3.3. Va tacito e nascosto (продолжение)
***
Антхольц-Миттерталь, февраль 2010 года
- Где ты? Ты меня слышишь?
(Пауза).
- Ты слышишь меня? Ответь!
(Пауза)
- Да, я тебя слышу.
- Хорошо. Где ты сейчас?
- Я... я пытаюсь идти дальше... Но у меня не получается. У меня больше нет сил...
- Вернись туда, откуда мы начинали, и начни все заново.
- Я не могу. Забери меня отсюда, пожалуйста. Я очень устала.
- Знаю, но прошу тебя, попробуй еще раз! Сосредоточься и начни все сначала!
(Пауза).
- Прости, я действительно больше не могу. Я понимаю, это для тебя важно, но не заставляй меня больше, ради бога!..
(Пауза).
- Хорошо, хорошо. Успокойся и иди ко мне.
- Я действительно больше не могу, клянусь тебе! С каждым разом это все сложнее и сложнее... И... и мне страшно.
- Страшно? Чего же ты боишься?
- Я не смогу тебе толком объяснить...
- Но хотя бы попробуй!
- Хорошо. (Пауза). Это место, где мне приходится бывать... Я тебе уже говорила: больше всего оно похоже на лабиринт – если только оно вообще может быть на что-нибудь похоже... Если знать дорогу, то по нему можно пройти, главное – смотреть только вперед, прямо перед собой. Потому что если я оглянусь влево или вправо, я потеряюсь, и мне не выбраться.
- Я всегда смогу вытащить тебя оттуда, ты же знаешь.
- Дело не в этом! Там... там есть много вещей, которых мне лучше не видеть. Но меня все равно тянет обернуться и посмотреть, они притягивают, как магнит... а я не хочу этого знать, понимаешь? Если я загляну туда, я сойду с ума, они убьют меня! Или, того хуже, я застряну там навсегда, и меня будет вечно швырять из одного кошмара в другой, и тогда даже ты не сможешь мне помочь!
(Пауза).
- Раньше ты никогда об этом не говорила.
- Раньше мне было легче – не знаю почему, не спрашивай, я все равно не смогу ответить. Но теперь приходится тратить все силы на то, чтобы заставить себя не оборачиваться. Поэтому я не могу сейчас ничем тебе помочь. Прости.
(Пауза).
- Скажи мне, то, чего ты не хочешь видеть... это касается лично тебя?
- Не спрашивай больше, пожалуйста. Я не хочу об этом говорить.
(Пауза).
- Успокойся. Это просто усталость. Я сам виноват: я не дал тебе времени отдохнуть...
(Пауза)
- И что ты теперь собираешься делать?
- Тебе пора возвращаться.
- Возвращаться? Уже?
- Ты же знаешь, тебе нельзя долго оставаться в таком состоянии.
- Нет! Не делай этого, прошу тебя! У нас еще есть время – давай оставим все как есть! Ну что такого может случиться за эти два дня? Только...
- Только – что?
- Не посылай меня больше туда, хорошо? Давай просто проведем эти два дня вдвоем. Посмотри, как здесь тихо, какой снег, какие горы – разве тебе не хочется здесь остаться?
- У тебя снова может начаться приступ.
- Мне все равно! Я готова рискнуть, это мое право!
- Ты настолько не хочешь возвращаться?
- А ты? Разве ты сам этого хочешь? Ты же прекрасно знаешь: как только я вернусь, все пойдет по-прежнему, я снова буду мучить и тебя, и себя. Посмотри мне в глаза и попробуй сказать, что тебе нравится такая жизнь!
- Я люблю тебя. Что бы ты ни делала, какой бы ты ни была – я люблю тебя. Я люблю вас обеих.
- Ах, да оставь ты эти свои глупости! Я ведь тебе уже говорила: я – это всегда я!
- Прости, но иногда бывает трудно в это поверить.
- Но так оно и есть! Думаешь, когда я возвращаюсь, я не вижу того, что вижу сейчас? Просто я давно уже научилась не верить самой себе – пришлось научиться: никто в здравом уме не захочет добровольно смотреть на такое... Но от этого все равно не легче. Сейчас я хотя бы знаю, чего мне стоит бояться, а там – там я чувствую, что зло где-то рядом, но не могу узнать его в лицо. Поэтому я боюсь всего.
- Даже меня?
- Даже тебя. И, может быть, тебя – прежде всего.
- Но это же абсурд!
- Да, абсурд... Господи, ты же видишь, все повторяется! Нам от этого не уйти!
