Red Light Above

В четырнадцать уже не прячутся. Не говорят «я не знал». В этом возрасте за всё платишь сам - даже если платить нечем.

Flashback.

Комната была душной, как всегда. Старый обогреватель жужжал в углу, дышал пыльным теплом. Потолок нависал. Обои облезли, как старая кожа, сквозняк с окна шевелил край занавески. Джисон сидел на диване, сжавшись, как пружина, и смотрел в пустой экран телевизора. Ничего не шло, но он делал вид, что смотрит, держа в руках учебник восьмого класса.

Он знал: Том смотрит на него. Стоит в дверном проёме, прислонившись к косяку, не двигаясь. Он не звал, не шевелился, даже не дышал громко, но Джисон чувствовал этот взгляд.

Ощущение присутствия было почти физическим - тяжёлым, давящим, как воздух перед грозой. Он не видел Тома глазами, но знал, что тот ждёт. Не просто наблюдает, а выжидает - момент, движение, ошибку.
И в какой-то момент стало трудно даже моргнуть.

Сам дом - словно перестал дышать.

— Ты знаешь, — пробормотал Том, подходя ближе, — ты становишься всё красивее. Как твоя мать в молодости. Но лучше, тише.

Тишина.

Том медленно опустился рядом, словно специально растягивая каждое движение, как хищник, знающий, что добыча уже никуда не денется. Диван резко и пронзительно скрипнул под его весом. Пружины под обивкой резко скрипнули, напоминая о возрасте мебели. Запах табака, старой кожи и чего-то мертвенного разом заполнил воздух, нависнув над лицом, словно густой пар.

Хан застыл. Он сидел в той же позе, делая вид, что не заметил приближения, не услышал скрипа, не почувствовал присутствия.
Но внутри - каждая жилка была натянута, как струна. Он чувствовал его дыхание. Тепло бедра рядом. Пристальный, тяжёлый взгляд сбоку, прожигающий висок.

Джисон не шевелился, потому что каждое движение в этот момент означало бы признать страх.
А страх - пахнет. И он знал: его нельзя показывать. Даже телом. Даже дыханием.

— Что ты там читаешь? Хочешь стать кем-то? — Мужчина усмехнулся, протягивая руку. — Тебе это не нужно. Главное — быть нужным.

Рука легла на бедро. Ладонь большая, тяжёлая. Грубая. Пахнущая табаком и чем-то жирным. Он провёл по ткани, медленно, с нажимом.

— Мальчик, — шепчет, — я могу научить тебя быть хорошим. Ты ведь хочешь, чтобы мама была счастлива?

Тело замирает. Но не дрожит. Только глаза слегка щурятся.

И вот тогда — он поднимает взгляд. В первый раз. Прямо. Спокойно. Почти с интересом.

— Ты голодный? — спрашивает он вдруг.
Кёнсук прищуривается, настораживается.
— Что?..

— Я могу принести тебе что-нибудь. — Голос ровный, как у официанта. — Мама сварила рис. Хочешь?

Мужчина хмыкает, откидывается на спинку.
— Себе принеси. — строго сказал он. — Иди поешь, потом продолжимя

Джисон встаёт. Медленно. Как будто просто пошёл на кухню — как будто ничего не случилось.

Но каждый его шаг — это как шаг под водой.

На кухне темно. Лампа мигает. Он проходит мимо стола, берёт ложку — ставит её на край, чтобы шумела. Потом открывает ящик. Медленно, с лёгким скрипом.

Внутри — ножи. Обычные. Один с потемневшим от времени лезвием. Он берёт его. Вес ощущается приятно — плотный, стальной. Не тяжёлый, но с характером.

Он проводит пальцем по лезвию.

Кожа чуть задевается — и он видит тонкую розовую полоску на подушечке пальца. Режет хорошо. Отлично. Это важно.

Он возвращается. В левой руке ложка. В правой — нож, спрятанный вдоль предплечья, ручкой в ладони.
Проходит мимо стены. Диван уже близко. Кёнсук смотрит в сторону телевизора, ковыряется в зубах.

— А рис? — спрашивает он лениво.

— Мне не нужен рис, — говорит Джисон. — Мне нужна безопасность в этом дома.

Том начал поворачиваться, но не успел.

Первый удар - точно под ухо. Скользящий, с напором, с полным весом тела, и чуть сбоку, вглубь шеи. Лезвие с трудом, как через резину, пронзило плоть, разорвав щетину, натянутую кожу и мышцу. С хлюпающим, мерзко-влажным звуком.

Джисон навалился, вонзая нож глубже. Пальцы сжали рукоятку. Прокрутил. Не от злости - от нужды. Как хирург, как скульптор. Всё лицо было каменное, невыразительное. Лишь дыхание ровное, медленное, как будто во сне.

