Offertorium. Книга 1

***

28 апреля 2010 года, 18:10

Кантон Во заливают дожди. Наверное, скоро его затопит, как Атлантиду, и мы поплывем по шоссе, словно каравелла по морским путям. Дождь начался, еще когда мы выезжали из Монтре. Мне говорили, что до Ле-Локля полтора часа езды, но по этой залитой водой дороге мы будем добираться туда столько же, сколько Колумб до Вест-Индии.

Диктор по радио говорит, что в Невшателе то же самое. Жозеф морщится и выключает приемник. Почти всю дорогу мы молчим: он ведет машину, а я украдкой наблюдаю за ним в зеркало заднего вида, притворяясь, что рассматриваю потоки воды, которые «дворники» размазывают по лобовому стеклу. Несколько раз он перехватывает мой взгляд в зеркале. Мне становится неловко, я прикрываю глаза и делаю вид, что дремлю.

Я уже знаю, что дом в Ле-Локле – не мой настоящий дом. Я не успела прожить там и месяца – только вещи перевезти со своей римской квартиры. Смешно: наверное, переезжая в Швейцарию, та, прежняя Лоренца Фачино хотела начать жизнь заново, может быть, в каком-то смысле даже порвать с прошлым – и вот теперь это прошлое мне мстит. Мне придется собирать его остатки по крупицам, и одному богу известно, что из этого удастся собрать.

- Как ты? – спрашивает Жозеф.

Вопрос застает меня врасплох. Не зная, что ответить, говорю почти правду:

- Укачивает...

Он смотрит на навигатор.

- Через два километра будет Шаворне. Хочешь, остановимся, выпьем кофе?

- Что такое Шаворне? – спрашиваю я. С географией у меня все еще хуже, чем с математикой.

Он пожимает плечами.

- Просто деревушка. Ничего интересного, но поужинать можно.

Есть мне не хочется, хотя кроме больничного завтрака у меня за целый день во рту не было ни крошки. Пока я раздумываю, что ответить, за размытым стеклом уже мелькают какие-то дома – надо полагать, это и есть Шаворне. Мы притормаживаем возле маленького ресторанчика, и я вовремя соображаю, что надо накинуть на голову капюшон. Парковка крытая и мокнуть по дороге не придется, но вот глазеть на шрамы на моем затылке местной публике ни к чему.

Правда, публики здесь почти нет – только пара-тройка посетителей в углу, должно быть, такие же незадачливые автомобилисты, как и мы. От еды я упорно отказываюсь, и в конце концов официант приносит мне большую чашку латте, а мужу – салат. Так мы и сидим: он ковыряется в своем салате, а я греюсь, обхватив руками горячую чашку. Терпеть не могу латте, да еще и с таким количеством молока, но черного кофе мне нельзя. Еще мне нельзя кучу вещей, включая спиртное, а жаль: может быть, алкоголь добавил бы мне храбрости.

Разозлившись от собственной нерешительности, я, наконец, поднимаю глаза на мужа. Он уже отставил тарелку и смотрит на меня – ласково и немного печально.

- Не знаешь, как себя со мной вести? – с улыбкой спрашивает он.

- Что-то вроде того... – я пытаюсь улыбнуться в ответ, но улыбка получается кривой. – Идиотская ситуация, правда?

Он качает головой.

- Нет. Я тебя прекрасно понимаю. Едешь с человеком, которого не знаешь, в дом, который не помнишь...

- Неправда! – перебиваю я его. – Я тебя знаю. Не знаю, откуда, не помню, как мы жили раньше, но я тебя знаю. И в этом я уверена.

- Тогда что тебя смущает?

Я снова отвожу глаза. Какое-то время молчу и лишь затем решаюсь:

- Мне кажется... мне кажется, все это нечестно по отношению к тебе. Ты встретил женщину, женился на ней, может быть, даже любил ее, у вас было какое-то общее прошлое, а теперь...

