Восход

3. Моя возлюбленная.
Около тридцати лет назад.
Крепкая фигура неловко топталась возле лестницы, ведущей в казарму. Зоркие глаза Сократа узнали в этом женском силуэте злосчастную глаустернку, так что юноша решительно приблизился к девушке.

— Ты потерялась? — неожиданно серьёзно спросил плаледец, хотя вид и манера речи его все ещё внушали насмешливость и вульгарность.

— Нет, — коротко ответила Изольда, продолжая одиноко зиждиться на том же месте.

— А что тогда? Кого-то ждёшь? — дотошный Ормандо не унимался, явно начиная надоедать своей немногословной собеседнице.

— Да, жду проводника, — затем чужестранка сообразила, что вновь вызвала вопросы. — Хочу в библиотеку.

«Больно умная? — парень мысленно ухмыльнулся. — Любопытно, любопытно...»

— Я отведу.

Он даже не предоставил выбор — заявил как единственный возможный вариант.

— А так можно?

— Не знаю, — Сократ невозмутимо пожал плечами — ему часто многое прощалось ввиду положения в обществе. — Но с тебя не спросят.

Изольда нехотя согласилась — было видно, что она не смогла отказать из-за чистой вежливости, а так предпочла бы соблюсти правила и дождаться кого-то из дежурных старших. Дорога прошла а глухом молчании. Как только молодые люди настигли массивной узорчатой двери, девушка проскользнула внутрь, а юноша, подобно преследователю, бесшумно юркнул за ней. Воспитанник пристально следил за каждым действием чужестранки: как она предельно осторожно устремилась к нужному ей стеллажу, как грациозно тянулась к полкам и доставала книги с разноцветными обложками. Её интересовали справочники, художественная литература и в принципе любая информация о Ст. Глаустерне — так набралась целая стопка. Потом девушка уселась зачем-то дублировать текст в тетрадь.

«Дура что ли? — глаза Сократа округлились. — Зачем?»

Сократ, как обладатель Осколка Божественного Эго Евлазии, то есть Посланницы Иллюзий, с легкостью копировал необходимые отрывки и мог перемещать их куда угодно, хоть это и требовало концентрации и силы. Избалованный во многих аспектах, парень невольно ощутил превосходство и возомнил себя профессионалом дела.

— Вам не дали осколки, верно? — невозмутимо начал Ормандо.

В ответ последовал лишь утвердительный кивок. Ненароком взгляд юного доктора остановился на свежих записях с явственными ошибками, что повергло его, такого грамотного и придирчивого в этом отношении, в шок.

«Какая... невежа! — вспылил он. — Как так можно вообще?! Дешёвая, бесполезная жизнь, ничего не знает, не умеет! Бездарность...»

— А зовут тебя Инд-Золозая, так?

Изольда резко прекратила движения пером, с его кончика слетела капля чернил и оставила кляксу густого тёмного оттенка, поставившая точку в незаконченном предложении. Испуганный изумрудный взор тоже тотчас застыл и невольно сверлил деревянный шкаф перед собой, а осанка стала неестественно прямой. Девушка определенно скрывала свое истинное имя.

— И не написала ты мне, потому что побоялась отправлять такое… — парень горько усмехнулся, абсолютно уверенный в своей правоте. — Такой позор. Кто вообще ставит тут точку? Какая неудачная парцелляция.

Но это не помешало ему привязаться к объекту своих исследований.

* * *

Аэлита вновь боролась со своим самым страшным кошмаром — мужские касания, такие грубые и омерзительные, навсегда отразились на её теле и ежедневно уродовали его. Казалось бы, прошли годы, однако это отвратительное ощущение не исчерпало себя и продолжало постепенно уничтожать девушку изнутри, разрушать её остатки положительного мировосприятия.

— Неправильно держишь спину, — тренер принялся исправлять положение, физически контактируя с поясницей и грудью подопечной.

Все оценивающе (где-то среди них проскальзывало сочувствие со стороны Жака или неодобрение Сократа) взгляды учащихся устремились на ошибку. Да, именно таковой плаледка считала себя — вдоволь облапанная и использованная, бесполезная вещь, пригодная исключительно для удовлетворения. Мало кто общался с Аэлитой, ведь она была известна как глупая девчонка с медицинского — парни в Академии достаточно избирательны, а плаледка знала, что им нужно, будучи единственной представительницей прекрасного пола на своём факультете. Её миниатюрное соблазнительное тело, эти хрупкие узкие плечи и тонкая талия, пухлые губы и аккуратное ювелирно-изящное личико, которое можно представить лишь в нескольких пошлых картинах. Больше ничего. По крайней мере таким образом она осязала себя долгое время, лишённая боли и морали навеки, лишённая помощи и возможности об этом заговорить.

— Спасибо... — процедила воспитанница, ненавидящая уроки фехтования из-за невольно сексуализировавшего её мужчины.

