, пока она не разобралась с источниками и причинами созерцаний чужой жизни, а понимающий человек не всегда будет рядом, чтобы вовремя вытащить из ловушек подсознания. Теперь ещё Алерия весомо зависима от Лебен, да и в целом связь с божественными силами вынужденно укреплялась — Евлазия покоя не давала своими ежедневными визитами, докучала специфическими советами и пыталась уму-разуму учить. Вот как раз один из таких случаев.

— Бред бредом, — дочь Жизни заёрзала в старом кресле в тайной библиотеке особняка, пролистывая очередную книгу. — Я точно не на тяжёлых веществах сижу?

— Ой, Сократ такое может подстроить, не сомневайся, — с неестественно широкой психопатической улыбкой отозвалась Евлазия, неудачно пародируя эффект наркотиков.

Девочку передернуло — мозг незамедлительно показал того самого человека в белом халате. Собственно говоря, тот фрагмент скрытых воспоминаний заставил ее отдалиться от Рейлины и в принципе ото всех людей. Под раздачу попали и Нестор с Либертой. Может, Боги не такие, не имеют злых нравов? Но Всеобщая мать…

— Да тебя кажись уже давно накрыло, — Алерия лениво перевела потухший взор на чрезмерно энергичную собеседницу.

Из-за того, что лишь ей и Сократу представлялась возможность видеть и взаимодействовать с Посланницей Иллюзий, девочка почти успела поверить в то, что у неё стремительно, в геометрической прогрессии едет крыша и такими темпами она окончательно сойдёт с ума, как Лебен.

— А тебя отпускать начинает, раз ты не поинтересовалась, — Евлазия закатила единственный открытый третий глаз под повязкой, умчав в другой конец комнаты, теряясь меж стеллажей. — Я уж думала рассказать тебе много интересного...

— Например? — безучастно спросила Алерия.

— Как пассия Сократа предпочла ему девчонку.

— Чего? — с уст соскользнул слабый бархатистый смешок. — Ну тут либо Сократ настолько плох, либо девчонка слишком хороша.

— Хм-м, — Богиня как бы всерьёз задумалась над этим вопросом. — Могу рассказать, и сама для себя поймёшь.

— Ну-ка.

Около тридцати лет назад, Академия Плаледо.

Издревле нация Лебен пугала соседей: страна славилась внезапными вторжениями, отсутствием дипломатической дружбы и количеством расторгнутых договоров — государство попросту не шло на контакт мирными способами. Именно по его вине в большинстве случаев развязывались военные конфликты, изнутри тоже непрерывно царил хаос — вечные междоусобицы, ненависть жителей друг к другу, к покровителям. Плаледо являлось неким олицетворением тёмной стороны жизни, следовательно, и непостоянства, было чем-то сродни стихийного бедствия, которое, так или иначе, затрагивало покой прочих стран и тянуло за собой. Часто создавались гражданские общества вне закона, дабы избежать государственного влияния, и, разумеется, секретные революционные объединения. Инициатива наказуема, однако бесконечный круг взлётов и падений этих сообществ не размыкался — несмотря на демонстративные казни и ужесточение контроля с каждым разоблачением, людское желание свободы и перемен по своей воле побеждало страх. Оттого их и прозвали в народе кротами, ибо «роют землю, свет перед носом не видят и никогда не смогут». Недовольство порождал и факт того, что Посланница Жизни не уберегала своих детей, как это приписывали к её словам правители, не участвовала в решении их судеб, хотя ей неустанно молились даже те, кто презирал. Однажды масштабное революционное объединение сумело добиться своих целей — смены режима. И тогда на место Всеобщей Матери встала Каролина, но проблемы на том не закончились... Плаледо закрыл железный занавес, за которым навсегда осталась погребена ценность демократии.

— Он неизбежно должен был попасть под горячую руку, — тихо бросил юноша, ускоряя шаг. — Представляешь, какие они теперь злые?

Академия формально уже пополнилась новыми воспитанниками-чужеземцами из Старого Глаустерна, теперь дело было за малым — встретить учеников. Но это больше походило на то, что плаледцам привезли заморских зверушек, мол, глядите, какие.

— Сократ! — второй парень не ожидал такой прыти от друга. — Стой! —
Жак был гораздо ниже товарища, так что ему пришлось чуть ли не бежать.

