Offertorium. Книга 1

Va tacito e nascosto,

quand'avido è di preda,

l'astuto cacciator.

E chi è mal far disposto,

non brama che si veda

l'inganno del suo cor<11>.

G.F. Händel, "Giulio Cesare in Egitto"(London, 1724).

***

Ле-Локль, 18 мая 2010 года

Дни идут за днями, и каждый из них приносит что угодно, но только не то, чего я жду. Все это время я бездельничаю. Много сплю. Гуляю в саду. Послушно ем все причитающиеся мне таблетки – три раза в день: перед завтраком натощак, после обеда и перед ужином. Копаюсь в своих вещах: мадам Руссель помогла мне разобрать еще два чемодана, которые я когда-то привезла из Рима. После долгого ковыряния в тряпках удалось установить только то, что за последние полгода я очень сильно похудела. И больше ничего.

Пытаюсь перечитать хоть что-нибудь из своей библиотеки, но очень быстро устают глаза. Несколько раз пробовала включить ноутбук, но от мерцания экрана мгновенно начинает мутить. Играю на рояле. Почему-то тянет играть только самые простенькие пьесы, вроде телемановских менуэтов – наверное, я впадаю в детство. Впрочем, как бы то ни было, пианистка из меня неважная. Певица, кстати, тоже. Собственный голос мне не нравится: тембр безжизненный, тусклый, дыхание неровное. Иногда я пытаюсь что-нибудь спеть, но после нескольких попыток в раздражении захлопываю крышку рояля и иду в спальню. Там включаю старые записи Бергансы, валюсь на кровать и закрываю глаза.

Жозеф не сдержал своего слова: я его почти не вижу. Он уезжает рано утром и возвращается ночью. Или не возвращается совсем. Я не знаю, радоваться ли мне этому или огорчаться. Каждый раз, когда мы встречаемся, на меня снова нападает дурацкая скованность и почему-то становится не по себе. Но когда мадам Руссель сообщает мне: «Месье сегодня не вернется», мне становится грустно. Бред, конечно, но так оно и есть.

Когда мне осточертевает сидеть у себя в комнате, я спускаюсь в сад и иду к домику у ворот, где сидит охрана, – про себя я называю его «сторожкой». Охранников четверо – двое работают в дневную смену, еще двое – ночью. «Ночных» я знаю: они живут прямо в «сторожке». Их зовут Бруно и Люк, оба здоровые, крепкие парни. Люк, кажется, бельгиец. У него на виске шрам, а на правой руке – татуировка "LE". Бруно откуда-то из-под Беллинцоны. Иногда мы с ним болтаем по-итальянски – у него смешной тичинский акцент. Днем они оба бездельничают – отсыпаются, слоняются по саду, иногда играют со мной в карты – со ставками по сантиму. В итоге у меня накопился полный карман монеток. Ребята считают, что я жульничаю. Я объясняю, что это не так, но они не верят.

Наш дом находится практически за городом. Бруно пару раз прокатил меня по окрестностям на красном «вольво», взятом из гаража, и даже завез в сам Ле-Локль. Ле-Локль мне понравился – маленький, чистенький городишко. Бруно объяснил, что особых достопримечательностей здесь нет – только часовая фабрика да пара музеев. В основном здесь останавливаются туристы, едущие из Безансона, – французская граница прямо под боком, – да и те обычно предпочитают ехать дальше на юго-запад, к Невшательскому озеру. Поэтому здесь довольно тихо.

Мы прокатились по улицам, выехали за город, покатались среди окрестных холмов и вернулись назад. И только когда мы подъезжали к дому, я наконец сообразила, что этот красный «вольво» – это и есть та моя машина, о которой мне говорили еще в «Сен-Мишеле». Как только до меня это дошло, я принялась упрашивать Бруно, чтобы он пустил меня за руль – хоть на минутку. Как бы не так. Ласково, но твердо мне дали понять, что доехать самостоятельно я сейчас могу разве что до первого столба. Или до кладбища.

