Отпечаток внутри.
Ночь была почти беззвёздной. Тёмное небо без единого светлячка нависало над городом, словно тяжёлое одеяло, не дающее вздохнуть. Джисон сидел на краю крыши «Eden» - бара, скрывающий от чужих глаз всё самое тёмное, по-прежнему оставался для него единственным домом. Он не думал, не планировал, не мечтал. Его мысли давно растворились в каком-то бесконечном гуле внутри головы - шуме без начала и конца. Куртка съехала с плеч, приклеившись к голой коже, в которой давно не было тепла.
С того самого дня, как Минхо впервые пришёл в этот бар - неуверенный, с чужим лицом и глазами, будто не отсюда, что-то внутри Джисона щёлкнуло. Исказилось. Сначала это было просто раздражение: ведь он не выносил чужаков, не переносил тех, кто приходил и портил всё своим живым теплом. Но Минхо остался. Минхо смотрел. Минхо сопротивлялся, пытаясь остаться живым.
После этого он больше не мог отвести взгляд. Словно что-то в нём изменилось. И это чувство - странное, липкое, как медленно расползающийся яд, стал проникать под кожу Одержимость. Не тяга - вовсе нет. Это было как голод, как необходимость. Ли стал чем-то важным. Хрупким. Тем, что надо удержать. Сохранить.
Джисон хотел позаботиться о нём. По-своему. В его понимании забота была похожа на насилие: прямая, инстинктивная, жёсткая. Если кто-то приблизится к Минхо с грязными руками - он вырвет их по локоть. Если кто-то встанет на их пути, попытается забрать его или ранить - он убьёт. Не задумываясь, не колеблясь. Ради него. Или из-за него. Это не имело значения.
Сигарета тлела между пальцами — почти догорела, пепел срывался ветром, исчезая в темноте. Он не курил ради удовольствия. Не ради привычки. Просто нужно было чем-то занять руки, пока разум тонет в шуме.
Он сделал глубокую затяжку, горло тут же обожгло, вырвав короткий, едва слышный кашель. Ветер доносил запахи сырого асфальта, прокисшего мусора и дорогого алкоголя. Где-то внизу кто-то сипло орал во всё горло, хлопали двери, раздавался пьяный смех.
Джисон смотрел в темноту и чувствовал, как она смотрит в ответ.
Флэшбек. Детство. Квартира на окраине.
Двушка на пятом этаже, стены которой слышали слишком много: крики, шепоты, стоны, удары, плач. Там царила постоянная сырость, смешанная с запахом гари из старой кухни и нависшими над головой долгами. Воздух в той квартире пах плесенью, кошками и жиром.
Отец ушёл, когда Джисону было восемь. Или исчез. Мать не рассказывала правду. Сначала говорила, что он скоро вернётся, потом, что он подлец, потом вообще замолчала. Джисон перестал спрашивать. Он быстро понял: тишина - безопаснее слов. Слова иногда оставляют следы на лице, а тишина - нет.
Мать работала уборщицей в торговом центре. Возвращалась поздно, пахла хлоркой и дешевыми духами, волосы всегда были в растрепанными, а пальцы сожжённые химией. Временами - слишком тихая, либо слишком громкая. Временами - просто пьяная. Или злая.
— Денег нет, — говорила она, бросая сумку на пол. — Опять этот козёл с деньгами пропал. Вот мудак!
Джисон сидел на кухне и ел макароны без масла. Холодные. У него давно не было чувства вкуса. Еда - это просто необходимость. Как и сон. Как и школа.
— Хан Джисон, — однажды произнёс учитель, глядя в журнал, — ты снова без тетради. Ты дома один живёшь?
Он пожал плечами. Не ответил.
А потом она привела его.
За дверью раздался скрип. Мисс Хан встала, а за ней появился мужчина. Он был в сером пальто, с красными глазами и тяжёлым дыханием. Лицо рыхлое, бритое неровно. Запах резкий, как испорченная колбаса и перегар.
— Вот, — сказала Мисс Хан, её голос был сдавленным и нервным. — Это - Том. Он какое-то время будет жить вместе с нами.
Джисон стоял в дверях спальни, босиком, в старой футболке. Смотрел на него долго. Мужчина тоже посмотрел. Слишком долго.
— Ты что, серьёзно? — голос Тома прозвучал грубо, с насмешкой. — Значит мать бросила ребёнка, а я теперь здесь, чтобы «взять на себя ответственность»? — Он ухмыльнулся, пройдя в комнату и с силой захлопнув дверь.
Мисс Хан медленно отступила к стене, как будто силы с каждым шагом покидали её. Плечи опустились, дыхание стало тяжёлым и прерывистым. Она задернула голову, уставившись в потолок, будто надеясь найти там хоть какое-то облегчение. Лицо её побледнело до почти мраморного оттенка, а глаза казалось, полностью лишились жизни, пустые и бездонные. В них отражалась усталость, которая копилась годами, усталость от бесконечных ссор, от отсутствия денег.
— Это временно, Джи, — прошептала она, голос её был нервным. — Только пока ты не найдёшь работу.. — Её губы едва шевелились, и в них ощущалась слабая дрожь.
Хан стоял неподвижно, глядя в пол. Его маленькое тело сжалось в себе, словно пытаясь защититься от происходящего.
— Я не хочу, чтобы он был здесь. — Голос был тихим, словно лишённым всякой жизни, безрадостным и пустым.
Мисс Хан устало вздохнула, её глаза закрылись на мгновение, как будто собираясь с силами. Когда она вновь открыла их, в них мелькнула смесь тревоги и решимости. Голос её звучал устало, но твёрдо:
— Ты не понимаешь, — сказала она, стараясь звучать мягче, несмотря на внутреннее напряжение. — Это единственный выход. Мы больше не можем так жить.
В ту ночь Джисон не спал. Он лежал в углу, закутавшись в одеяло и сосредоточенно прислушиваясь. Слышал, как в соседней комнате скрипит кровать. Мать то стонет, то смеётся, а потом внезапно замолкает. Дверь тихо открывается, шаги звучат по коридору и останавливаются у его двери. Затем снова - тишина.
Он не понимал, что именно происходит. Тело знало раньше головы. Оно сжалось, замерло, отказалось реагировать. И только потом, спустя время, как будто кто-то оставил отпечаток. Прямо под кожей. Внутри.
Он не заплакал. Никогда не плакал. Не тогда, не после. Но впервые ощутил то, что не умел назвать. Нечто ледяное, горькое, расползающееся под рёбрами. Ощущение, что всё в мире - гниль. И ты - её часть.
А потом - ненависть. Такая, что пальцы дрожат. Такая, что хочется вскрыть себе грудь, лишь бы достать изнутри то, что оставили. Убрать это. Навсегда.