Сократ Ормандо, высокий черноволосый юноша с умеренно подтянутым телосложением, числился на научно-исследовательском факультете, выделялся своей находчивостью в медицине и идеальной собранностью в критические моменты. Цеплял его навык чувствовать любой недуг, улавливать малейшее сбитие ритма. Из своих бледных трудолюбивых рук парень не выпускал скальпель, которым вскрывал не столько человеческую плоть, сколько устройство затаившейся в каждой её клеточке невесомой души; один за другим разрывались кожные покровы под лезвием вместе с оболочками морально-нравственных механизмов духовной сферы. Безусловно, Сократа привлекали люди в любом их виде, устройство их организма, индивидуальные реакции и умение приспосабливаться — если у молодого Ормандо и был пылкий нрав в познании этого мира не только с природной, но и с общественной стороны, то заглушали его исключительно утончённая брезгливость, выдававшая в нем прирождённого аристократа, какая не позволяла яро демонстрировать свои стремления и кидаться от одного объекта изучения к другому, и обыкновенное хладнокровие, концентрирующее голову на расчётливости и прагматизме — приходилось автоматически оценивать стоимость всего. То, что считал он бесполезным и дешевым — тотчас для себя бросал, ведь оно теряло всякий смысл. Это и выдавало в нем персону, живущую в материальном достатке — когда есть все необходимые для существования блага и даже больше, от голода страдает любопытство, просыпается неутолимая потребность овладеть абсолютным знанием, забить свой мозг до предела, как это возможно с желудком, но нужно воспитывать в себе терпение и неторопливость, как это подобает спокойно проводящим свой век богачам.

— О, вон она уже где, — воспитанник в ответ помахал рукой знакомой девушке из толпы.

Нагло протискиваясь между крепкими фигурами товарищей, Сократ схватил спутника за запястье и силком потащил за собой, пока тот неловко рассыпался в извинениях, ибо случайно бился лбом о чужие спины — ростом совсем не вышел. Аэлита помогла юношам пробиться к первым рядам, чем вызвала откровенные негодования со стороны остальных собравшихся встречать. Перспектива первыми посмотреть на новых однокашников из далекой страны превращала плаледцев в некультурных посетителей выставки, не стесняющихся демонстрировать излишнее любопытство.

— Фух, спасибо, — Жак стряхнул с каштановых коротких волос соринки. — Что бы я без вас делал.

— Залез бы к какому-нибудь здоровяку на плечи, — Аэлита украдкой взглянула на стоящего рядом Сократа; она тоже была очень низенькой. — Я так уже делала.

— Ага, в такой обстановке не хватает ещё вылететь, а уж тем более за дисциплину, — Сократ протёр краем черного пиджака стекла узких прямоугольных очков. — Я вообще в шоке, что ты, одна из единственных девочек-старших, так рискнула.

Женщины уравняли свои права лишь с приходом к власти Каролины, а до сего момента в таких престижных учебных заведениях, в особенности в центральной военной Академии Плаледо, представительниц прекрасного пола и вовсе не было. Аэлита же, благодаря своим блестящим навыкам и знаниям, смогла одна из первых перевестись из провинциального училища в столичную, самую престижную контору. Приезд новых учеников обещал удвоить количество девушек — в Старом Глаустерне работали поголовно все.

— Папа был бы рад, он пока что так и не вернулся с Глаустерна...

Девушка поджала пухлые губы в знак скорби — было ясно, что скорее всего своего отца она вживую больше никогда не увидит, ведь большую часть списков погибших и раненых вывесили пару недель назад, а шансы оказаться среди вторых с каждым днем становились меньше и меньше у без вести пропавших. Ювелирно-изящное лицо с вкраплениями в виде маленьких родинок воспитанницы накрыла тень задумчивости, узкие хрупкие плечи явственно напряглись, но спустя несколько мгновений ученица будто опомнилась и, дабы отогнать негативные мысли, резко зажмурилась. Веки, окованные пушистыми четкими ресницами, слегка дрогнули, когда Жак осторожно дотронулся до длинных темно-медных прядей подруги кончиками пальцев.

— Ты их ненавидишь? — вдруг спросил Сократ, устремив взор светло-лазурных проницательных глаз на товарку.

— М... Ненавижу? — Аэлита с изумлением несколько секунд пробовала это слово на вкус, прикладывала к себе, как одежду, чтобы понять, подходит ей или нет. — Нет, не думаю. Они такие же люди, как и мы.

— Не такие же, — юноша покачал головой, сосредоточенно поправив очки на переносице, как будто хотел разглядеть эмоции девушки детальнее. — Разные условия, идеалы, быт... Совсем другие. Старый Глаустерн в целом отставшая страна.