Это была чистая правда, но настроение у меня тогда здорово испортилось. Глупо, конечно. Они все здесь возятся со мной, как с инвалидом или несмышленым младенцем, но что самое паршивое – они не так уж далеки от истины. Ты плохо приспособлена к нормальной жизни, дорогуша. Все, что тебе остается – копаться в старых вещах и обыгрывать в карты охрану. И еще размышлять.

...Наигравшись в карты, возвращаюсь к себе, позвякивая монетками в карманах. Сажусь за стол, отодвинув бесполезный ноутбук, и начинаю выкладывать монетки столбиком, выстраивая нечто вроде Пизанской башни. Занятие идиотское, но зато позволяет занять руки. И не мешает думать.

А подумать есть о чем. Доверяйте только фактам, говорил мне доктор Веллер. Факты у меня есть, но их немного. Хотя отсутствие фактов там, где их не может не быть, тоже факт. Своего рода.

Итак, факт первый: судя по всему, Лоренца Фачино обожала одиночество. Или на дух не переносила весь род человеческий. Или же по какой-то другой, неведомой мне причине старалась свести контакты с ним к минимуму. Ни записных книжек с телефонами, ни фотографий друзей, ни школьных альбомов, ни поздравительных открыток с Рождеством. В общем, ничего из той милой бумажной чепухи, которая водится в доме у каждого нормального человека и напрочь засоряет ящики письменного стола. В моих ящиках ничего подобного нет. В ноутбуке, насколько я смогла просмотреть, тоже.

Р-р-раз!!! Очередная пизанская башня разлетается по столу, и я едва успеваю подхватить катящиеся монетки. Одна или две все-таки закатились под стол – ну да черт с ними. Собираю оставшиеся в кучку и начинаю строительство заново.

Итак, если верить найденному (точнее, ненайденному), прежняя Лоренца общительностью не отличалась. Положим, я-теперешняя тоже не могу себя назвать душой общества – но не до такой же степени... Возможно, конечно, все эти сентиментальные мелочи остались на римской квартире. И все же, мне кажется, при переезде в Швейцарию я бы на месте себя-прежней прихватила с собой хоть что-нибудь на память о прошлом. Хоть плюшевого мишку, хоть фотографию с выпускного бала. Но я-тогдашняя этого не сделала. Вопрос: почему?

Моя пизанская башня снова кренится набок, но я держу ухо востро и успеваю выровнять ее ребром ладони. Впрочем, делать выводы еще рано. У меня слишком мало информации. Записная книжка могла сгинуть вместе со старым телефоном, погибшим на Кронплатце. Все остальное, опять же, могло остаться в Риме. Но до римской квартиры мне сейчас не добраться. На этом пока покончим с тем, чего нет, и вернемся к тому, что есть.

А есть у меня три полки книг. И еще «стейнвей». И распечатанная дипломная работа по неаполитанской школе – почти законченная. Но о ней я сейчас думать не хочу, и на то у меня есть свои причины. Кстати, у меня в фонотеке полно барочных записей, но неаполитанцев среди них нет. Что мне не совсем понятно, однако думать об этом тоже пока еще рано.

Между прочим, доктор Веллер не зря хвалил мою память. Когда я ставлю в проигрыватель очередной диск, то быстро обнаруживаю, что помню его от начала и до конца. Не просто помню, а могу проиграть его в голове номер за номером. И даже мысленно пролистать партитуру – правда, от таких упражнений быстро начинает болеть голова. Умение, конечно, полезное, но для скромного бакалавра-музыковеда, пожалуй, излишняя роскошь. А исполнитель из меня никакой.

...А ведь интересная картина получается: почти все мое имущество – это вещи, относящиеся к работе. Или к учебе. Такое ощущение, что ничем больше в своей жизни Лоренца Фачино не занималась. Но так не бывает. Или бывает?

Я аккуратно снимаю с башни верхнюю монетку, ставлю ее ребром на стол и щелкаю по краю ногтем. Монетка серебряным шариком крутится по столу, подбираясь к основанию пизанского чудовища, но в самый последний момент пасует и валится на бок. Я подхватываю ее и запускаю снова. На этот раз мой маленький блестящий снаряд добирается до цели, и башня с жалобным звоном рассыпается по столу.