- Это будет повторяться до тех пор, пока ты будешь вести себя как ребенок! Ты меня отталкиваешь – хорошо, может быть, с этим я еще мог бы смириться. Но ты ведь даже не даешь мне возможности тебя защитить!
- Не сердись. Я не могу ничего с этим поделать, ты же знаешь.
- Да, знаю. Но это глупо! И даже хуже, чем глупо: это опасно!
- Опасно? (Смех). Ты говоришь: опасно? А разве то, чем мы здесь занимаемся, – не опасно?! Мы вмешиваемся в то, во что человек вмешиваться не должен, мы вламываемся туда, куда нас никто не звал, мы нарушаем все законы – и Божьи, и человеческие, и ты до сих пор считаешь, что это не опасно?!
- Мы спасаем человеческие жизни! И в первую очередь, благодаря таким, как ты, благодаря тебе, благодаря твоему таланту!
- Ты смеешься надо мной? Ты прекрасно знаешь, в чем мой настоящий талант! А это – это не талант, это проклятье, врожденное уродство!
- Но благодаря ему мы спасаем людей!
- Спасаем? Может быть. Но ты знаешь, сколько детей из невзорвавшегося автобуса через год окажется на больничной койке с лейкемией? Сколько попадет под машину, схватится за оголенный провод, утонет в летнем лагере? А сколько их будет через пять лет, через десять?
- Это не доказано.
- А мне не нужно ничего доказывать, я просто это знаю! Если хочешь – убедись сам, проверь, сколько из них останется в живых хотя бы через год!
- Если даже выживет всего один, значит, мы работали не зря.
- Судьбу нельзя обмануть! Почему ты никак не хочешь этого понять?!
- Я и не собираюсь этого понимать. Ты впадаешь в какой-то средневековый мистицизм и не желаешь видеть того, что происходит кругом!
- О, я прекрасно это вижу! Я наблюдаю за этим всю свою жизнь и знаю: то, что должно произойти, все равно произойдет, так или иначе. И я говорю тебе: ты не сможешь помочь ни им, ни мне!
- Хватит! Я больше не желаю выслушивать все эти глупости! И вот что я тебе скажу, раз уж об этом зашла речь. Ты можешь думать все что тебе угодно, играть в фатализм, верить в судьбу, в рок или вообще неизвестно во что, но рисковать жизнью я тебе не позволю. Если ты не оставишь мне выбора, мне придется защищать тебя, хочешь ты этого или нет. И я предупреждаю: если понадобится, я пойду на все – на подлость, на обман, на что угодно!
(Пауза).
- Тебе придется нелегко.
- Возможно. Но я не стану сидеть сложа руки и смотреть, как ты рискуешь жизнью из-за каких-то глупых детских суеверий. Ты меня поняла?
- Да. Я тебя поняла. (Пауза). Я люблю тебя.
- Я тоже тебя люблю. Черт возьми, я люблю тебя больше всего на свете... Но когда же ты наконец повзрослеешь?
(Пауза)
- Я постараюсь. Если только...
- Если только – что?
- Если только у меня хватит времени.
***
Когда мы выезжали из Монтре, день уже клонился к вечеру. Машина мчалась по гладкому, как зеркало, асфальту; мотор гудел негромко, мерно, словно пытаясь меня усыпить. Но мне не хотелось спать. Прижавшись щекой к стеклу, я смотрела на проносящиеся мимо нас деревья и дорожные указатели, с нетерпением подсчитывая про себя, сколько еще времени нам ехать до Ле-Локля. Сегодняшний день порядком измотал меня, но я знала, что не смогу расслабиться, пока не окажусь дома. В безопасности.
- Хочешь, остановимся и где-нибудь поужинаем? – спросил Жозеф.
Я едва ли не в панике покачала головой.
- Не хочу! Я хочу домой. И чем скорее, тем лучше! Долго нам еще ехать?
- Приблизительно час.
- Черт бы все это побрал... – пробормотала я себе под нос. – А мы не можем ехать быстрее?
- Еще быстрее? Нет, не можем. Здесь ограничение до ста пятидесяти.
- Очень жаль, – буркнула я. – И кто их только придумывает, эти ограничения!
Не зная, чем себя занять, я принялась щелкать кнопкой переключения радиостанций на панели магнитолы, покуда из динамиков не грянули оглушительные оркестровые пассажи.
- Что это? – спросил Жозеф, не отрываясь от дороги.
- «Юпитер», финал. Запись с Бернстайном.
- С Бернстайном? Откуда ты знаешь?