— Но ведь тоже люди, тоже многих своих теряли, — вмешался Жак, нервно взлохматив густые каштановые волосы.

— Не все жизни равноценны, — так легко и просто заключил Сократ.

Ощутимо стало холоднее, гул разговоров воспитанников Академии на фоне не стихал, как и горькое осознание избегаемой грубости и неправильной правды не покидало и без того перегруженный разум. Все было завязано на ожидании новых учеников, которые должны были прибыть вот-вот, буквально с минуты на минуту, пока те, что должны были торжественно их встретить, размышляли, кто достоин жить больше, а кто меньше.

— Ну это ты загнул, — юноша приподнял бровь, боясь в течение разговора разочароваться то ли в друге, то ли в себе и своей причастности к циничным взглядам. — Для общества, конечно, одни жизни имеют большее значение, чем другие, но это не значит, что в мире нет места понимаю и сочувствию, что оно лишнее по отношению к кому-то.

— А если бы у вас был выбор — спасти жизнь песчаннику или глаустернцу, — Сократ продолжал развивать двоякую тему, не отрывая холодного, но оттого не менее печального взора от океанически глубоких синих глаз Аэлиты. — Кого бы вы выбрали?

В кругу трех товарищей воцарилось молчание, каждый сделал вывод для себя, но окончательно не решил представленную задачу, пожалуй, никто, даже её составитель — подобная ситуация в реальности вызвала бы кучу противоречий, ведь одно дело жизнь сама по себе, а другое — вклад в общее дело кого-то конкретного, соотношение хороших и плохих поступков на его дороге судьбы, конфликтуют ли нации, каков запас времени и медицинских средств, возможностей... А ведь по факту одни вынуждены убивать других по нескольким критериям, которые им дали, забывая о человечности. Целая судьба прерывается руками бойца, что было задумано командиром, какой преследует определённые цели. Воинам тяжело обрывать будущее чужой души, медикам выбирать, кого спасать, проходить мимо раненых противников. А у него есть жена, дети? Каким было его детство, какие у него мечты, чего он боится и стыдится, любит ли он животных? А самое главное — зачем он здесь и выкарабкается ли? Но такое приходилось оставлять и идти дальше, где таких бездыханных тел гораздо больше, иначе ты чрезмерно сентиментальный и не годишься нести почётное знамя воющего за свою отчизну, раз с неравнодушием оглядываешься на трупы врагов. Ну а Сократу было иногда интересно.

«Я бы спас себя, — юноша твёрдо укрепил свою важность в собственных глазах, резко поправив ворот белой крахмальной рубашки. — А там уже по обстоятельствам.»

Отвечающие за порядок с напускным трепетом расставили всех учеников в ровные колонны, наиболее почётных и внешне опрятных, конечно же, выставили в первые ряды, словно это был очередной мизерный повод похвастаться перед другим народом, который считался одним из беднейших и чуть ли не диким. Выглаженные чёрные брючные костюмы с нашитыми эмблемами создавали впечатление официальной чистоты среди каждого воспитанника главного образовательного учреждения столицы цивилизованного государства, располагавшего весомой военной мощью и, что немаловажно, имевшего в послереволюционные годы какую-никакую экономическую стабильность. Из отработанных до совершенства мелочей внутри отдельных институтов и состояло при этом кишащее недосказанностями и противоречиями Плаледо, благородные цели которого держала под контролем теперь уже тщательно продуманная кем-то непредсказуемость, недавно бывшая абсолютно стихийной.