К черту все это. Меня не оставляет ощущение, будто я блуждаю в темноте с завязанными глазами. Wann wird das Licht mein Auge finden? Bald, bald, Jüngfer, oder nie<12>... Bald, как же! Что за ирония: здесь, у себя дома, я могу узнать о себе не больше, чем в больничной палате.

Практически никто из живущих в доме не знал меня-прежнюю – в этом я уже убедилась. Первые дни я только и делала, что приставала ко всем с вопросами. Но Бруно и Люк работают здесь только два месяца – по крайней мере, так сказал мне Бруно, – и раньше никогда со мной не встречались. А мадам Руссель видела меня от силы раза два – когда мы с мужем выбирали этот дом и еще раз, когда я привезла сюда свои вещи после Рождества. «Вы были такая хорошенькая, такая славная, – сказала она мне со своим мягким невшательским акцентом, – и очень застенчивая, как школьница».

Больше ничего мне узнать от нее не удалось. «Я ведь так редко вас видела, – извиняющимся тоном ответила она, когда я попыталась расспросить ее подробнее. – Если вам нужно что-нибудь узнать, спросите у месье Жозефа. Он-то ведь все помнит».

Конечно, мадам Руссель права: с такими вопросами надо обращаться не к ней. Но к тому, кто может на них ответить, я обратиться не могу. Поэтому я все это время только тем и занимаюсь, что упорно перебираю в мозгу те отрывочные сведения, что у меня есть. Но все, что мне удалось узнать, остается для меня таким же чужим, как фотография в анфас на документах, где человек замороженно улыбается в объектив. Никто никогда не узнает себя на этих фотографиях, я уверена.

Какой на самом деле была прежняя Лоренца Фачино? Застенчивой школьницей из обрывочных воспоминаний мадам Руссель? Угрюмой, замкнутой девочкой, закопавшейся в изучении старых партитур, которым место разве что в музее? Чего она хотела, чего добивалась, о чем мечтала? Хотелось ли ей когда-нибудь взорваться и в бешенстве швырнуть чем-нибудь в стену, как этого хочется мне? Или вдруг разрыдаться ни с того ни с сего?

Ладно, прекрати городить чепуху. Доктор Веллер, несомненно, будет просто счастлив, когда ты выльешь на него весь этот бред. Только этого ему и не хватает, чтобы поставить тебе диагноз – такой, какой следует. Расскажи еще, как ты боишься взглянуть в глаза собственному мужу – и он запрет тебя в ту самую палату, в которую когда-то обещал сводить на экскурсию...

Но я и вправду боюсь. Жозеф приезжает раз в несколько дней, поздним вечером. У него очень усталый вид. Иногда он ужинает с нами – со мной и мадам Руссель. Спрашивает, как я провела день. Шутит с нами, рассказывая какие-то незначительные истории – о забавной вывеске на въезде в Невшатель или о байкерах-волонтерах, подстригающих газоны в парке. Я слушаю его, внимательно рассматривая свою тарелку. Мне очень нравится его голос – низкий, глубокий. Думаю, он всегда мне нравился – даже в те времена, о которых я ничего не знаю. Но когда он обращается ко мне с каким-нибудь вопросом, в лучшем случае я способна выдавить из себя «да» или «нет». Подозреваю, со стороны это выглядит просто ненормально.

После ужина он уходит к себе в кабинет, и из-под двери еще долго виднеется полоска света. Не знаю, когда он спит. Часов в пять утра его обычно забирает машина – я слышу шум мотора за окном, если не успеваю к тому времени заснуть.

Но чаще всего я засыпаю. И тогда мне снится один и тот же сон, который я никогда не могу вспомнить.