- А теперь у меня на руках существо, для которого все это – пустой звук? Ты это хочешь сказать?

Я молчу. Он вздыхает и берет мои руки в свои.

- Лоренца, посмотри на меня, пожалуйста.

С невероятным усилием поднимаю голову. Наверняка сейчас у меня во взгляде читается такое, что будь я на его месте – сама бы себя убила.

- А теперь постарайся мне поверить, – тихо говорит он. – Знаю, ты никогда не была склонна верить кому-то на слово, но прошу тебя: постарайся сделать это сейчас. Мне абсолютно все равно, помнишь ты что-нибудь или нет. Когда врачи в Мюнхене сказали, что ты вышла из комы, я понял: все остальное просто не имеет значения. Ты – самое дорогое, что у меня есть, Лоренца. И мне сейчас даже не важно, остались ли у тебя ко мне какие-либо чувства или нет. Главное, ты жива. Ты мне веришь?

- Не надо, пожалуйста... – прошу я, отвернувшись. – Прекрати, не то я сейчас опять расплачусь... а я уже и без того нарыдалась на сегодня...

Он отводит капюшон от моего лица.

- Знаешь, что мы сделаем? Приедем в Ле-Локль, будем жить в нашем доме – может быть, он тебе понравится, ведь это ты его когда-то выбрала. Ты сможешь жить, как захочешь. Хочешь – проводи время со мной, я постараюсь пореже уезжать из страны. Хочешь – запирайся у себя: ты и раньше так делала, когда хотела побыть одна. Единственное, о чем я тебя прошу: не выходи из дому одна. Ты еще не в том состоянии, чтобы совершать самостоятельные прогулки.

Я невольно улыбаюсь сквозь слезы.

- Не в том состоянии? Что да, то да... куда я пойду, если меня до сих пор ветром шатает?

- Это скоро пройдет, – утешает он.

- Да, наверное... Я сильно изменилась?

Он тоже улыбается и отрицательно качает головой.

- Лжешь, – убежденно говорю я. – Но все равно, спасибо тебе за это.

- Нет, не лгу. Ты всегда была очень разная. Сегодня у тебя было одно настроение, завтра – совсем другое... У тебя даже выражение лица могло меняться мгновенно – в зависимости от того, какая мысль приходила тебе в голову. Так что можешь мне поверить, в этом смысле ты совсем не изменилась.

- И какая мысль пришла мне в голову сейчас? – спрашиваю я.

Он встает, кладет на стол деньги и помогает мне подняться со стула.

- Что ты устала, изнервничалась, у тебя начинает болеть голова и ты смертельно хочешь от всего этого отдохнуть. Пойдем, уложу тебя на заднее сиденье – попробуешь подремать по дороге.

Жозеф был прав. С трудом добравшись до машины, я действительно валюсь на заднее сиденье, нащупываю рядом с собой плед и закутываюсь в него поплотнее. И, то ли от усталости, то ли от всего пережитого за сегодня, проваливаюсь в сон через несколько минут после того, как мы выезжаем из Шаворне. По дороге я несколько раз просыпаюсь, но тут же засыпаю снова под звук дождя, барабанящего в ветровое стекло. У меня даже не хватает сил поднять голову, чтобы посмотреть на хваленое Невшательское озеро – слишком уж уютно под пледом, чтобы из-под него высовываться...

Наконец я просыпаюсь от того, что меня трясут за плечо. Машина остановилась, и за окнами уже совсем темно.

- Уже приехали? – сонно спрашиваю я, с трудом открывая глаза.

- Приехали. Тебя отнести или дойдешь сама?

- Сама... – бормочу я, вставая, и в следующий же момент лечу неизвестно куда. Муж подхватывает меня, приговаривая что-то вроде «я так и знал», берет на руки и куда-то несет. Но мне настолько хочется спать, что я даже не хочу знать, куда.