- Ниоткуда. Просто помню, – я пожала плечами. – Я, видишь ли, помню все, кроме самого главного – совсем как эти аутисты в кино... – Моцарт в динамиках сменился трескучим рекламным блоком, и я поспешила убавить звук. – Ты ведь уже знаешь, что с моей головой все в порядке?
- Я видел снимки.
- И что ты об этом думаешь?
- Я думаю, что нам с тобой очень повезло. А ты разве думаешь по-другому?
- Не знаю. Я вообще не знаю, что мне теперь думать. У доктора Веллера новая идея: он считает, что если у меня нет органических повреждений, то я все забыла просто потому, что не хочу ничего помнить, – я криво усмехнулась. – Великолепная мысль, правда? Да я бы душу дьяволу продала, только бы вспомнить хоть что-нибудь! – Откинувшись на спинку сиденья, я прикрыла глаза и сардонически процитировала наизусть: – «Психогенная амнезия на фоне хронического невроза или сильного душевного потрясения... Могу предположить, что вас что-то сильно напугало или огорчило так, что вы предпочли забыть все и сразу...» – Открыв глаза, я резко повернулась к Жозефу: – Как тебе это нравится? «Вы предпочли»! Как будто мне кто-то предоставил выбор!
- Он вовсе не это имел в виду, ты и сама это понимаешь.
- Может быть, и понимаю. Только, знаешь ли, мне от этого ничуть не легче. Подозреваю, теперь мы будем долго и безуспешно искать это сильное душевное потрясение... Жозеф, у меня были какие-нибудь душевные потрясения?
- Насколько я знаю, нет.
- Ничего такого, что могло меня напугать? Или очень сильно расстроить?
Жозеф отрицательно покачал головой.
- Ну, может быть, я о чем-нибудь таком тебе рассказывала? – не унималась я. – Или упоминала, хотя бы намеком?
Мой муж вздохнул.
- Лоренца, боюсь, здесь я ничем не могу тебе помочь. Ты ведь всегда была очень замкнутой. И просто ненавидела говорить вслух о таких вещах. Даже если бы тебя действительно что-нибудь сильно напугало или расстроило, ты бы ни за что на свете в этом не призналась.
- Даже тебе?
- Даже мне, – неожиданно сухо ответил он.
Я прикусила язык, мысленно проклиная себя за бестактность. Похоже, у прежней Лоренцы Фачино действительно был нелегкий характер... и видит бог, сейчас я жалела об этом, как никогда. Но в то же время я понимала: Жозеф говорит правду. Что бы меня ни тревожило, я никогда не смогла бы заговорить об этом вслух. Ни тогда, ни сейчас. И с этим я ничего поделать не могла.
Какое-то время мы молчали. За окном мелькали деревья, сливаясь в бесконечный туманный ряд. Наконец я не выдержала и осторожно прикоснулась к локтю мужа.
- Тебе было со мной нелегко?
- Не говори глупостей. – Он отнял правую руку от руля и накрыл мою ладонь своей.
- Я просто хочу сказать...
- Не нужно ничего говорить. – Он повернул голову и ободряюще улыбнулся: – Лучше расскажи мне, что еще вы придумали с доктором Веллером.
Я с облегчением рассмеялась.
- Ничего вразумительного. Он считает, что это мог быть и подростковый стресс... или что-то вроде того... Чем я занималась, когда мне было пятнадцать лет?
- Училась в школе во Франции.
- Да, верно. В École des Roches. Это написано в моем досье – не знаю, что бы я без него делала... Как ты думаешь, мне там нравилось?
- По-моему, да. По крайней мере, ты о ней несколько раз упоминала именно в этом смысле.
- Ну что ж, и на том спасибо... – пробормотала я. – А мой дядя Марко? О нем я тебе что-нибудь рассказывала?
- Ты его очень любила. Но говорила о нем нечасто. Думаю, после его смерти тебе его очень не хватало, и тебе не хотелось лишний раз об этом вспоминать. Хотя однажды, когда мы с тобой были на Ривьере, ты вдруг разговорилась. Рассказала, как он возил тебя сюда в детстве, учил плавать, ездить на велосипеде и кататься верхом... Кстати, у тебя на колене до сих пор есть шрам – ты упала с лошади, когда тебе было лет семь или восемь.
Я невольно потянулась рукой к правому колену – там действительно был небольшой, почти полностью сгладившийся шрам.
- А я-то все ломала голову – откуда он у меня...
- Тогда мне показалось, что эти воспоминания были тебе дороги, – мягко сказал Жозеф. – У тебя было хорошее детство, Лоренца.