***

...Я не хочу больше этого видеть, Господи, зачем Ты заставляешь меня на это смотреть? Не могу пошевелиться, не могу даже закрыть глаза. Здесь нет звуков, здесь всегда стоит мертвая тишина, но я знаю, что они умирают по-настоящему – и этому не будет конца... Люди злы, люди очень злы, они убивают друг друга, они пожирают себе подобных без всякой жалости, почему Ты хочешь, чтобы я все это видела? Я не могу, Господи, я больше не могу... Они горят, они сгорают живьем, дым выедает мне глаза, но я все равно это вижу. Они превращаются в пепел, в котором потом найдут остатки костей и зубных коронок, я не хочу на это смотреть, я не хочу этого знать!.. Кровь, откуда здесь может быть столько крови? Они же сгорели, а я не могу даже пошевелиться, Господи, я не хочу больше ни умирать, ни убивать, отпусти меня, дай мне убежать отсюда, дай мне спастись, прошу Тебя, это все, о чем я прошу, это все, это все...

***

- Лоренца! Лоренца!

Кто-то сильно тряс меня за плечи. Перед глазами расплывались темно-красные пятна, в висках стучало так, что каждый удар пульса отдавался в голове, как колокол.

- Лоренца!

- Не могу... – пробормотала я каким-то чужим голосом. – Больше не могу...

Я почувствовала, что меня переворачивают лицом вверх. Багровые пятна исчезли, и вместо них в лицо ударил ослепительно яркий свет. Затем его закрыла чья-то тень, и меня снова начали трясти за плечи.

- Лоренца, ты меня слышишь? Очнись!

Мне с трудом удалось сфокусировать взгляд, и я увидела встревоженное лицо Жозефа, склонившееся надо мной.

- Ты меня слышишь? Что с тобой?

- Н-не знаю... – слова давались тяжело, словно язык и губы отказывались меня слушаться. Я попыталась пошевелиться и поняла, что лежу на чем-то твердом. Через какое-то время до меня дошло, что это ковровая дорожка, а свет, слепивший мне глаза, – просто лампа на потолке. Я лежу на полу, в коридоре второго этажа, и у меня по лицу течет что-то влажное и теплое. Я непроизвольно провела рукой по лицу и едва не вскрикнула – рука была в крови.

- Ничего страшного, это просто кровь из носа. – Жозеф приподнял мне голову. – Ты можешь встать?

- Уб-б-бери, убери это, ради б-б-бога... – Я зажмурилась от отвращения, изо всех сил пытаясь не заорать.

- Сейчас, сейчас... – Он начал чем-то вытирать мне лицо. – Успокойся, все хорошо... вот, видишь? Раскрой глаза, все уже в порядке.

Я уставилась на него, тяжело дыша.

- От-т-ткуда... Что п-п-происходит?

- Похоже, ты ушиблась, когда падала... Посмотри на меня, пожалуйста... вот так, умница. У тебя что-нибудь болит?

- Н-н-нет. Просто голова к-к-кружится...

Это была неправда: тело ныло, словно кто-то переломал мне все кости. Но сейчас это было неважно. Кровь на лице. Откуда здесь может быть столько крови? Я моргнула. О чем это ты?

- Давай помогу тебе подняться. – Жозеф осторожно приподнял меня и поставил на ноги. – Сможешь идти?

Ноги у меня подкашивались, словно ватные, но все-таки, опираясь на Жозефа, я сделала несколько шагов, не слишком соображая, куда иду. Перед глазами снова заплескалась бурая туманная муть, и я с каким-то отстраненным интересом подумала, что если она не рассеется, мне так и придется всю оставшуюся жизнь разглядывать предметы сквозь нее...

Когда туман исчез, оказалось, что я сижу в большом кресле в кабинете Жозефа, у меня запрокинута голова и на переносице лежит что-то холодное.

- Это лед, – услышала я его голос у себя за спиной. – Посиди так немного, я сейчас вернусь. Только не опускай голову, хорошо?

Я послушно пробормотала в ответ что-то утвердительное. В голове начало понемногу проясняться. У меня течет кровь из носа и саднят ладони – значит, я упала и ушиблась. Но каким образом? Последнее, что я помню – я тянусь к торшеру возле кровати, чтобы погасить свет перед сном... Да, верно. Потом я заснула, и, кажется, довольно быстро... Но что было потом?