Она думала, что выплакала всё, что можно было, однако слёзы непроизвольно покатились по щекам. Аэлита из последних сил сдерживала поток истерики и отпросилась в уборную по женским делам. А ведь действительно — переживать последствия насилия и унижения, не находя поддержки и до смерти бояться огласки, и вправду по обыкновению женское дело.

Уже в туалете плаледка вцепилась в бортики раковины, готовая вырвать её вместе с трубами, как растение с корнями. Скрипели зубы от злости, а из океанически глубоких синих очей бесконтрольно лились солёные влажные дорожки. Девушка застыла напротив зеркала, беспощадно терроризируя собственное отражение, а потом резко открыла кран и принялась судорожно отмывать ладони от этой прилипшей грязи, задрала рукава ветровки и перебралась к локтям.

Что она только не выкрикивала шёпотом: мразь, сука, шлюха... Но потом ощутила внезапное объятие со спины.

— Ты не такая.

Мягкий понимающий голос девушки, пришедший на помощь, не то, чтобы успокаивал — заставлял это сделать, чтобы не стыдиться. Не такая… а какая? Моя возлюбленная.

* * *

Ошибка. Такая ожидаемая и предсказуемая, но Аэлите было все равно — её интерес мигом переметнулся с некой Инд-Золозаи на новую знакомую, такую же загадочную и симпатичную глаустернку. Конечно, плаледка не могла полностью исключать возможность, что это всё-таки один и тот же человек, однако, впрочем, её это не слишком тревожило — не первый и не последний пациент, а их жизни для воспитанницы абсолютно равноценны как в повседневности, так и на операционном столе, а это оставалось ключевым отличием простых понятий Аэлиты от двоякого мировоззрения Сократа — тот же склонялся к распределению людских душ по определенным критериям, выявлению их чёткой стоимости по меркам и воображаемой, и реальной валюты. Изначально девушка полагала, что юношей движут издержки солидного финансового положения, какого она никогда не знала по себе, но позже всё-таки углубилась и даже признала такой взгляд уникальным и любопытным. Однако вернёмся к нашим дамам.

— Кошмар, далековато до вашей шпехать, — запыхавшаяся Аэлита нашла время перед утренней тренировкой на то, чтобы забежать к подруге.

Изольда тоже была вынуждена из-за таких визитов вставать гораздо раньше, чем все учащиеся — время едва перевалило за четыре утра. Встречались они в женской душевой глаустернок — более негде.

— Иначе ведь никак? — для приличия невинно заданный вопрос был скорее риторическим.

— Никак, — плаледка, уперев руки в бока, шумно выдохнула, после чего прислонилась спиной к стене и плавно проскользила вниз.

Затем, расстегнув ветровку, воспитанница вытащила пару книг, что были прижаты к животу благодаря резинке штанов, и торжественно вручила чужестранке. Проблема была в том, что новоиспеченные не могли самостоятельно покидать свой корпус — им обязательно полагалась компания приставленного надзирающего, так что сходить в библиотеку без контроля не было реальным.

— Спасибо огромное... — изумрудные глаза Изольды засверкали, когда она увидела на обложке надпись: «История 75-ой Селы».

— А мне хоть почитаешь? Мне же тоже интересно, а то сплошная медицина, да медицина, — плаледка поспешила вернуть драгоценное внимание к себе.

— С радостью! — тихо воскликнула глаустернка, пролистав до определённой главы. — Начнём с катастрофы...

«Пленяя грозы, горы, скалы,
Ты подчинишь ещё один раскат.
Твоей рукой охвачены пожары,
Конец уж близится стократ.
Великолепна, грациозна,
Стихии две ты отражаешь,
В расцвете зарева сверкаешь,
Творишь ты шторм во всех морях,
Виновна в тысячах смертях —
Сражаешься молниеносно.
Не стерпишь жалости и чей-то власти,
Отчаянна порой от страсти.
Недаром дух твой страстный
Огнём горит в твоих очах,
Как посох, оставляющий ожоги
В твоих же собственных ладонях.
Тебе присущ кровавый страх,
Застывший на твоих губах,
Как привкус крови каждый раз,
Дарующий тебе экстаз.
Императрица, вождь и воин,
Но в склонах гор твой облик скроен.
Любовь ты отвергала сразу,
Не изменив себе ни разу
В борьбе, в единоличности,
Жила сугубо лишь в цикличности.