***

Из свидетельских показаний:

«...абсолютно невыносимые дети! Марко, правда, в них души не чаял. Видите ли, он всегда переживал, что из-за своего образа жизни не уделяет им достаточно внимания. Вот и пытался это компенсировать, как умел. Когда у него вдруг оказывалось свободное время, прилетал в Рим, срывал их с уроков и отправлялся с ними куда-нибудь «развеяться», как он выражался. Однажды они так сорвались с места и улетели на целый месяц куда-то в Эмираты. Пока Марко пропадал на тренировках, дети, разумеется, болтались без присмотра где попало. Я тысячу раз пыталась объяснить ему, что так нельзя, но он всегда отшучивался: мол, они у него умные и самостоятельные.

Умные и самостоятельные, как же! Джулиано вылетал из всех школ, куда его пристраивали. Марко хватался за голову и мчался забирать его, а когда приезжал в школу, оказывалось, что уже надо забирать и того, второго мальчика. По-моему, они все были немного ненормальные. Особенно Джулиано – тот вообще был способен нахамить прямо в лицо, и никаких тебе угрызений совести! Остальные двое были повежливее, но при этом смотрели на тебя так, будто ты пустое место. Однажды за обедом я начала рассуждать о чем-то, так девчонка уставилась на меня своими дикими глазищами и во весь голос заявила, что я несу полный бред. И что вы думаете, сделал Марко? Только посмотрел на нее этак грустно и сказал: «Ты меня огорчаешь». И все. Она вылетела из-за стола, и мальчишки за ней. Я тогда сказала Марко, что ребенку нужен хороший психиатр, и мы с ним здорово поругались на эту тему. В общем-то, с тех пор у нас все и разладилось...»

***

Ле Локль, май 2010 года

Первые два дня после приезда я пролежала с жестокой мигренью – в комнате с задернутыми шторами, где все ходили бесшумно, потому что любой звук отдавался у меня в голове такой адской болью, что впору было кричать. Врач, вызванный из местного госпиталя, заявил, что ничего серьезного не находит и что мой приступ связан либо с поездкой, либо с переменой погоды. Он говорил это моему мужу, и беседовали они в соседней комнате, но я слышала это так же хорошо, как если бы они кричали мне на ухо. Время от времени мне давали какие-то таблетки, я с трудом глотала их и отворачивалась, накрыв голову подушкой. Из-за боли я с трудом соображала, где нахожусь, и больше всего на свете мне хотелось заснуть и ничего не чувствовать – но пульсирующая боль не оставляла меня и во сне.

Наконец мигрень ушла так же неожиданно, как и началась. На утро третьего дня я проснулась и поняла, что у меня ничего не болит. В комнате никого не было. Сквозь задернутые шторы жидко сочился серый утренний свет – похоже, едва начинало светать. Осторожно подняв голову, я начала рассматривать окружающий мир.

Наверное, днем эта комната выглядела вполне приятно: светлая, просторная, на стенах – акварели с пейзажами, под потолком – колонки аудиосистемы. Несколько кресел, журнальный столик, в углу – зеркальный гардероб. На стуле возле кровати висит белый махровый халат – видимо, мой.

Стараясь не делать резких движений, я вылезла из-под одеяла, набросила халат прямо поверх пижамы и подошла к окну. Ноги меня слушались плохо, но зато ничего нигде не болело. Я мысленно возблагодарила небеса за такую милость, потянула на себя створку окна и высунулась наружу. На улице действительно едва начинало светать, воздух был свежий и холодный. Пахло мокрыми листьями. Окно располагалось на втором этаже и выходило в сад, за которым, судя по всему, проходила дорога, хотя сказать наверняка было сложно – стоял густой предрассветный туман.