По-настоящему неуютно себя чувствовали гости, примерно ожидавшие серьёзно спланированного приёма. Но не настолько же! Такая естественная растерянность чужеземцев Сократа только малость позабавила, но позже он проникся участью этих молодых людей — их насильно оторвали от дома, привезли в страну, которая с их нацией приличный промежуток времени конфликтовала, а сейчас они должны находится под одной крышей с былыми врагами, пусть и вовсе юными. Чего ради? Говорили, мол, отобрали лучших из лучших, дабы позволить жить. Ормандо искал любой взгляд незнакомца и, наконец, нашёл — встретился с таким же непроизвольно ожесточённым ледяным взором, женским, великолепного изумрудного отлива, донельзя воинственным и самовольным, скованным узким, плотно натянутым разрезом глаз. Несомненно, эта девушка была воплощением отваги и решительности — многое повидало на своём пути это зеркало души, закалённое и до одури манящее любителя незаурядных личностей. Глаустернка имела крепкое телосложение, потерпевшее разного рода невзгоды, внушительной ширины плечи её держались гордо расправленными; аккуратно собранные в пучок длинные прямые чёрные волосы ощущались сухими и грубыми даже на расстоянии, подобали прочным прожилкам листьев. На носу выступала заметная, безупречно закреплявшая приятно-резкий образ горбинка, под веками закрепились отягощающие красноватые мешки, а верхняя губа проходила практически ровной полукруглой полосой; скулы отчётливо выделялись, слегка смугловатая кожа поражала своей стойкой структурой и издалека казалась непробиваемой, раз её обладательница сумела сохранить её такой ровной, пусть и некоторая шероховатость никуда не делась, словно покров являлся чем-то вроде наждачной бумаги с еле заметными пигментными пятнами и блёклыми родинками. Эта женщина наверняка была из рода тех, кто не следит за своей наружностью, что та со временем обмерзает коркой, которая защищает исходный облик долгие годы.

«Стал бы я её спасать? — невольно подумал Сократ, внимательно всматриваясь в каждую деталь внешности чужестранки, которая показалась знакомой. — И от кого?»

От себя, потому что однажды он её слишком хорошо запомнил.

Настоящее время.

— И что, кто она ему? — интересовалась Алерия.

— О-о, — Евлазия хищно ухмыльнулась, жестом подзывая к себе девочку. — Глянь сначала.

Богиня с нескрываемым азартом метнулась к одному из книжных стеллажей, содержимое которого было плотно скрыто чёрными шторами. Посланница вцепилась в край ткани и сдёрнула со шкафа занавески, тотчас поднявшие пыль, подобную песчаной буре, со всех закоулков.

«Кхе-кхе, — девочка немного закашлялась, закрывая лицо руками. — Ну и дыра...»

Замест полок на трухлявой деревянной стенке висели прибитые хлипкими гвоздиками картины — их масляную поверхность покрывал толстый слой старости, подчеркивающий долголетие творчества и факт того, что они наверняка остались забытыми в этом тайном углу и совсем не чтились владельцем дома, раз гнили здесь, а не радовали гостей. На всех полотнах была изображена навеки юная девушка, в точности подходящая под описание пассии хозяина особняка. В каждом движении кисти его отражались чрезмерная аккуратность и озабоченность, в тщательной детализации и прорисовке реалистичных черт лица сквозила самая настоящая одержимость моделью, которая приходилась художнику ещё и незаменимой музой, бесценным источником вдохновения. Изящество и утихшая страсть молодости передавались потухшими изумрудными глазами, на портретах девушка всегда была наряжена в великолепные одежды, будто безжизненная кукла, на её шее всегда были ослепительные драгоценности, что непроизвольно намекало на то, что сама она — лишь украшение этого дома, какое его обладатель может в любой момент выбросить или спрятать.

Около тридцати одного года назад.

— Эй, о чем задумался? — Жак легонько толкнул друга локтем, пока тот неподвижно сидел за столом со списком пострадавших. — Лучше спи, пока есть время, ты завтра дежурный.

Сократ малость вздрогнул, но до сих пор не вернулся в реальность — его поглотили мысли о масштабных планах, которые предстояло в ближайшие дни воплотить в жизнь. Например, юноша собирался завершить научный проект, над которым вынужденно работал около месяца — с самого начала сентября. Октябрь же обрушил на воспитанника шквал непредвиденных обстоятельств в виде нескольких вылазок в приграничные к плацдарму госпитали, дабы укрепить свои навыки оказания экстренной первой помощи, потренировать свою реакцию и примерить роль медика на горячих точках — разумеется, некоторые молодые из Нового Глаустерна и поступили в Академию, буквально добровольно сдавшись в плен, но государство, потерявшее до смешного малые территории, не опускало руки и продолжало конфликт, а мирный договор так и не был подписан, так что расслабляться ещё рано. Режим уже на первой практике в Новом Глаустерне был нарушен посредством постоянных тревожных подъемов по ночам — Сократ до сих пор не мог выбросить из головы бесконечные взрывы и рёв сирены, то, как окна чуть ли не выбивало ударной волной, как в унисон дико колотящемуся сердцу дрожали двери на хлипких петлях, как с эпицентра сражений привозили кучами новых солдат в тяжёлом состоянии. Сейчас же громыхало где-то далеко, угроза висела на волоске.