- Мне тоже так кажется, – вздохнула я. – Хотя я совершенно ничего о нем не помню. Доктор Веллер считает, что если я вспомню причину своего стресса, то смогу вспомнить и все остальное. Но мне кажется, все это бред. Как я могу вспомнить эту проклятую причину, если я вообще ничего не помню? Это же замкнутый круг!
- Может быть, ты и права... И что вы теперь собираетесь делать?
- Пока ничего. Он предлагает попробовать гипнотерапию.
- В самом деле? – Жозеф скептически приподнял бровь. – Честно говоря, мне это не кажется хорошей идеей.
- Честно говоря, мне это кажется просто кошмарной идеей, – буркнула я. – Представить, что кто-то будет копаться в моей голове, пусть даже и с моего разрешения...
- Это не совсем так, как ты себе представляешь. – Жозеф снова вернулся к дороге. – Никто не будет копаться у тебя в голове, как ты выражаешься... Но, сказать по правде, гипноз в таких случаях редко себя оправдывает.
- Почему? – с интересом спросила я.
- Потому что никогда нельзя быть уверенным, что пациент вспоминает реальные факты, а не то, чего от него бессознательно требует врач. Ты что-нибудь знаешь о Фрейде?
Я пожала плечами.
- То же, что и все. Эго, суперэго и маленький Ганс с его лошадью.
- Фрейд гипнотизировал истерических пациенток, чтобы высвободить их подавленные воспоминания. Он считал, что это и есть причина их болезни. И тогда под гипнозом пациентки начали вспоминать, что в детстве стали жертвами изнасилования. Это совпадало с предположениями самого Фрейда, так что сначала он даже не посчитал нужным проверить, правда это или нет.
- И что же было на самом деле? Их действительно... насиловали?
- Некоторых – да. Но у большинства это были ложные воспоминания. Фрейд слишком сильно верил в свою гипотезу, поэтому каждый раз слышал от пациентов то, что хотел услышать. Человек под гипнозом всегда стремится оправдать ожидания гипнотизирующего.
- Однако... – пробормотала я. – Ну что ж, спасибо за предупреждение!
- Не за что. – Жозеф повернулся ко мне, и я заметила, что хотя его лицо продолжало оставаться серьезным, в темных глазах вспыхивают смеющиеся огоньки. – Между прочим, если ты до сих пор не заметила: только что я грубо нарушил врачебную этику, вмешавшись в ход лечения чужого пациента.
- К черту врачебную этику! Может быть, я и чужой пациент, но я твоя жена...
- Рад это слышать.
- Не перебивай меня, пожалуйста... Жозеф, ты же прекрасно понимаешь: мне не нужны чужие воспоминания. Если все, что я вспомню, будет неправдой, то лучше мне до конца своих дней ничего не помнить! И кроме того...
- Что – кроме того?
Я вдруг неожиданно для себя самой расхохоталась.
- Знаешь, только что поймала себя на мысли, что терпеть не могу оправдывать чьи-то ожидания!
- Ну, разумеется. Не сомневаюсь, что если бы доктору Веллеру и удалось ввести тебя в транс, ты бы тут же принялась разрушать все его теории. Исключительно из чувства противоречия.
- Боюсь, он не переживет такого разочарования! Он ведь всегда подозревает меня во всяких неприличных подсознательных гадостях.
- Это в каких же? – с любопытством спросил Жозеф.
- Не скажу. Хватит с тебя и одного нарушения профессиональной этики. Лучше давай нарушим эти чертовы правила... и превысим в конце концов эту чертову скорость!
- Незачем, mon enfant chéri. Посмотри в окно.
Я повернулась к окну и увидела надвигающиеся на нас огни домов и проплывающий мимо дорожный указатель с надписью «Ле-Локль».
***
Из свидетельских показаний:
«...в первый раз я услышал об этом прошлой осенью. Был прогон перед какой-то премьерой – кажется, перед «Дон Карлосом»... да, перед «Дон Карлосом». Закончилось все довольно рано, и все начали разъезжаться. Мы с Радикати договорились заехать в один испанский ресторанчик, но уже на выходе оказалось, что я где-то оставил свой телефон. Вечные проблемы с этим телефоном – выключаешь его перед репетицией, а потом полдня пытаешься вспомнить, куда же ты его дел... В общем, пришлось все бросить и вернуться.
В гримерной телефона, конечно, не оказалось, и я свернул в коридор, который ведет в оркестровую яму. Там я и столкнулся с Лоренцей... точнее, не столкнулся – услышал, как она с кем-то разговаривает. Помню, тогда я еще удивился: она ведь давно должна была уехать... Ладно, это неважно. Она громко с кем-то спорила по-итальянски, но в чем дело, было не разобрать: говорила она очень быстро, да еще и так неразборчиво, что мне показалось, будто она сейчас задохнется от бешенства...