Однажды дух блуждающий ветров,
Пришедший вдруг с соседних островов,
Тебя внезапно покорил,
Тебе себя он подарил.
Чрезмерно вежливый, услужлив,
Но как петля на шее он удушлив —
Вечно слоняется неподалёку,
Не обижается упрёку,
Во всём податлив, бродит рядом,
Он распевается в балладах.
Им дышишь, иначе никак —
Для жизни он необходим,
Ведь кислород незаменим.
Казалось бы, какой пустяк,
Чего же Тондре было мало?
И отчего же страшно стало?
Пугал тот ураган из чувств,
Что доводил вдруг до безумств.
Да он везде, куда ни глянь!
В его глазах блистает сталь,
Покров бесчисленных шелков,
Свободный крой у рукавов,
Где прячет руки он свои —
Ему нужны твои, твои!
И им наполнен морской бриз,
Готовый на любой каприз,
Бог ни мгновенье не сдавался —
Благословенья добивался
В лице признания Богини,
Какая не любила и в помине.

Все дни ходила взад-вперёд,
И всё внимание не отвлечёт.
На поле боя ты бесстрашна,
А действия всегда вальяжны,
Но за пределами войны,
В моменте полной тишины,
Ты оказалась так пуглива...
О, Тондра, как же ты красива —
В лучах заката искупавшись,
Всего однажды лишь поддавшись
Своим желаниям и чувствам...
Тебя не передать искусствам!
О, эта россыпь чёрных кудрей
Струится по твоей фигуре,
Такой израненной и стойкой,
Придавшейся смертельным войнам.
На белой коже, как созвездия,
Остались и следы возмездия —
Боролась ты за свой народ,
Так подарив ему свобод.
Права, обязанности, честь,
Всей этой ерунды не счесть!
Монархия — вот это дело,
Дабы взирать на всё всецело.
Не только Бог, но и судья
Вершишь судьбу чужого бытия.
И всё же казнь твоя жестока,
Но от неё, по правде, много прока —
Ужасный опыт людей учит,
Когда кого-то в муках скрючит.
Ты приговор выносишь на вершине
Горы несчётной высоты.
Там от прощения остались лишь руины —
Теперь проходят донесенья правоты.
Любой грешивший глаз лишится —
Их выклюют тотчас же птицы,
Тело пронзает мигом боль,
Какую порождает скорбь.
Он обездвижен, он в плену,
Просвет виднеется сквозь мглу.
Там, на краю обрыва,
Покажется фигура «мифа» —
Богиня, истинная власть,
Которой в ноги лишь упасть,
Да будет мало. Слишком поздно.
Раздастся крик многоголосый,
В ушах звенит мелодия конца,
И вздрогнет тело подлеца.
Кто не посмел в тебя поверить —
Всё это на себе проверит.

Вернёмся к Эрайону наконец.
Тондра теперь считает, что он лжец —
Всё это лишь иллюзия, обман,
Хранит в себе он иной план.
На ухо Гелла нашептала,
Правдивость Тондры доказала —
Меж Божествами чувства не дозвольны,
Не так уж Боги и всевольны:
«Это ошибка, обожжешься,
В предсмертных стонах задохнёшься.
Любить тебя не будет он —
Нацелен Эрайон на трон!»
И вправду — владения его малы,
Вот теперь в поисках жены.
Один Хранитель среди женщин,
Но, оказалось, тот ещё изменщик.
Кому здесь верить — непонятно,
Хотя уж точно будет невозвратно
Любое действие сейчас.
Скажу я честно, без прикрас,
Что верность Геллы очевидна,
Она, к тому же, дальновидна.
Любые нравы и проблемы,
А также прочие дилеммы
Посланница решить горазда —
Так происходит очень часто.
Не стоит в ней здесь сомневаться —
Она права, и некуда деваться.

Почувствовала себя жалкой,
Не отличилась здесь смекалкой.
Полна отчаяния и боли,
Готова жизнь ему испортить.
Впервые за века спугнули,
Умерили твой ярый пыл,
Да в душу глубже заглянули,
Пытаясь разузнать посыл.
Унижена, оскорблена,
Угрозу устранить должна.
Хватаешь посох — время мести,
Ты не потерпишь ныне лести.
Вот грянет гром на небосводе,
Сверкнула молния на горизонте.
Пожар лесной всепоглощающ,
Как удар тока сокрушающ.
И выжжена земля отныне,
И всё на совести Богини.
Она, довольная собой,
Скорее возвращается домой.

Но впрочем, это я лукавлю —
Сейчас же всё для вас исправлю.
Терзаемая вновь тоской,
С недавних пор что не впервой,
Потухла временно она,
Но не была с собой честна —
Попытки оправдать, винить
Так ни к чему не привели.
Пускала к себе только Геллу,
Никак всё не простив измену
Того, кто был с ней таким странным,
А оттого не менее желанным.
Контроля жаждала, главенства,
Считала себя совершенством.
Но время шло. Погоревала,
Тондра действительно устала.
Теперь вернувшись к себе прежней,
Втянулась в жизнь опять поспешно.
А Эрайон тем временем отрёкся,
Он от любви своей обжёгся.
Хотел всего, да не успел,
И с каждым днём он всё мрачнел.
Все люди уж давно убиты,
И жутко только лишь при виде —
Бесчисленны ветра печали,
Что ныне острова скрывают,
Как мягкий купол нежных тканей,
Держащий всех гостей на расстоянии.