Постояв возле окна, я принялась снова изучать комнату. Все очень чисто, тщательно прибрано, ни малейшего беспорядка, из-за чего комната выглядит почти нежилой. Впрочем, все верно: это была моя спальня, и, соответственно, последние месяцы здесь никто не жил. И раз это была моя спальня, то обставляла я ее, видимо, по собственному вкусу. А значит, здесь должна была сохраниться частичка той, прежней Лоренцы Фачино, о которой я мало что знаю.

Я побродила по комнате, внимательно разглядывая все, что попадалось на глаза. На столике лежала аккуратная стопка журналов, – кажется, «National Geographic», – детектив Агаты Кристи в мягкой обложке и белая дамская сумочка. Возле столика – музыкальный центр и стойка с дисками от пола и почти до потолка. Похоже, у меня была неплохая коллекция, но разглядеть названия в смутном утреннем освещении было сложно, а включать верхний свет пока не хотелось. Рядом со стойкой – дверь, ведущая в смежную комнату. Я осторожно толкнула дверь и вошла туда.

Осмотревшись, я поняла, что эта комната тоже принадлежала мне. Видимо, она служила чем-то средним между библиотекой и рабочим кабинетом: большое кресло, закрытый ноутбук на письменном столе, книжные полки и посредине комнаты – кабинетный «стейнвей». Не выдержав, я подошла к нему, открыла клавиатурную крышку и осторожно взяла арпеджио – pianissimo, чтобы никто не услышал. Звук был мягкий, глубокий и лился как масло. Настоящий «стейнвеевский» звук – в чем в чем, а в этом я разбираюсь.

С сожалением закрыв крышку, я принялась перебирать книги на книжных полках. Книг было довольно много. Адлер, Лахман, Курт, Джаццотто, Кабалевский, энциклопедия Лавиньяка и де Лоранси, «Жизнь и труды Скарлатти», переписка Гатти и Малипьеро и дальше – «Курс контрапункта и фуги», «Gradus ad Parnassum», прижизненное (прижизненное!) издание «Трактата о гармонии» Рамо. Похоже, в этой комнате много работали. Или собирались работать, напомнила я себе, ты ведь практически не успела здесь пожить. Но в целом мне здесь нравилось. Во всяком случае, это было даже больше, чем можно было ожидать.

Побродив по кабинету, я вернулась в спальню, взяла со стола сумочку и начала выкладывать ее содержимое на подоконник – ближе к свету. Расческа, немного косметики, удостоверение личности, загранпаспорт, розовая пластиковая карта – водительские права на имя Лоренцы Микелы Фачино, выданные 10 сентября 2004 года в Риме. Собственная фамилия, напечатанная прописными буквами, казалась странно куцей, словно ее написали с ошибкой. Я даже перечитала ее заново – но нет, все было правильно.

Отложив документы, я принялась потрошить сумку дальше. Бумажник с мелкими купюрами, скомканный билет на миланский экспресс за декабрь прошлого года и еще один кусок пластика – банковская карта. Я невольно задумалась, сколько денег у меня на счету. Может быть, и много. Судя по всему, я девочка не бедная – один «стейнвей» в кабинете стоит целое состояние. Не говоря уже о Рамо, если, конечно, это подлинник...

Последними находками оказались полупустая пачка тонких мятных сигарет и зажигалка. И больше ничего – ни телефона, ни записной книжки, ни визитных карточек. Даже в бумажнике, в прозрачном кармашке, где люди обычно хранят семейные фотографии, просто-напросто засунут календарик с видами Лидо.

Какое-то время я бессмысленно разглядывала разбросанные по подоконнику вещи, крутя в руках сигаретную пачку. В пачке оставалось три сигареты. Интересно, это мои или нет? Видимо, мои, раз лежали в моей сумке. Впрочем, есть только один способ это проверить.

Я вытащила сигарету, щелкнула зажигалкой и затянулась. Вроде бы на вкус ничего. «Мятная дамская дрянь, Ренца, – зазвучало у меня в голове. – Сплошной обман и никакого удовольствия! Все порядочные люди курят сигары...» – «Конечно, а еще все порядочные люди пьют с утра неразбавленный виски. Как ты, например...»