Том дернулся. Закричал. Не крик - выдох, хрип, испуганная рваная судорога изнутри. Плечи вздрогнули вверх, как у зверя, прижатого к стене. Он схватил Джисона за плечо - вслепую, рефлекторно, почти по-дружески. Но Хан уже отшатнулся вбок. Второй удар - под рёбра, туда, где мягкое, тёплое, уязвимое. Нож вошёл, как в масло. Резко, чётко. Потом резко вырывал, и кровь брызнула, разливаясь по ковру.

Том зашипел. Воздух резал горло. Он пытался развернуться, упасть, прижать что-то, пальцами закрыть рану. Но тело не поддавалось.

— Ч-что ты.. — выдавил он, закашлялся, кровь стекала по губам.

Третий удар - в грудь. Снизу вверх. Плоть сопротивлялась чуть сильнее, поддаваясь с болезненным треском, как будто ломали деревянную куклу, засовывали ей в грудь руку. Джисон чувствовал, как лезвие скользит по рёбрам, царапая, оставляя следы. Ломкая хрупкость костей, как перегоревшая лампочка под пальцами.

Он бил дальше. Без звука. Без страдания. Только тихое дыхание, ровное, будто чужое. Ни тени страха. Ни следа волнения.

Четвёртый. Пятый. Шестой.

Каждый раз, чуть медленнее. Чуть глубже. Кровь брызгала. Тело дёргалось - уже не от боли, от судорог. Руки лихорадочно хватали воздух, искали опору, кого-то, кто остановит. Но никто не приходил. Только лужа под ним растекалась, ало-грязная, тяжелое и вязкое. Пахло плотью и металлом.

Глаза Тома не закрывались. Даже когда взгляд мутнел. Даже когда белки покрылись дымкой. Он смотрел на Джисона. До конца. Даже когда уже не мог говорить. Даже когда рот открывался.

Последний удар — в горло. Чётко, прямо, до рукоятки. Нож вошёл со звуком, будто кто-то жевал мокрое яблоко. Хруст, щелчок. И тишина.

Тело перестало биться.

Том лежал, как сломанная кукла, в полоборота, с полураскрытым ртом. Ковёр превратился в грязную бордовую лужу, тёмную и липкую, медленно растекавшуюся по полу, и впитывающую в себя всю боль. Слишком много крови. Джисон не сразу выпрямился. Сначала просто стоял, наклонившись, смотрел. Как на свою работу. Как на натюрморт. На итог.

Потом вздохнул. Выпрямился. Руки были в крови по локоть. Капало с пальцев. Он моргнул один раз, медленно. Словно не хотел моргать вообще.

В тот момент Мисс Хан вбежала в комнату. Её глаза сразу же встретили эту страшную картину. Тело застыло, словно ударили током, дыхание прервалось. Время будто остановилось, а потом её голос прорвался сквозь молчание - хрупкий и дрожащий, но полный ужаса и отчаяния.

— Боже.. боже, что ты сделал? — прошептала она, словно боясь поверить тому, что видит. Потом крик вырвался из горла - громкий, пронзительный, наполненный паникой и болью. — Джисон! Что с тобой? Что ты с ним сделал?!

Мисс Хан бросилась к нему. Руки дрожали, когда она схватилась за его плечо, пытаясь заставить Джисона услышать её, почувствовать хоть каплю того, что она чувствовала в этот момент. Глаза её сверкали бешенством и страхом, будто она стояла на грани безумия.

— Ты с ума сошёл?! Это же человек! Том был для нас надеждой, опорой, последним спасением. Он живой, он не заслуживает.. — мать задыхалась, голос дрожал, ломался и срывался на крик. — Как ты мог? Почему? Почему ты..

Джисон медленно повернулся к ней, почти неощутимо, словно тень. Кровь капала с подбородка, оставляя красные следы на коже. Его лицо было каменным, глаза холодными и пустыми.

— Я просто забочусь о нашей безопасности, мама, — тихо сказал он, голос ровный, без эмоций, словно это был самый естественный ответ на её ужас.

Мисс Хан отшатнулась, как будто получила удар в грудь. В её взгляде появилась смесь шока и неверия.

— Ты.. ты безумец, — Мисс Хан отрицательно мотала головой, будто теряла рассудок. Её лицо исказилось судорогой, и она медленно начала отступать назад. — Его надо убрать. Срочно убрать. Что теперь? Куда мы его денем? Что мы будем делать, Джисон?

Он молчал, не отвечал. Только медленно вытер нож о свою футболку, будто это была лишь грязная тряпка. В его движениях не было ни жалости, ни сомнения.

Мисс Хан смотрела на него и больше не видела ребёнка, каким он когда-то был. Видела только холод, бесчеловечность, железную решимость.

Ужас не в том, что он убил. Ужас - в том, как спокойно он это сделал. В том, как его лицо осталось неподвижным, глаза лишёнными жизни, голос - тихим и обречённым. И только сейчас она осознала - её забота и попытки защитить навсегда сломали Джисона изнутри, превратив его в неузнаваемого монстра.