Хлопнула дверь – это вернулся Жозеф.

- Как ты? – Он наклонился надо мной. – Кровь еще идет?

Я отняла от лица пакет со льдом и осторожно потянула носом. Кажется, все в порядке, можно опустить голову. На руке все еще оставались бурые засохшие следы крови, но они уже не так меня пугали, хотя смотреть на них все же было неприятно. Поймав мой взгляд, Жозеф быстро забрал у меня пакет и подал мне платок. Я с благодарностью схватила его и торопливо вытерла руки, а затем и лицо – еще раз, на всякий случай.

- Ну вот и все. – Жозеф забрал у меня испачканный платок. – А теперь посмотри на свет, пожалуйста, и постарайся не щуриться.

Он взял со стола настольную лампу, поднес ее к моему лицу и несколько секунд пристально рассматривал мои зрачки. Затем отставил лампу и принялся быстро и аккуратно ощупывать мне голову.

- Где-нибудь болит?

- Н-н-нет, н-н-нигд-д-де...

Господи, кажется, два месяца занятий с доктором Веллером пошли прахом: я снова заикаюсь не хуже, чем в «Сен-Мишеле»!

- Голова сейчас не кружится? Не тошнит?

Я отрицательно покачала головой.

- Протяни руки вперед... да, вот так... молодец... все, можешь опустить.

Я опустила руки – откровенно говоря, они тряслись так, как будто меня колотило в лихорадке. Но голос у Жозефа звучал ободряюще, и я немного воспрянула духом.

Пододвинув себе стул, он сел напротив меня, опершись локтями на колени. Лицо у него уже не было встревоженным – напротив, он улыбался с явным облегчением.

- Все в порядке, успокойся. Все хорошо, просто ты меня сильно напугала.

Я набрала воздуху в грудь.

- А что с-с-случилось? Я н-н-не...

- Я вышел на шум в коридоре и увидел, что ты лежишь на полу. Ты была без сознания.

- Д-д-долго?

- Достаточно, чтобы напугать меня до смерти, – он негромко рассмеялся и погладил меня по щеке. – Хорошо, что все обошлось. Похоже, у тебя просто закружилась голова, когда ты выходила из комнаты.

И тут я почувствовала, что леденею от страха.

- Н-н-но я н-н-не... я не в-в-в-выходила... я не п-п-помню... чт-т-т-то... – на этом месте язык окончательно отказался мне повиноваться, и я судорожно втянула в себя воздух, с ужасом уставившись на Жозефа.

- Успокойся, не нервничай. – Он ласково взял меня за подбородок. – Помолчи немного, потом сделай вдох и просто начни сначала, хорошо?

Я кивнула и попыталась взять себя в руки. Сердце колотилось как бешеное. Надо сосредоточиться и мысленно посчитать до двадцати, как меня учили, – медленно и отчетливо, иначе... иначе я просто не смогу говорить, черт возьми! Или вспомнить дурацкую больничную скороговорку: три-дцать-три-трен-тин-ца-во-шли-в-Трен-то-впри-пры-жку... Как же там дальше? Вспоминай, ты же должна помнить все, чему тебя учили! В-Трен-то-впри-пры-жку... Ну, конечно: впри-пры-жку-все-три-дцать-три!<13> Я с облегчением выдохнула, затем снова набрала воздуху в грудь:

- Я н-н-не помню, чтобы я выходила из комнаты. Я просто легла спать, а проснулась... – Воздух в легких закончился, и меня снова начала захлестывать паника. – Г-г-господи, мне снился какой-то кошмар, но я н-н-не помню... – я перевела дыхание и с ужасом уставилась на Жозефа. – Т-т-ты хочешь сказать, я пришла туда во сне?!

Он спокойно пожал плечами.

- Может быть. Не переживай: даже если и так, в этом нет ничего страшного.