Я вздрогнула. Этот диалог был мне очень хорошо знаком. Он повторялся не раз и не два, и каждый раз мой собеседник, смеясь, отбирал у меня такую же зеленую пачку, выуживал оттуда сигарету и, деланно морщась, закуривал. Он действительно предпочитал сигары, хотя курил довольно редко – как впрочем, и я, – и в стакане у него действительно плескался неразбавленный виски, и вообще у него была масса привычек, вряд ли достойных подражания, но я все равно была рада его видеть, потому что... Почему?

Дверь в прошлое захлопнулась так же неожиданно, как и отворилась. Мне стало больно – почти физически. С трудом подавив желание разрыдаться, я машинально поискала глазами пепельницу и, ничего не найдя, стряхнула пепел за окно. Без сомнения, я очень хорошо знала своего собеседника. Мы были знакомы очень давно – и были очень близки, но как именно? Кем он был для меня – другом? Родственником? Но у меня нет родственников. Любовником? Я вдруг фыркнула – почему-то последнее предположение показалось на редкость абсурдным. Значит, другом. И другом близким, возможно, с самого детства. Но как его зовут и где он сейчас? И если мы были так дружны, почему он не навестил меня в клинике или хотя бы не дал о себе знать? Не смог? Не захотел? Не знал, что со мной случилось?

От обилия вопросов у меня закружилась голова. Хотя, может быть, на самом деле причиной этому был никотин. Или голод. Внезапно вспомнилось, что все эти дни я почти ничего не ела. Я затушила недокуренную сигарету и, немного подумав, спрятала ее назад в пачку – на будущее. Кажется, пора выбираться наружу.

В кабинете была еще и вторая дверь, и вела она, как я подозревала, в коридор или на лестницу. Закутавшись поплотнее в халат, я осторожно повернула дверную ручку и выглянула. Так и есть: короткий коридор, еще несколько дверей и в конце просвет – лестница. Ноги у меня подкашивались – то ли от слабости, то ли от голода, поэтому пока я пробиралась по коридору, приходилось поминутно хвататься за стену. На лестнице дело пошло веселей: вцепившись в перила, я бодро преодолела один пролет и собиралась было спускаться дальше, как вдруг внизу послышались чьи-то голоса. Я осторожно выглянула из-за перил.

Внизу, спиной ко мне стоял мой муж и, облокотившись на перила, негромко беседовал по-немецки с каким-то молодым человеком. Я не смогла сразу разобрать, о чем они говорят, но голос у Жозефа звучал недовольно. Он бросил молодому человеку какую-то фразу, которую я не разобрала, и тот в ответ саркастически улыбнулся, наморщив нос.

- ...я ведь соблюдаю свою часть договора, господин Сомини, – донеслось до меня. – Разве вы мне не доверяете?

Собеседнику моего мужа было лет двадцать пять – двадцать семь, и с виду, насколько я могла рассмотреть, он походил на банковского служащего: серый костюм, портфель под мышкой, аккуратно уложенные волосы – и это несмотря на раннее утро. Вот только лицо у него было мало подходящее для обычного клерка: тонкое, лукавое и очень живое.

Видимо, почувствовав на себе чужой взгляд, молодой человек поднял голову и снова расплылся в улыбке – на этот раз почему-то очень довольной.

- Доброе утро, мадам! – громко поприветствовал он меня, перейдя на французский.

Жозеф резко обернулся.

- Ты встала? – встревоженно спросил он, поднимаясь ко мне. – Что-нибудь случилось? Тебе нехорошо?

Я помотала головой.

- Все в порядке... Доброе утро, месье!

Муж подал мне руку и повернулся к молодому человеку:

- Тогда, если мы договорились...

-...то не смею больше надоедать, – подхватил тот, разворачиваясь к входной двери. – Да, кстати, Сомини, предупредите своих церберов, чтобы выпустили меня отсюда. Не хочется лишний раз тратить время!