Его народ теперь блуждает,
Самоубийц он укрывает —
Таких же, что и Эрайон когда-то,
Не выдержав своих же чувств,
Им смерть всё кажется наградой,
А разум только лишний груз.
А Евлазия не смогла вмешаться —
Судом бы стало ей караться.
Не потеряв особо ничего,
Уж не рыдала от того —
На путь вернулась она свой,
Пленяя иллюзорной красотой.
Бог самовольно в ветрах своих же растворился
И к Тондре незаметно возвратился.
Когда в горах она страдала,
Его ласки её спасали.
Но вновь жестока и могуча,
Ко всем порывам чувств колюча,
Свою всем силу показала,
Хранителей иных пугала.
Закрылся Глаустерн для всех,
В него вторженье это грех.»

Аэлита слушала, завороженная актёрским чтением, казалось бы, необразованной Изольды — её хриплый от нагрузки голос был твёрд и уверен, она мастерски варьировала всеми его тембрами и, будто потоками воды, умело управляла интонацией, до идеала и даже больше подстраиваясь под настроение текста, словно видела его в сотый раз.

«...Ты всё ещё донельзя распрекрасна,
До боли будет громогласна
Любая твоя речь, позыв.
Уже почти тот случай позабыв,
Ты борешься за непокорность,
Доказывая вновь жестокость.
О, Тондра, выживи ты только —
Опасно стало всё настолько!...»

— Браво!

Осознав, что это концовка отрывка, плаледка тихонько захлопала, вскочив с места, а глаустернка, которой были адресованы эти аплодисменты, сделала кривой реверанс.

— Когда окончишь вступительное обучение, обязательно иди или на научно-исследовательское, или переводись на филологию куда-нибудь, — заключила слушательница.

* * *

Аэлита нервно постукивала пальцами о деревянную поверхность стола, пока жившие с ней в одной комнате остальные три товарки ушли на дежурство. Меж тонкими пальцами было зажато потрепанное перо, которое воспитанница так и не макнула в чернильницу — слова вертелись на языке, но никак не сходили на бумагу. Невероятно откровенная сцена с Изольдой перевернула представление плаледки о себе, о той мерзкой грязи, что она не могла с себя смыть уже несколько лет, о том грузе вины и непонимания, что она носила на своих хрупких женских плечах. А оказала ей немыслимо необходимую все эти годы поддержку именно едва знакомая глаустернка, которая теперь стала объектом подкрепленной пережитым любви. Вскоре родились первые строки, а затем и признание в болезненной привязанности, что таила в себе девичья очарованная натура.

«Дорогая, моя самая прекрасная, я так боюсь тебя потерять и не сказать самого важного, поэтому скажу сейчас — люблю тебя. Всем сердцем люблю, не представляю свою жизнь без тебя, ты постоянно в моих мыслях, хочется тебя обнять и крепко-крепко прижаться, расцеловать твоё милое лицо... Ох, знала бы ты, как долго я не могла признаться! Но что же мне с тобой делать? Хотя, наверное, с собой... Впрочем, не думай об этом — пожалуйста, просто помни о моей любви к тебе. Я всегда-всегда буду любить тебя! Не проходит и дня, чтобы я по тебе не страдала, чтобы я не искала твоих рук и не мечтала о твоих губах... Знаю, что это неуместно и глупо с моей стороны, что безнадёжно, влюбляться в тебя не было в моих планах, а в твоих мои идиотские чувства, наверное, и подавно. Я пойму, если ты меня возненавидишь, я пойму, если ты презрительна ко мне, потому что я плаледка, но, будь уверена, я бы сбежала с тобой куда угодно, я с тобой хоть на край света! Умоляю тебя, не осуждай меня и моей любви... Всё для тебя сделаю. Если я тебе не нужна — скажи, родная, просто скажи, и я не буду докучать своей глупостью, не буду навязываться, мы просто будем приятельницами, это все пройдёт, когда-нибудь пройдёт... Не смотри на меня утром с осуждением, прошу тебя, на коленях стою, не говори никому! Что угодно, но храни в секрете, а лучше избавься от письма вообще — я знаю, ты найдёшь способ... Обременила им тебя из-за своего страха, думала, проще написать, а сама трясусь и чуть ли не плачу. Люблю тебя, плачу от того, как эта страшная любовь меня разрывает, как хочу быть ближе, если позволишь, но мне нельзя надеяться на взаимность, нельзя давать себе ложную надежду... Просто люблю, вот и всё!!!»

Аэлита крупно вздрогнула, по раскрасневшимся ее щекам весенними талыми ручьями полились слезы, капли которых впитывались в пергамент.

«Подброшу ей завтра. Надеюсь, все обойдется… — воспитанница искренне переживала за благополучие обеих, ведь такие отношения стоит хранить в тайне. — Надеюсь, она поймет меня.»