В.: Одну минутку, мсье Лерак. Вы не могли бы пояснить, в каких вы с ней были отношениях?
О.: В каких? В дружеских, черт возьми! А вы что думаете – здесь все друг друга поедом едят? Или спят со всеми подряд? Ошибаетесь. Мне она нравилась, мы с ней часто болтали о всякой всячине. Ей, конечно, было нелегко: вечно приходилось кому-то что-то доказывать, сами понимаете. Хотя и собственных фанаберий у нее хватало, так что иметь с ней дело иногда было сложно. Но, в общем, держалась она молодцом...
В.: Хорошо. Продолжайте, пожалуйста.
О.: Слушайте, если меня все время будут перебивать, черта с два я смогу продолжать! В конце концов, я не обязан терять тут с вами время только потому, что кому-то приспичило раскопать эту старую историю!
В.: Прошу прощения, мсье Лерак. Давайте вернемся к тому, что вы тогда услышали.
О.: Хорошо... На чем я остановился? А, вот. О чем она говорила, я не разобрал и уже хотел было бежать дальше, но тут мне в голову взбрела одна мысль. Признаться, довольно дурацкая, но в тот момент она мне показалась очень забавной. Я решил, что Лоренца отловила того недоумка-скрипача – вы понимаете, о ком я, – и теперь устраивает ему скандал. На такое зрелище стоило посмотреть: об этой истории знали все, и все, понятное дело, догадывались, в чем тут причина, – кроме самой Лоренцы, конечно... Хотя если бы я хорошенько подумал, то сообразил бы, что парня в тот день на прогоне не было, да и какой был смысл переходить с ним на итальянский? В общем, я свернул в оркестровую яму – и понял, что ошибся.
Лоренца стояла ко мне спиной и видеть меня не могла. Зато тот, на кого она кричала, заметил меня сразу, можете быть уверены. Описывать его, я так понимаю, смысла нет – вы его знаете лучше, чем я, – так что я просто продолжу. Он скользнул по мне взглядом, но никак не отреагировал на то, что я торчу в проходе как дурак и подслушиваю чужие разговоры. Лоренца, наконец, прервалась, чтобы перевести дух, и тут он спокойно сказал по-французски: «Что бы ты по этому поводу ни думала, мы с тобой муж и жена. И уже поздно что-либо менять». Потом кивнул мне, словно мы были триста лет знакомы, и вышел.
Лоренца развернулась ко мне. Я понял, что попал в идиотское положение, и попробовал превратить все в шутку. «Так ты вышла замуж? – спросил я. – Вот это новость! А где флердоранж и свадебный пирог?»
Она вспыхнула как спичка и тут же, не сходя с места, выложила мне все, что думает о людях, которые лезут не в свои дела. На хорошем французском языке, очень четко выговаривая каждое слово – видимо, для того, чтобы я лучше понял.
Звучало все это, мягко говоря, не слишком приятно. Я пожал плечами и хотел уже убраться восвояси, но тут она осеклась на полуслове. «Извини, ради бога, – сказала она уже совсем другим тоном. – Не обращай внимания, я сама не знаю, что говорю. Нервы на взводе: все этот проклятый «Карлос». Абсолютно с ним не справляюсь». Я кивнул, сделав вид, что верю – хотя насчет «Дон Карлоса» это была полная чушь. Прогон в тот раз прошел на редкость гладко, просто без сучка и без задоринки – во всяком случае, по ее части. Так что тут уж она могла себя поздравить.
Лоренца, кажется, сама поняла, что сморозила глупость, и попыталась улыбнуться, но улыбка вышла такая странная, что я не выдержал и спросил: «У тебя неприятности?»
Она покачала головой: «Никаких неприятностей. Все в порядке». Потом отвернулась и пробормотала вполголоса, словно ни к кому конкретно не обращаясь: «В конце концов, скоро все прояснится. Только бы Джулиано...» – тут она снова взглянула на меня и замолчала. Я думал, она попросит никому не рассказывать о том, что я сейчас слышал, но она только махнула рукой и быстро пошла к выходу.
В.: И все-таки, вы рассказали кому-нибудь об этом происшествии, мсье Лерак?
О.: Вы меня за идиота принимаете? Никому я ничего не рассказывал – в конце концов, это действительно было не мое дело. Впрочем, вскоре все и без того выплыло наружу...»
***