- Н-н-ничего страшного? – я почувствовала, что уже не могу остановиться. – М-мало т-т-того, что я ни черта не помню, т-т-так я еще, оказывается, ч-ч-черт знает что творю во сне? – я с трудом пыталась сдержать истерический смех. – Интересно, и к-к-куда меня несло? На к-к-крышу? Или к-к-куда т-т-т-там л-л-лазают л-л-лунатики... и прочие с-с-сумасшедшие?..

- Господи, какая чушь! – Жозеф поднялся со стула и привлек меня к себе. – Иди сюда и успокойся.

Я судорожно вцепилась в его рубашку.

- Эт-т-того не может б-б-быть!.. Я в с-с-своем уме, я же не с-с-сумасшедшая! Я д-д-должна была з-з-знать, что д-д-делаю...

Наконец, выбившись из сил, я замолчала. Жозеф еще какое-то время гладил меня по трясущимся плечам, затем усадил назад в кресло и сел рядом.

- А теперь послушай меня, – начал он. – Ты не сумасшедшая, ты в здравом уме и ты вполне можешь спокойно меня выслушать, договорились?

Нервно сглотнув, я кивнула и постаралась сосредоточиться.

- Ты помнишь, что тебе снилось?

- Н-н-нет. Какой-то кошмар, к-к-кажется... Н-не помню.

- Вот и хорошо. Теперь поговорим о том, что произошло. Не знаю, известно тебе или нет, но сомнамбулизм – это обычная реакция организма на стресс и травму. С психическими заболеваниями он не имеет ничего общего, так что можешь не волноваться. В конце концов, половина людей хотя бы раз в жизни ходила во сне, но они об этом не помнят. И проходит это обычно само по себе, так что бояться здесь нечего, это тебе понятно?

- П-понятно... – пробормотала я. – А если оно не п-пройдет? Чт-т-то я нат-т-творю в следующий раз?..

Жозеф вздохнул и взял меня за руку.

- Следующего раза не будет, – твердо сказал он. – Это я тебе обещаю. Как врач.

- Ну да, к-конечно... – я попыталась улыбнуться. – Мне говорили...

- Вот и поверь мне, как врачу, хорошо? – Он провел рукой по моему лицу. – Тебя до сих пор трясет. Тебе холодно?

- Н-нет. Просто... просто все еще страшно.

- Не бойся, mon enfant chéri. Все в порядке. Завтра мы съездим в «Сен-Мишель» и на всякий случай сделаем тебе ЭЭГ.

Я вздрогнула и отшатнулась от него.

- Т-т-ты... т-ты хочешь там меня оставить?

- Ну что за глупые мысли! – Он нахмурился и с упреком посмотрел на меня. – Нет, конечно... Господи, Лоренца, неужели ты мне настолько не доверяешь?

Мне стало так стыдно, что я даже не нашлась, что ответить. Жозеф, видимо, неправильно истолковавший мое молчание, вздохнул и убрал руку с моего плеча.

- Впрочем, ты права, – к моему удивлению, в голосе у него вдруг послышалась горечь. – Тебе не с чего мне доверять. Я сам виноват: привез тебя сюда и бросил совсем одну... Но поверь мне, теперь все будет по-другому. – Он резко повернулся ко мне. – Я больше не оставлю тебя, обещаю!

- Не надо так... – пробормотала я, не зная, куда девать глаза. – Ты не виноват... ты был занят...

Жозеф присел на корточки и заглянул мне в лицо.

- Девочка моя дорогая, mon enfant chéri, моя работа может обойтись и без меня, но я без тебя обходиться не хочу, ты это понимаешь? Я отложу дела, мы займемся твоим лечением, и тебе больше никогда не будут сниться кошмары. Я не хочу, чтобы ты еще хоть раз пережила такую ночь, как сегодняшняя.

- Я просто очень сильно испугалась, – тихо сказала я. – Это... это так жутко – когда ты что-то делаешь и не осознаешь что... Прости, что напугала тебя.