* * *

Аэлита не раз ловила себя на мысли, что ее стала привлекать культура и история Ст. Глаустерна, что она действительно не хочет ограничиваться поверхностными знаниями об особенностях этой необычной страны и хочет исследовать глубины национального происхождения и восхождения Селы на трон, развития, а единственной проводницей в этот загадочный иноземный мир по-прежнему оставалась Изольда, которая интересовала девушку еще сильнее, ибо ни с кем иным оттуда найти общий язык пока что не получалось. Выходцы из чужого государства ни с кем кроме сородичей на контакт не шли, а если и соизволяли, то потом быстренько удалялись и после избегали, косо поглядывая. Однако не одна плаледка намеревалась сблизиться с глаустернкой — Сократ тоже собирался укрепить с ней связь, но пока что не знал, как к этому подойти. Разумеется, через свою подругу.

— Да ладно тебе, не бойся ты так, — Аэлита потрепала товарища по плечу. — Вот Жак тому пример.

— Ну зачем ты рассказала? — юноша покраснел.

— А это был секрет? — девушка в недоумении похлопала ресничками, а затем вернулась к объекту мучений. — Короче он познакомился с новой девочкой. И как же зовут твою пассию?

— Так вот чем ты занимаешься, пока я учусь, — Ормандо с хитрой ухмылкой провел пальцами по острому подбородку.

— Ой, идите вы знаете куда? — Жак обреченно вздохнул и под натиском неприлично любопытных взоров наконец ответил. — Аяна… — мечтательно протянул он.

— Ясно все с тобой, — хихикнув, воспитанница обратилась ко второму другу. — И тебя познакомим.

На следующий день.

По всей казарме пролетело долгожданное объявление — заключен мирный договор, который должен был положить конец не только военному противостоянию, но и межнациональной розни. Само собой, ученики, понюхавшие порох и вкусившие отчаяние на поле боя и в приграничных госпиталях, были несказанно рады такой внезапной новости. В честь такого знаменательного события было принято решение об организации Осеннего Бала Дружбы. Сократу же пришло нежданное письмо.

— Тебе тут весточка, — Аэлита, вернувшаяся из толпы возле почтового поста, торжественно вручила другу конверт за обедом и сама уселась рядом в родной компании.

Юноша, не вслушиваясь в разговоры товарищей, их радостные возгласы и обновившиеся планы на будущее, торопливо распечатал послание от отца — он редко присылал что-либо, а если такое и происходило, то на то была действительно важная причина, даже экстренная. Вынув пергамент, он принялся жадно читать про себя.

«Твою мать, опять шифр… — парень достал из портфеля карандаш, дабы рассекретить написанное. — Тройной что ли?»

«Сын мой, моё единственное наследие, я пишу тебе не просто так. Прежде чем прочесть, пообещай мне и самому себе, что будешь держать следующую информацию в тайне и сожжешь это письмо. Так вот...

Я, как доверенное лицо со стороны Госпожи Эреб, побывал на конференции по заключению Инклэтского мирного договора, который происходил как раз в Инклэто (ты, должно быть, в курсе, что это город Нов. Глаустерна). Повидал я и эти наглые глаустернские морды, и Хранительницу-Селу, и, скорее всего, Геллу... Могу лишь сказать, что это не конец войны — договор исключительно для вида, на самом деле и их, и наша сторона готовят новые планы по завоеванию друг друга. Следующая конференция пройдёт со Штербендом — не знаю уж, к кому он присоединится, но мне интересно увидеть самого Лукьяна. В общем не слишком радуйся, но лучше изобрази это, чтобы не было подозрений. Сильно с глаустернцами не дружи, могут быть шпионы.

До скорой встречи, береги свой аристократский зад, младший Ормандо.

Твой отец.»

У Сократа на душе остался осадок смешанных чувств. Не успел он поразмыслить, как Аэлита привела гостью, которой тоже пришла так называемая весточка.

— Знакомьтесь, ребят, это Изольда. Прошу любить и жаловать! — девушка не отрывала от названной нежного взгляда.

— Здравствуйте… — глаустернка вновь охладела, голос ее был хрипловатым.

Жак робко кивнул, поглядывая за соседними столами. Наконец он осмелился задать волнующий его вопрос:

— Ты знаешь Аяну?

— Знаю, — чужестранка кивнула. — Моя соседка. У нее возлюбленный на Родине.

— А, вот как… — парень выдавил из себя неловкую улыбку и отвел печальный взор расстроенных карих глаз. — Спасибо, что сказала.

— А у тебя есть? — вдруг вмешался в разговор Сократ, заметивший, что под деревянной поверхностью девушки переплели пальцы, а сам спрятал лист бумаги в карман брюк.