- Уже предупредил, – кивнул мой муж. – Идите.

Гость приятельски подмигнул мне и взмахнул портфелем:

- Прошу прощения за ранний визит, мадам! – И исчез за дверью.

- Я вам помешала? – осторожно спросила я у Жозефа, когда дверь захлопнулась.

- Господи, да нет же... – озабоченно ответил он, помогая мне спуститься с лестницы. – Но ты была такая бледная, что мне показалось, ты сейчас упадешь.

- Это от голода, – призналась я. – Очень хочется есть. Ноги подкашиваются.

Он взял меня за руку.

- Обопрись о меня. Составишь мне компанию – я собирался позавтракать перед выездом. Пойдем на кухню.

На кухне, усадив меня за стол, Жозеф включил кофеварку и принялся возиться у холодильника, доставая оттуда еду.

- Я здесь завтракаю, когда выезжаю рано и не хочу никого будить, – пояснил он. – Обед мадам Руссель предпочитает подавать в столовой, но завтракаю я обычно здесь. Хочешь сыру?

- Хочу. А кто такая мадам Руссель?

- Наша экономка. Познакомишься с ней днем... Кофе?

- Конечно. Только черный, если можно.

Он пожал плечами и поставил передо мной маленькую фарфоровую чашечку.

- Больше не дам, – предупредил он. – У мадам Руссель тоже не проси: она уже знает, чего тебе можно, а чего нельзя.

– Очень жаль... – пробормотала я, отхлебывая мелкими глотками горячий кофе. – А куда ты едешь?

- В Невшатель. Сегодня я не планировал никуда ехать, но, кажется, придется.

- Там что, совершилось какое-нибудь ужасное преступление? – неуклюже попробовала пошутить я, вспомнив зеленую папку.

- Ужасные преступления, как ты выразилась, совершаются где угодно... – Он поставил передо мной тарелку и сел напротив. – Как твоя голова?

- В порядке. – Я впилась зубами в тост с сыром. – А когда поем, будет и вовсе замечательно...

От еды действительно стало лучше. Слабость ушла, и предметы перестали расплываться перед глазами. Закончив с тостами и омлетом, я с удовольствием принялась за остатки кофе, который еще не успел остыть. На улице уже совсем рассвело, и сквозь желтые шторы кухню заливал солнечный свет. Часы на стене показывали половину шестого. Я внезапно поймала себя на мысли, что на самом деле раннее утро – очень странное время... во всяком случае, для меня. Вероятно, у прежней Лоренцы Фачино не было привычки просыпаться в такую рань. В отличие от моего мужа – для которого рабочий день, похоже, начался уже давно.

- Ты всегда встаешь так рано? – осторожно полюбопытствовала я.

- Я еще не ложился, – спокойно пояснил он, доедая свой омлет. И, перехватив мой удивленный взгляд, рассмеялся: – Я ведь не такой любитель поспать, как некоторые!

Улыбка у него была очень приятная, и у меня на душе почему-то стало легче. Я осмелела:

- А что это за человек приходил утром? Я его знаю?

- Знаешь? – рассеянно откликнулся Жозеф. – Да нет, вряд ли. Это... Скажем так, это один из моих коллег. Не думаю, чтобы вы могли где-нибудь встречаться.

Я кивнула и откинулась на спинку стула. На какое-то мгновение меня охватило странное чувство нереальности. Все вокруг стало очень четким, словно на хорошо сделанной цветной фотографии: белая чашка, желтые шторы, голубые тени, прочерченные на стене солнцем, пробивающимся сквозь оконные рамы... Запах свежесваренного кофе и двое, сидящие за столом. Где-то я все это уже видела. Это все уже было, но не здесь и не так...