— Потом, — Сократ едва заметно поморщился от всплывших воспоминаний и тут же отмахнулся от них, надеясь, что всё уляжется. — Да и разве после такого уснёшь? Как я могу спать, зная, что в любую секунду сюда может прилететь снаряд? Зная, что я рискую своей жизнью, закрывая глаза?

Жак шумно выдохнул и покачал головой — его сердце разрывалось всякий раз, как он видел чужие страдания, из-за чего его существование в военном госпитале становилось невозможным, после чего наклонился к удивительно избалованному товарищу:

— Это временно, — он искренне старался заверить друга в благополучном ближайшем будущем. — Скоро война закончится, а мы через пару дней вернёмся домой, в Академию, в безопасность...

— И это ты называешь домом? — младший Ормандо скривил губы. — Да что вам всем мозги сплющило? Вспомнили, как «хорошо» в столице? Забыли про всё, что было? Нельзя дать войне испортить представления о хорошей жизни!

— Да, Сократ, да, — серьёзно ответил Жак, малость встряхнув названного за плечи. — Это не наше место, не мы сейчас должны воевать... И у нас все не так плохо, нужно уметь терпеть. Я знаю, что ты от принципов не отказываешься, но хотя бы ненадолго лучше ценить то, что уже имеешь.

— Если так подумать, я слишком ценный для того, чтобы рисковать своим здоровьем здесь, — юноша решительно встал из-за стола. — Ты прав, это не моя война, мои цели с ней не имеют ничего общего.

«Не все жизни равноценны, значит, моя дороже, чем их... — он снова погрузился в волнующие его размышления. — Севры и глаустернцы всю жизнь так живут? Да они и плацка* не стоят, что ли?!»

(*Плацк — денежная валюта, имеющая очень маленькую стоимость, в наших реалиях копейка. Леб — тоже денежная валюта, названная в честь Лебен, гораздо дороже.)

В нем бурлила вечно подавляемая жажда исследований и стабильного спокойствия, а суета выводила чувствительного Сократа из себя — он многого требовал, постоянно придирался к окружению и нуждался в достатке. Даже нахождение в суровых условиях не смогла пошатнуть его уверенность в своей планке благополучия, на которой затем парень выстраивал свою деятельность — он твёрдо был уверен, что ценный человек, а посему заслуживает большего. Несмотря на это, он всё же умел приспособиться к практически любым условиям и откладывать недовольство на второй план, хотя не обходилось без ворчаний.

— Вниз, быстрее! — Аэлита вихрем влетела в комнату, распахнув двери, и понеслась дальше.

Жак и Сократ в недоумении обменялись обеспокоенными взорами и одновременно ринулись на помощь, торопливо минуя лестницу. В нос ударил отвратительный запах палёного — стояла откровенная вонь по всему холлу, куда обычно притаскивали раненых в первую очередь, после чего уже распределяли по палатам. Хлопнула дверца машины, из кузова солдаты выносили замотанные тела. На мгновение младший Ормандо растерялся — его внимание привлекла измученная девушка с вражеской символикой на форме. Конечности глаустернки были обуглены, с её растрепанных сальных чёрных волос обильно лился пот, стекал по обожжённому лбу, словно она была в лихорадке. Плоть в районе рёбер была чуть ли не насквозь пронзена широким осколком стекла, особо уже не торчащим — видимо, ранее разбили на месте взрыва, на изляпанной полупрозрачной поверхности обломка застыли тёмно-красные брызги. Сократ испуганно огляделся — никто не собирался ставить эту почти оборванную жизнь в приоритет, местные доктора бросили все силы на спасение своих, как умчавшийся на помощь Жак.

«Почему тебя взяли? Судьба над тобой посмеялась? Если бы была так важна, знала бы что-то важное, уже бы помогли... А если наша шпионка? — юноша отыскал только что освободившегося медбрата и привлёк к работе, вновь осматривая рану. — Был ли у неё расчёт, что её спасут?»

— Я вытащу тебя, — еле слышно произнёс он, укрепив свой непонятный интерес, пока в спешке натягивал латексные медицинские перчатки, а медбрат готовил оборудование. — Тодготт тебя не заберёт... не заберёт у меня.