— Нет…
    
4. Мужская доля. Перед раскрытием.
Сократа разбудил нарастающий гул самолёта — по мере приближения шума глаза юноши расширялись, а зрачки сужались от накатившего страха — невозможно избавиться от ощущения преследования, в особенности после предупреждения отца. Ночные тени в комнате сливались в единый кошмар, на одновременно спокойном и тревожном небе, перетянутом линиями, четкими следами, восседала луна. По-прежнему белоснежная и идеальная в формах, она своими лучами тоже рассекала материю, проскальзывала вглубь здания, её естественный блёклый свет падал на постель Ормандо.

«Танцуй, танцуй, ничтожная Богиня, не тронь меня, мою семью, скотина, — сонно усмехнувшись, Сократ отмахнулся от недоброго поверья глаустернцев, которые считали Посланницу Иллюзий чуть ли не самым худшим существом. — Как весело, наверное, ненавидеть.»

Полнолуние считалось непосредственным символом двух Богинь — Иллюзии и Провидицы. Если основываться на, вероятнее всего, достоверных исторических справках, что были прочитаны юношей, то Евлазия исполняет воистину душераздирающий танец в эту ночь, совершает кровавый ритуал и колдует немыслимой красоты вещи, дабы призвать свою холодную, безучастную сестру Вельмиру, хотя та последние века не откликается даже на щедрые жертвоприношения. Однако Посланница не сдалась до сих пор, ведь в определённый день календаря и определенное положение стрелки на часах — в полночь, в безлюдной местности, в уединении спящей природы, благословлённая лунным светом, она демонстрирует свое превосходное изящество и неповторимое мастерство. Такой целеустремлённости можно лишь позавидовать.

«Смогу я её когда-нибудь увидеть? — размышлял Сократ, перевернувшись на другой бок. — Быть может, даже увидеть, как она танцует?»

Спустя тридцать лет.

— Не-е-ет, даже не проси, — мужчина в возрасте отпрянул, замотав головой.

— Дава-ай, сме-ертный, сюда-а-а! — громким шёпотом протянула Евлазия, явно издеваясь над носителем её Осколка Эго.

Под ритм, который она периодически задавала звонкими хлопками в ладоши и присвистыванием, женщина пустилась в пляс посреди бездыханного цветочного луга: подобно змее, она умело искушала своими плавными и чувственными движениями, до невозможности отточенными за столько лет, быстро перебирала утонченными пальцами, притягивая идеальными деталями взгляд, извивалась страстным вихрем, неестественно сильно выгибаясь в спине и крутя костлявыми бёдрами, до грани безумия кружилась в одиночестве. Она была лентой, как те, которые, будучи иллюзорными алыми нитями, исходящими из запястий, словно продолжение вен, тоже гармонично танцевали... каждая частичка этого изощрённо соблазнительного тела образовывала единое целое.

— Старик! — не отвлекаясь, Посланница взмахнула рукой, и в миг лик Сократа переменился — он снова ненадолго молод.

Богиня устремилась к вновь юному человеку, бесцеремонно схватила его за руки и, чётко переставляя ноги в энергичных комбинациях, повела за собой в эпицентр собственного шторма, на ходу придумывая новые элементы, заставляла потакать любому импровизированному движению, следовать и во всем уступать, но при этом оставаться призрачной земной опорой и позволить ей обернуться вокруг своей оси.

5. I prefer girls.
Внимание! Сцена содержит подробное описание сексуального контакта.
Около тридцати лет назад.
— Ничего, научишься, — Аэлита всячески пыталась подбодрить товарку, пока ты ломала голову над уроками. — Давай, спокойнее. Тут что?

Девушки уместились вдвоём на односпальной кровати нижнего яруса. Изольда изо всех сил старалась не обращать внимание на безмятежно болтающую утонченными, но при этом крепкими ногами соседку, которая прижалась к ней своим изящным и донельзя соблазнительным телом вплотную. Хотя, признаться честно, это отвлекало её от решения задач — глаустернцы первые два года проходили вводный курс, в течение которого изучали азы, а также много тренировались, дабы догнать коренных воспитанников, хотя с физической составляющей ни у кого проблем не было. В конце концов чужестранка сдалась, бросила карандаш и спрятала покрасневшее лицо в ладонях.

— Нужно сосредоточиться, — Аэлита обречённо вздохнула, поправив соскользнувшую с острого плеча лямку белой майки, какая была под рубашкой.

— Мне больно, — Изольда мучительно заскулила, схватившись за бок.

Её товарка тут же оживилась. Забеспокоившись, она моментально переключилась на режим хладнокровного врача и приподнялась на локтях.

— Где болит? — строго спросила плаледка.

— Рёбра...

