Блюз Старого мира

1997 год

Я проснулся рано утром от громкого разговора родителей. С первого этажа доносился пылкий диалог папы и мамы. Я вылез из кровати и на цыпочках уже спускался с лестницы.

— Ты обещал, Боря. Ты мне обещал, что больше не уедешь! — взволнованно кричала мама.

— Знаю, обещал, — папа опустил свой взгляд, а потом поднял на маму. — Но что же я за мужчина, нет, как я могу называться мужчиной, если буду сидеть дома сложа руки, когда они могут защищать страну, людей, вас в конце концов.

— Дурак! — мама всхлипнула. — Как же ты не поймешь, что для меня и для сына самое большое счастье — когда ты рядом.

— Я понимаю, любимая. Я все прекрасно понимаю, но мужчина должен сражаться, должен защищать, — отец сел на стул. — Может, я мыслил бы и по-другому, если бы всю жизнь не посвятил военному делу. Но просто так сидеть дома и заниматься гражданским бытом для меня невыносимо. Непривычно, понимаешь?

— Не понимаю. Неужто тебе важнее война, чем мы с Максимом? Что ты такое говоришь?

— Нет, нет, не говори так, родная. Я ради вас и ухожу на службу. Да, я буду далеко, но это все ради вас, чтобы вы ни в чем не нуждались.

На кухне повисла тишина. Двое взрослых людей смотрели друг другу в глаза. Одни были нежные, чуткие и полные слез. Другие были мужественные, уверенные, но в то же время любящие.

Мама шмыгнула носом, вытерев ладонью слезы с щек.

— Но мы будем все равно нуждаться, нуждаться в самом важном — в тебе.

И она расплакалась.

Папа подскочил со стула и обнял маму крепко-крепко.

— Любимая моя.

Слезы ринулись на папино плечо, пронизывая белую футболку.

— Я же не навсегда ухожу. К тому же служить я буду теперь в России, ты про это знаешь. Видеться будем чаще, вот увидишь!

— Зачем они тебе позвонили? Зачем они предложили тебе эту чертову работу?!

— Все будет хорошо. Я люблю вас и никогда ни за что не покину.

Моя нога соскочила, и я топнул голой ступней по деревянной лестнице. Папа выглянул из кухни.

— Максим, ты чего так рано?

Я вошел на кухню:

— Ты что, опять уезжаешь?

— Да, сынок. Папе надо еще поработать.

— А когда вернешься?

— Этого пока я не знаю. Но знай, что намного скорее, чем это было раньше.

— Честно?

— Честно, — ответил отец.

— Мама? — сказал я. — Ты чего плачешь? Из-за того, что папа уезжает, что ли?

Она нежно-нежно улыбнулась:

— Да, Максют. Из-за папы...

Я подбежал к маме и обнял ее:

— Ну ты даешь, мама! Папа же сказал, что скоро вернется, чего плакать-то?

— Да, ты прав, сын.

Я поднял свою голову вверх, и мы с мамой смотрели друг на дружку, улыбаясь.

— Макс, смотри.

Я повернулся к отцу, а папа снимал что-то со своей шеи.

— Смотри, это жетоны солдата, военнослужащего, — он вытянул правую руку, в кулаке которой свисали два жетона на серебристой цепочке. — Я оставляю их тебе, теперь это твой трофей. Но это не просто трофей, это память, это успокоительное, это вера. Когда маме станет грустно или печаль окутает твое сердце, ты возьми эти жетоны и пристально-пристально посмотри на них. В ту же самую секунду у тебя в голове ненадолго откроется маленький кинотеатр, который покажет тебе меня, который выкрутит колонки погромче и зашепчет тебе мои слова, и на сердечке станет легче, даже появятся новые силы, и сам ты станешь гораздо сильнее.

— Вау! — закричал я. — Да это целый волшебный талисман получается! И ты вот так просто такую силу отдашь мне?

— Не только тебе, сынок, но еще и маме.

— Помню-помню. Я всегда буду держать его наготове! Если мама вдруг загрустит, я тут же ей помогу!

Папа погладил меня по голове, утопив ладонь меж локонов моих волос.

— Молодец. Мужчина.

— Мама, мама! Посмотри, смотри же, что мне отдал папа!

— Вижу, сынок, вижу. Папа у нас молодец.

Мама обняла отца:

— Возвращайся скорее, Борь. Как можно скорее, слышишь? Я очень сильно люблю тебя.

— И я тебя люблю. Обязательно вернусь, обязательно...

Их крепкому объятию могла позавидовать самая крепкая цепь. Это было настолько волшебно, настолько искренне, что самый грубый и черствый батон превратился бы вдруг в мякиш и стал сладким-сладким, мягким-мягким, как сахарная вата, что радует всех вокруг.

Отец нагнулся ко мне:

— Береги маму, сын. Оставляю тебя за главного. Теперь ты самый главный защитник.

— Так точно! — с улыбкой, отдав честь, сказал я папе.

Отец вышел и побрел вдоль дороги на остановку. Мы с мамой стояли на крыльце, я с талисманом, мама со мной в обнимку, и провожали отца. Махали руками, улыбались вслед, пристально следили за каждым его шагом, пока нога его не ступила на ступеньку автобуса, закрылись скрипучие двери, и автобус с дубовой тяжестью, с кашлем и лязгом, выкинув напоследок облачко черного едкого дыма, уехал.