Из-за катастрофической нехватки врачей воспитаннику пришлось буквально в одиночку доставать осколок голыми руками из девушки ради её же блага, предварительно вдоволь накачав пациентку внушительной дозой анальгина. В маленькой тусклой комнатке воздух пропитался спиртом, вдалеке раскатами доносились взрывы, на столике рядом с операционным столом были не миниатюрные хирургические принадлежности, а в основном бытовые средства — импровизированная горелка, жгуты в виде ремней, один из которых был зажат меж зубами глаустернки на случай, если внезапно наркоз отойдёт, неоднократно постиранные тряпки, ножницы и лезвия, иногда солдатам требовалась ампутация, так что ещё была обычная пила. В качестве лампы выступал фонарик, который держал один из больных над операционным столом, блики от освещения отражались в очках Сократа. Пальцы Ормандо отчётливо запомнили тёплое, скользкое от густой крови мясо, в котором необходимо было копаться ради спасения человека, свежие мелкие куски плоти на синих перчатках которого он постоянно вытирал о свой белый халат, на котором растянулись огромные бордовые пятна, что не успевали засыхать. Брезгливость в воспитаннике в тот момент будто умерла, но он посмертно запечатлел в сознании почти антисанитарные условия и грязную стерильность, какая словно въелась в кожный покров — через эту призму он теперь ощущал мир. Юноша из последних сил унимал дрожь, дабы нечаянно не допустить ошибку, не разорвать мягкие ткани и не повредить внутренние органы, сосуды, нервные окончания... Столько деталей и тонкостей, которые он преодолел исключительно из-за любопытства и принципов.

— Держитесь, господин Ормандо, — нашёптывал медбрат, как будто молитву, периодически с опаской поглядывая на двадцатилетнего доктора, что с трудом стоял на ногах.

Груз с души упал лишь после извлечения осколка, но Сократу ещё предстояло тщательно обработать рваную рану с попавшей туда пропитанной влагой землёй, которую нужно было не менее осторожно доставать пинцетом. Повезло, что тогда подключилась закончившая с предыдущими пациентами спустя минимум час Аэлита.

— Ох, ты тут один?! — плаледка была ошарашена, завязывая врачебный фартук, она была готова перехватить инициативу. — Совсем чокнулся! Лебен, сбереги... Ой, а кто эта девочка? Не наша ведь?

— А я откуда знаю? Может, шпионила, может, нет, — Сократ скептически перевёл сосредоточенный взор на разрезанную изуродованную одежду в другом конце комнаты.

— А глазки-то узкие, — Аэлита с нескрываемым сожалением поджала губы. — Смугленькая, действительно глаустернка скорее всего. Бедняжка...

Настоящее время.

Евлазия и Алерия нашли ещё несколько тайников с памятными вещами Сократа, некоторые были ещё более заброшенными, некоторые их хозяин частенько проверял. Алерия уже без особого любопытства вертела в руках очередной портрет той же женщины, пока Посланница бесстыдно шарилась в каких-то бумагах в кабинете Ормандо.

— Ой, да какая прелесть! — воскликнула Богиня, обнаружив в ящике рабочего стола двойное дно. — А я, оказывается, не забыла, куда он эту ересь клал.

Евлазия просматривала старые измятые письма, которые с каждым движением шуршали в её бледных костлявых руках. Периодически ей попадались потрёпанные фотографии, пергамент отдавал тёплой желтизной, несколько бумаг были частично сожжены — это выдавали почерневшие обугленные фрагменты. Спустя час раскопок Алерия уже приблизительно определила почерки — один был размашистым и невесомым, с сильным наклоном влево, буквы второго были округлыми и маленькими, а изредка проскальзывал каллиграфический, отточенный до идеала, хотя гораздо чаще он фигурировал во второй стопке, какую Посланница отрыла в другом укрытии.

— Ох, девичья романтика, — она хихикнула. — Как жаль, что ей помешали.

Около тридцати одного года назад.

Сократ не хотел возвращаться, что было удивительно — не он ли мечтал поскорее покинуть территории плацдарма? Причиной была та девушка с таинственным прошлым и неизвестными намерениями. Конечно, она была жива, о ней уже доложили в столицу, но юноша не мог просто так выбросить её из головы. И вот, последний день своего пребывания на военной практике Ормандо провел с навязчивыми мыслями об этой чужеземке. Настолько крепко уж засела в памяти, что всякий раз ноги вели его именно к её койке в общей палате, хотя выхаживала глаустернку в основном Аэлита. Воспитаннику необходимо было знать о пациентке абсолютно всё, начиная от её самочувствия и заканчивая биографией. Она стала его новым объектом исследований, причём нетипичным.