- Ну что за глупости! – Он встал и протянул мне руку. – Пойдем к тебе, я тебя уложу. Лучше всего будет, если ты сейчас постараешься уснуть.

- Нет! Ни за что! – непроизвольно вырвалось у меня, но я тут же прикусила язык и пробормотала: – То есть... я хочу сказать... можно, я еще посижу здесь?

У меня не было сил признаться, что я до смерти боюсь оказаться одной в темноте, и я умоляюще воззрилась на Жозефа.

Кажется, он меня понял.

- Мы сделаем лучше, – спокойно сказал он. – Ты можешь лечь у меня в спальне, а я оставлю дверь в кабинет открытой, там будет гореть свет. Хорошо? – Он снова протянул мне руку.

- А... а как же ты? – смущенно спросила я, медленно поднимаясь с кресла.

- Мне нужно кое-что закончить до утра, – он кивнул в сторону письменного стола. – Обопрись на меня... вот так, умница.

- И когда ты только спишь... – пробормотала я, с трудом переступая на негнущихся ногах.

Он усмехнулся.

- По дороге в Невшатель. Для чего же еще нужны личные водители?

В спальне была полутьма, так что толком разглядеть я ее не смогла – тем более, что от усталости у меня слипались глаза. Рухнув на постель, я ткнулась лицом в подушку. Все тело болело так, словно я скатилась с лестницы. Я с удовольствием вытянулась на прохладных простынях и почувствовала, как меня накрывают одеялом.

- Хочешь, посижу с тобой, пока ты будешь засыпать? – негромко спросил Жозеф.

- Хочу, – благодарно пробормотала я, закутываясь в одеяло с головой. – Только... можно, я тебя кое о чем спрошу?

- Спрашивай. – Он уселся на край кровати и поправил подушку. – Спрашивай, конечно.

Мне действительно давно хотелось задать этот вопрос, но до сих пор не хватало на это смелости. Однако сегодняшняя ночь настолько выбила меня из колеи, что робость отступила. Не говоря уже о том, что есть вопросы, которые удобнее задавать не глядя в глаза собеседнику.

- Где мы с тобой познакомились?

Он негромко рассмеялся.

- Ах, вот ты о чем... В Вене. Это была очень романтическая история. Ты пыталась припарковаться на Лотрингерштрассе и въехала в капот моей «ауди».

- Из меня, наверное, плохой водитель?..

- Просто отвратительный. Но ты заявила, что я сам виноват – в том, что оказался у тебя на дороге. И я не смог ничего возразить.

- А что я делала в Вене?

- Сидела в Национальной библиотеке и писала свой диплом. А я, как и положено влюбленному идиоту, караулил тебя на парковке на Опернринг. Ты называла это полицейской засадой.

- И что было дальше? – Я осторожно высунулась из-под одеяла.

- Дальше? Через месяц ты вернулась к себе домой. А еще через полгода я на тебе женился, потому что понял, что больше не могу летать в Рим через каждые три дня. К тому же я с ума сходил от мысли, что пока я сижу в самолете, ты можешь врезаться в кого-нибудь еще.

- Правда?

- Чистая правда. – Он наклонился и поцеловал меня в висок. – А теперь спи, mon enfant chéri. Больше не будет никаких кошмаров. Я обещаю.

- Хорошо бы... – сонно пробормотала я. – Знаешь, мне ведь постоянно что-то снится... но никогда не могу вспомнить что...

- Вот и хорошо, что не можешь. А теперь – спи!

И я провалилась в глубокий сон.

***

Примечания

<11> «Безмолвно и осторожно крадется охотник, жаждущий добычи; точно так же тот, кто склонен ко злу, не хочет, чтобы был виден обман, таящийся в его сердце».

<12> Парафраз диалога из первого акта «Волшебной флейты»: «Wann wird das Licht mein Auge finden?» – «Bald, bald, Jüngling, oder nie» («Когда же предо мной забрезжит свет?» – «Скоро, скоро, юноша, или никогда»).

<13> Trentatré trentini entrarono a Trento, tutti e trentatré trotterellando.