Без лишних слов Аэлита повалила Изольду на спину, аккуратно уложив ту лопатками вниз на зашуршавшую постель. Согнутыми пальцами девушка принялась профессионально прощупывать горящую от напряжения плоть в районе внутренних органов, ожидая, когда её новоиспеченная пациентка подаст голос, если что-то почувствует. Нахмурившись, плаледка тотчас задрала кофту глаустернки, оголяя её безупречный пресс и... огромный, безобразный в своей истории приобретения, грубый продольный шрам, что растянулся как раз на том месте, где находился когда-то осколок чужестранки; его мясистая зажившая корка оставалась малость выпуклой и шероховатой, а кожа вокруг него все ещё была сильно потемневшей и немного воспалённой. Аэлита, приподняв брови, с требовательным вопросом во взоре молча обратилась к Изольде, пока та попыталась объяснить происхождение массивной раны.

— Знаю, дурашка, я тебя зашивала, — юная докторша в конце концов добродушно хихикнула, оставив лёгкий поцелуй возле местонахождения сердца. — Не лежи пока на животе больше, я потом сопру мазь из медкабинета. Так как же тебя зовут...

— Инд-Золозая, — произнесла зардевшаяся глаустернка, перестав таить свою истинную личность, а плаледка захохотала. — Ну что ещё?

— Имена у вас конечно, — встретив донельзя серьёзный взгляд чужестранки, она пуще прежнего засмеялась. — Прости-прости.

Аэлита до сих пор опиралась ладонями по обе стороны от Изольды, её медные прямые пряди щекотали смуглую, до жути израненную когда-то прочную кожу. Изумрудные глаза чужестранки бегло искали за что зацепиться, пока игривая воспитанница не обхватила ювелирно-тонкими пальцами подбородок товарки и не вынудила смотреть исключительно на себя. Комната сузилась до малюсенького пространства, в которое девушкам необходимо было умудриться влезть, но это вовсе не было затруднительным. Мешали разве что стыдливость от внезапной близости и слишком тёплое, даже горячее дыхание, указывавшее на поднятие температуры, на жар страсти и возбуждения, на накал вспыхнувшей любви. Искренняя улыбка не сходила с мягких пухлых губ плаледки — она так воодушевила глаустернку, что та необдуманно ухватилась за предплечье товарки и потянула на себя, ненароком сокращая расстояние до ужасно неприличного. Это стало невыносимым.

— Надо же, тебе не хватило этого поцелуя? — Аэлита беспечно подхватила атмосферу ситуации.

В ответ Изольда, все ещё ощущавшая себя полуголой, обхватила обеими сильными руками воспитанницу и обвила ими тонкую талию товарки, уткнувшись в выпирающие ключицы. На этот раз от непривычки застеснялась юная докторша — она едва заметно вздрогнула, но затем вернула контроль над собой и, не забывая о своих же наставлениях, развернула их рельефные тела набок и принялась с нежнейшей осторожностью поглаживать сухие чёрные волосы подруги своими мягкими ладонями. > шпулька: Они пролежали так около пяти минут, после чего Изольда встала, освобождаясь от цепких объятий, чем породила недовольство Аэлиты.

— Эй, ты куда собралась? — сонно спросила плаледка.

Она попыталась наугад нащупать тёплое тело глаустернки, а по итогу оказалась похожа на слепого котёнка, который тыкает лапкой, сам не зная куда.

— Нужно подготовиться к мероприятию.

Чужестранка же тщательно уворачивалась от этих «ударов», стоя на носочках для удобства и маскировки — её шаги были невесомыми, оттого и беззвучными.

— Плевать на него, успеем.

Воспитанница наконец распахнула большие синие глаза и застыла, запечатлев то, как товарка, еле сдерживая смешок, в подаренном главнокомандующей оранжевом приталенном платье крутит бёдрами и корпусом, чтобы избежать метких касаний. Это игра, правила которой явно устанавливала Аэлита, чем она решила незамедлительно воспользоваться.

— Подойди-ка, — девушка ленивым жестом подозвала товарку.

Плаледка соблазнительно растянулась на постели, заведя ляжку вперёд, из-за чего юбка-карандаш поползла вверх. Глаустернка всё-таки повиновалась безобидному приказу, сославшись на полудрём подруги, и тут же оказалась внезапно быстро завалена на спину.

— Соблюдайте постельный режим, любезнейшая, — сладко протянула плаледка.

— А что мне за это будет? — глаустернка мило подыграла.

— Сейчас увидишь...

Аэлита хищно ухмыльнулась, а затем в предвкушении, по-кошачьи, провела кончиком языка по верхней губе. Её ладони сами нащупали молнию длинного платья, а пальцы сами потянули бегунок вниз, обнажая крепкую, изувеченную шрамами из прошлого спину. Обе ученицы понимали, что им предстоит, но понятия не имели, как это должно произойти и что нужно делать, посему возник негласный договор — они доверяют своим предчувствиям и друг другу, больше ничего.