Зябкое и морозное ранее утро, солнечные лучи оставались единственным источником тепла, пусть и иллюзорным — толком не грели. Один из таких падал на колени Сократа, пока тот, сгорбившись, сидел на табуретке подле постели чужестранки. Юноша непроизвольно принялся отражать созерцаемое на бумаге — умиротворенно спящая девушка показалась ему воистину прекрасной среди жестокости в мире, а такое он привык отображать в конкретном образе, чтобы не упустить ни одну крупицу света в непроглядной темноте, вкладывая в каждую линию свое индивидуальное восприятие. Стержень карандаша был очень коротким и хрупким из-за частых падений, посему постоянно ломался, но это не вызывало у Сократа, очарованного зрелищем перед собой, раздражения, так что юноша лишь устало вздыхал и терпеливо подтачивал грифель ножом.

«Если бы я знал Ваше имя... — Ормандо невольно обращался даже мысленно к глаустернке на Вы, ведь она обрела неподдельную ценность в его глазах. — Может, я бы смог узнать про Вас потом.»

С мягким штрихом пришла и логичная мысль — Сократ решил оставить перед отъездом письмо, в котором просил сообщить ему имя этой девушки, когда она придёт в себя, пообещал даже прислать деньги за телеграмму и оказанную услугу отправителю, оставил отдельно и для чужестранки свой адрес.

На тот момент глаустернка была воистину беззащитной и ослабленной, что юноша отметил для себя — ей совсем не к лицу военная форма. Оказывается, люди, которые не позволяют себе расслабиться и выглядят действительно крепкими и сильными, просто очаровательны в такие мгновения, будучи пленёнными сновидениями.

«Вам так идёт счастье, — фантазировал он. — Тишина, домик где-то в пригороде, спокойствие. Я не позволил Тодготту забрать Вас, я не хочу позволить этого опасности и ужасам. Надеюсь, Вы мне напишите... Я хочу изучить Вас, как человек человека, а не как учёный подопытную крысу.»

Но Ормандо навсегда останется для неё спасителем, которому она должна, а затем — лекарством и смертельным ядом одновременно.

Год спустя (от настоящего времени около тридцати лет назад).

Внутри Сократа всё сжалось — неужели это она, та самая? Почему тогда она не написала, не сообщила о себе? Молодой Ормандо машинально оглянулся и встретил непонимающий взор Аэлиты — товарка слегка прищурилась, вороша память. Ясно одно — они подумали об одном и том же человеке. После окончания церемонии приветствия двое воспитанников одновременно сорвались с места, оставив озадаченного Жака в толпе.

— Точно! Это же из неё ты вытаскивал стекло? — бестактно спросила Аэлита, дабы подтвердить свои догадки.

— Да, — юноша малость нахмурился, вновь ощутив на кончиках пальцев тепло окровавленной плоти. — Её зовут Инд-Золозая.

Девушка на секунду остановилась, переваривая услышанное, после чего с усмешкой покачала головой и цокнула.

— Ну и имена у них...

— Мне это тридцать лебов стоило между прочим! — Сократ возмущенно выдохнул, проклиная чрезмерный прагматизм.

— Да ладно. Этот врач настолько любит деньги?

— Любил, — Ормандо невозмутимо поправил подругу.

— Тщеславие его погубило...

Вскоре…

«Что им от меня нужно? — задумчивая глаустернка провела ладонью по новой постели, едва касаясь покрывала. – Зачем я здесь? Война ещё идёт, а я не дома... Села бы не допустила.»

Новых учеников поселили вместе, чтобы избежать лишних конфликтов на бытовом уровне, хотя пересечения воспитанников были не то, что неизбежными, а обязательными. Рано или поздно пришлось бы найти общий язык, но спать в одной комнате со своими было хотя бы немного комфортнее. Все вещи новые, одинаковые, как одежда, так и письменные принадлежности, предметы личной гигиены. Глаустернка почувствовала, что в этих стенах стремительно умирает её идентичность, совсем было опечалилась, как раздался вежливый стук в дверь.

— Войдите? — она не знала, что говорить, но определенно понимала, что варианта послать всех и убежать не было.

— Здравствуй, надеюсь, не помешала, — из щели выглянула девушка, после чего она неловко шагнула внутрь. — Меня зовут Аэлита, а ты..?