...Кабинет. Задвинутые шторы. Круг света от настольной лампы освещает стопку бумаг и дымящуюся кофейную чашку. «Вы удивитесь: на этот раз я на вашей стороне. Вы нашли наилучший выход из положения...»

...Жозеф осторожно тронул меня за плечо.

- С тобой все хорошо?

- Что? – очнулась я. – Ах, да, все в порядке... Кстати, по-моему, он тебя сильно недолюбливает.

- Кто?

- Этот человек. Твой коллега.

Муж как-то странно посмотрел на меня, и я сообразила, что, кажется, сморозила глупость.

- Не обращай внимания, – торопливо сказала я. – Это мне просто всякая чушь в голову лезет. Забудь. Я его даже не знаю.

- Да нет... – Он повертел в руках кофейную ложечку. – В общем-то, ты права. Впрочем, ты всегда хорошо разбиралась в том, кто и как к кому относится... – Он неожиданно улыбнулся. – Кроме тех случаев, когда дело касалось лично тебя.

- В смысле? – заинтересовалась я. – Хочешь сказать, я не знаю, кто мне друг, а кто враг?

- Что-то вроде этого. – Жозеф усмехнулся и, протянув руку, ласково погладил меня по волосам. – А насчет этого человека не беспокойся. Видишь ли, я тоже не питаю к нему симпатии. Мы из смежных ведомств, а между смежными ведомствами бывают... скажем так, весьма сложные отношения. Но специалист он хороший, и сотрудничать с ним бывает полезно.

Я кивнула, удовлетворившись этим объяснением. В конце концов, бог его знает, что собой представляют их смежные ведомства. Но этот молодой человек показался мне на кого-то похожим – понять бы только, на кого... Впрочем, наверное, это дежавю. Ведь если на то пошло, мой гость из утренних воспоминаний тоже кого-то напоминал – не себя самого, накрепко забытого моей чертовой утерянной памятью, а кого-то другого. Которого я тоже очень хорошо знала...

Ладно, хватит. Так и с ума сойти недолго. И без того у меня с языка срываются всякие глупости. «Он тебя сильно недолюбливает» – надо же было сказать такое об абсолютно незнакомом человеке! Хотя, похоже, в этот раз я по какой-то случайности попала прямо в цель. Но в будущем с такими откровениями надо завязывать, это уж точно. Не хватало еще попасть в неловкое положение.

Жозеф отодвинул пустую чашку, посмотрел на часы и встал из-за стола.

- Мне пора. Не хочешь меня проводить?

Я улыбнулась.

- До Невшателя?

- Нет. До машины. – Он аккуратно обнял меня за плечи. – В Невшатель я тебя не пущу, и не проси.

- Потому что там совершаются ужасные преступления?

- Именно поэтому. – Он протянул руку, чтобы помочь мне подняться. – Идем?

Я встала, и мы медленно вышли из кухни. Ноги у меня уже не подкашивались, но Жозеф придерживал меня за плечи – похоже, ему до сих пор казалось, что я готова вот-вот свалиться на пол. Я хотела было сказать, что вполне в состоянии идти сама, но раздумала. Пускай все будет, как есть.

На улице было свежо. У самого крыльца стояла большая темно-серая машина, за рулем которой сидел какой-то человек.

- Ну, вот и все. – Мой муж улыбнулся и снял руки с моих плеч. – Будь умницей, хорошо? Если тебе что-то понадобится, обращайся к мадам Руссель – ее комната на первом этаже, возле столовой. – Он наклонился и поцеловал меня в лоб, как маленького ребенка. – Возвращайся в дом, здесь прохладно.

- А когда ты вернешься? – запоздало спросила я.

- Сразу, как только смогу. – Он открыл дверцу машины и сел на переднее сиденье. – Думаю, к вечеру. Иди в дом, прошу тебя, не то простудишься!

Водитель включил мотор, и машина выехала со двора. Я еще какое-то время стояла на крыльце, глядя ей вслед, а затем вернулась в дом.

***