Плаледка вновь оказалась сверху, в доминирующей позиции — по крайней мере она гораздо больше знакома с анатомией, нежели глаустернка, которой только и оставалось, что подчиниться этому пленительному миниатюрному, по-своему хрупкому телу, который его обладательница владела в совершенстве, как и проворными руками — они без труда освободили Изольду от сковывающего её восхитительные изгибы наряда.

Тем временем…
Сократ долго смотрелся в им же созданное по щелчку пальца иллюзорное зеркало, постоянно вертелся из стороны в сторону, тщательно разглядывая свой официальный образ под всевозможными ракурсами.

«В одежде старайся быть изящным, но не щеголем, — твердил воспитанник сам себе. — Признак изящества — приличия, а признак щегольства — излишество.»

Выглаженный чёрный фрак, белая накрахмаленная рубашка под ним, сверкающие золотые часы, элегантная бабочка и ослепительная улыбка — все это составляло обличье истинного аристократского джентльмена. Но кто же его желанная спутница? Разумеется, Изольда — да, юноша не сдавался даже после того неоднозначного диалога в библиотеке и собственного монолога с не самыми лестными комментариями о глаустернке. Ну и что? Жажда исследований в первую очередь.

«Время дорогое, а я потратил столько дней на мысли о ней, — ворчал Ормандо про себя, резко поправив и без того безупречно лежащий воротник. — Сколько ты мне отдашь за это время? Но ведь ты и не просила меня об этом внимании... Заговори, чтобы я тебя увидел, ну же!»

Но она молчала. Как назло.

«Война — это продукт человеческого восприятия, которая стоит какое-то количество жизней и грехов, отражает определённую картину, которую нельзя нарисовать с чистого листа — можно только устранить «ненужные» детали, то есть цена создания картины, которую хочет видеть какая-то группа людей, выражается в количестве жизней, разрушений, времени… — Сократ мучился. — Если бы я убил человека, который убивал, окупил бы я свой грех? Сколько стоит моя жизнь, чтобы я спасал врага и не осознавал этого с самого начала?!»

— Слушай, Жак, — юноша обратился к щепетильно брызгавшемуся товарищу. — В какой там комнате твоя Аяна живет?

— Уже не моя… — уныло отозвался он, вновь пшикнув флаконом.

«Как же плевать»

— В сто пятнадцатой.

Но он отправился к ней.

Тем временем…
Аэлита очутилась меж широких бёдер Изольды, оставляя лёгкие поцелуи. Вишневая краска отразилась отпечатками на смуглой коже, а дыхание вечера участилось — сердце неумолимо застучало, но не от самого страха близости, а от страшной любви, до чего эта её жажда довела. Плаледка сладко облизнулась, дабы окончательно избавиться от помады и показать свою готовность к действиям, свою бушующую страсть. Глаустернка же демонстративно раздвинула ноги ещё шире, а затем плавно притянула за медные растрепавшиеся волосы партнёршу и ненасытно впилась в её влажные пухлые губы, не готовая их отпустить на следующие минуты.

Воспитанница отчётливо ощутила, как грязь, о которой она, о чудо, ненадолго забыла, вновь въевшимися пятнами проявилась на её извращенном теле. Но с женщиной все происходит совсем иначе — нежнее, трепетнее, чувственнее. Изольда стала для Аэлиты долгожданным освобождением, тёплой ванной, в которой можно наконец отмыться от отвратительных воспоминаний, пусть даже путем секса, какой плаледка считала противным и болезненным в связи с собственным опытом. Теперь он казался ей правильным... с ней.

Так быстро была расстегнута юбка, чуть ли не разорвана по швам эта бесящая блузка, отлетела в сторону и белая майка... Торопливые руки Изольды не знали пощады в отношении вещей, но были невероятно бережными и аккуратными с Аэлитой — осторожные ответные поглаживания по голове, худым бёдрам и тонкой талии, продлившиеся лишь мгновение случайные электрические импульсы в интимных точках, когда кончики пальцев достигали клитора и немного его массировали. Со стороны юной докторши были то круговые, то продольные, а самое главное — плавные движения проворным языком во всю длину; они порождали осязаемую то разрядку тела чужестранки, то чрезмерное его напряжение, которое следующее касание вот-вот заставит исчезнуть. Контрастом огонь вспыхивал и потухал, вздрагивал и находил непродолжительный покой, а бесконечно тянущиеся секунды процесса заставляли томно стонать от состояния в шаге до изнеможения и оргазма одновременно.

Девичьи обнажённые тела в любом своём обличии воистину обворожительны и великолепны, и ученицы непрерывно, донельзя волнительным шёпотом оповещали об этом друг друга, заставляли заливаться горящие щеки ещё большим жаром. Как она надавила там, как она ласкает, как она прекрасна... Обрывки комплиментов на основе моментной удовлетворенности самые лестные, а ловить еле слышные стоны покрасневшими ушами слишком увлекательное занятие. До тех пор, пока до них не долетает звук открытия двери.