Нахлынула нешуточная тревога — разговаривать с плаледцами совсем недавно равнялось угнетениям, физическим издевательствам и публичным унижениям. Но это женщина, значит, должно быть легче — они миролюбивее в сто раз, у них нет такой жажды разрушения.

«Может, это моя соседка?» —предположила она.

— Изольда, — не без труда новопринятая воспитанница выдавила из себя кривую улыбку, а её собеседница лучезарно ответила тем же, несмотря на нескрываемое удивление —ожидала услышать другое имя.

— Приятно познакомиться! Надеюсь, мы подружимся.

Аэлита всем своим видом демонстрировала искреннее простодушие, дабы расположить Изольду к себе, а подкрепила доброжелательность протянутой рукой. Глаустернка, одолеваемая сомнениями, всё же с должной осторожностью пожала нежную ладонь плаледки своей сухой и грубой. А ведь ими впоследствии были написаны сотни писем друг другу, наполненные чистосердечными признаниями и бесчисленными словами любви, как и их тайные отношения — цветущей нежностью и обжигающей запретной страстью, мучительными страданиями и серой тоской, едкой горечью разлук.

«А ведь такие, как она, убивали моих земляков и рушили наш покой… — Изольда задумчиво отвела взор. — И она мне улыбается. Почему я не ненавижу? Ведь я помню войну. После всего, что плаледцы сделали, я улыбаюсь ей в ответ…»

Всё ещё подслушивая чужой диалог, Сократ, ожидая подругу в коридоре, прислонился спиной к стене, нахмурив брови, — как же так? Он ведь был уверен, что это именно та девушка! Но с чего он вообще снова так ею заинтересован? Былое любопытство, конечно, улетучилось спустя проведённое за учёбой время, но беспокойная ночь в Глаустерне надолго осталась жить в кошмарных снах и периодически напоминала о страшных событиях, следовательно, и об этой таинственной чужестранке. Вдумайтесь только — первым делом броситься вытаскивать из цепких объятий смерти предположительно врага, не зная о нем абсолютно ничего, руководствуясь лишь с натяжкой обоснованными импульсами, а потом ещё и не успеть отыскать ответы на свои вопросы об этом человеке. Для Ормандо, донельзя дотошного и привыкшего досконально изучать исследуемый объект, это было обидно.

«Да ну, врач же писал, что Инд-Золозая жива, а отпустить её просто так не могли, — юноша суетливо пытался ухватиться за ускользающую нить надежды, пройтись по каждому звену логической цепи. — Я тоже просто так не отпущу. Нужно бы ещё поспрашивать. Если бы не была шпионкой, что-то, да услышал бы... Но с чего бы о этом говорить? Ещё и вылечили тут...»

Но он почти моментально предоставил сам себе контраргумент.

«Хотя было бы на руку, учитывая, что сейчас мир пытаются объявить. Но если она не шпионка, а её просто привезли вместе со всеми после взрыва? Я спас... настоящего врага? — Сократ с отвращением дёрнул перенапряженным плечом. — Они все — враги? Не стоят ни леба, ни капли моих усилий, дешёвые жизни! Тогда почему мне не плевать?!»

Настоящее время.

Алерия без особого интереса вертела в руках очередной потрет, уже не так тщательно его осматривая. Одна и та же девушка, ее выражение лица, потерявшее красоту молодости и свежести, не переставало быть тоскливым на каждом рисунке или полноценной работе… Постойте-ка.

«Я помню ее! — мысленно воскликнула девочка, вытаскивая из кучи картин полотно с изображенной на ней другой персоной. —  Но откуда?»

Евлазия, моментально перестав копаться в толстой пачке конвертов, как будто прочувствовала вспыхнувшие эмоции Алерии, будучи в другом конце комнаты, посему тут же, не касаясь пола, устремилась к партнерше по исследованию запутанного, фрагментами разбросанного по закоулкам прошлого хозяина особняка. Она засветилась энтузиазмом — ей доставляло немыслимое удовольствие обладать какими-либо уникальными тайными знаниями, а еще больше нравилось хвастаться их наличием перед кем-то.

— О, так это дочь Сократа. У нее симпатичные глазки, фиолетовые… Мои.

В голове моментально всплыл образ той самой худощавой фигуры из сна, которая хотела, чтобы девочка под воздействием медицинских средств поскорее заснула. Этот проницательный беспощадный взор трудно не запомнить.

«Это был не сон? — Алерия потеряла дар речи, импульсивно обхватила себя руками, ее рефлекторно начало подташнивать. — Что в меня тогда вкачали?!»