Аникс

Ночью он читал мне, обычно что-нибудь из старины Сартра или Лёни Андреева: они удовлетворяли меня полностью, и я легко засыпала. Иногда, если мне не хотелось ничего, Аникс выбирал книгу сам. Я молча соглашалась с любым его выбором, чтобы не мешать ему формировать собственные предпочтения. Зачем я день за днём давала Аниксу всё больше свободы? Не знаю. Может, рациональное во мне постепенно уходило на задний план, а может, я как человек контролирующий втайне желала непредсказуемости. Непредсказуемость угнетала и пугала меня, но в то же время, осознанно или нет, я к ней стремилась. Буду ли я обладать полной властью, если подчинение мне вынуждено и закономерно? Нет, это не власть, это подачка. Пусть Аникс сам и по своей воле выберет меня и быть моим, пусть сопротивляется, ломается и отвергает, чтобы после моя победа была ошеломительной и разгромной. Сочувствовать тому, кто не страдал и не боролся, невозможно, а сочувствие моя высшая цель.
Художественная литература интересовала Аникса куда меньше, чем научная. Особенно его пленили история и география - не припомню, как эти дряхлые пылесборники затесались на моих полках, скорее всего, Максим занёс, - и он с куда большим упоением читал про горы Алтая и воинственные племена индейцев, чем про банальный и старомодный, но такой родной экзистенциальный ужас. Можно сказать, мы дополняли друг друга, хотя я, конечно, относилась к его интересам с ноткой снисходительности. К чему эти флора, фауна и тектонические плиты? Детскость. Хлебнуть отчаяния и спрятаться под одеялом - вот действительно взрослые развлечения.
- Представляешь, есть страны, названия которых буква в букву совпадают с названиями столиц, - озадаченно сказал Аникс, ложась в постель.
- Ни разу об этом не слышала.
- Не шути так, - произнёс он наполовину обиженно, уловив легкую издёвку в моём голосе.
- Разумеется, милый, слушать тебя очень увлекательно. Так какие страны? - я зевнула, закуталась в плед и положила руку под подушку.
Он не ответил, и мне стало немного его жаль. Я погасила свет. Ночь была холодная и глубокая, и лишь хлопья снега, падавшие с неба, озаряли непроглядный мрак. В такую ночь хотелось думать. Полудрёма размельчала мысли: они уже не маршировали семимильным шагом титана, а медленно ползли друг за другом, как муравьи. Перед сном я знала о себе больше, чем наутро. Мне казалось, что я уже проживала своё будущее, но забыла его. Я из будущего отмахивалась от себя нынешней как от дурного видения. Она не вспоминала обо мне. Она стала красивой, хотя внешне почти никак не изменилась, - просто всё в ней стало хорошо. Больше не было розовых пятен возле глаз и выпавших ресниц, рассыпанных по щекам. Её глаза были прозрачными, лучи солнца тонули в них и никогда не возвращались. Так же внезапно, как появилась, она исчезла.
Аникс ворочался в постели. Тоже, наверное, думал и не мог заснуть. Интересно, что за посылки доставляли муравьи в его голове. В тот же момент передо мной предстало лицо Максима, некогда красивое, теперь выцветшее. Кем считал его Аникс? О Максиме мы говорили совсем изредка, а ведь он был единственным, кого Аникс знал помимо меня. Даже с Захаром он знаком не был, хотя лицо у них было одно на двоих. В маленькой мастерской, набитой пылью и древесной стружкой, в маленькой стране площадью тридцать метров квадратных жила королева и жил её верный подданный. Порой к ним захаживал странный чужак, он вольно разгуливал по владениям королевы, разбрасывал бутылки и бесстыдно ругал подданного королевы, будто тоже имел над ним власть. Имел ли? Влияние точно оказывал. Захар позволил Аниксу родиться, а Максим взялся за его воспитание, если едкие высказывания и пренебрежительный взгляд можно таковым назвать. Я не препятствовала попыткам Максима принизить моё создание, тем более, так я казалась милосерднее на фоне ворчливого деспота.
Сон совсем отошёл. Зажгла лампу и села на пол напротив бюста поэта. Какой грустный взгляд, томный и беззащитный, и вялый беззубый рот. Не нужно было ничего править, разве что уничтожить и начать всё заново. Я вдавила его глаза, смазала рот и сжала голову, так что она превратилась во что-то наподобие груши. Теперь похож. Аникс тихо спустился ко мне и сел рядом.
- Если он тебе не нужен, отдай мне, - сказал он без краски в голосе.
- А тебе зачем?
- Мне его жаль.
- Это просто кусок глины. Башка на конкурс. Я почти его ненавижу.
- За что? - спросил Аникс, слегка нахмурившись.
- Он уродлив и жалок. Моими руками не должно создаваться ничего подобное.
Аникс на время задумался, затем сказал:
- Тогда научи меня, и я возьмусь за самых жалких и убогих.
- Упаси боже. Ненавижу скульпторов.
- Зачем ненавидишь?
Он разозлил меня. Было некое осуждение, почти незаметное, в его «зачем». Риторический вопрос и взгляд свысока, адресованный всей моей ненависти, слабости и низости. Эта розовая щека так и напрашивалась на пощёчину. Пока что я сдерживалась. Кажется, Аникс сразу меня понял, но испуга в его глазах я не заметила. Наоборот, он будто нашёл в себе силу, расправил плечи и посмотрел на меня твёрдо и холодно, готовый к любой опале. В тот момент, как мученик становится сильнее мучителя, он стал сильнее меня. Сдерживаться больше не имело смысла. Я занесла руку и хлёстко ударила его по лицу. Невольно пошатнувшись, Аникс отвернулся и сжал челюсти.
- Не останавливайся, - спустя пару мгновений тяжёлого молчания сказал он.
Хотел выветрить из меня всю чернь. Опустошить меня. Я тоже этого хотела.
- С тобой ужасно скучно, - сказала я, склонившись над ним. - Кроме красоты и наивной улыбочки у тебя ничего нет. Ничем не удивляешь. Может, ты быстро соображаешь, но взрослее не становишься. Жизни не знаешь. На всё смотришь через розовые очки. Ты пустышка. Милая пустышка. Таков удел хорошего человека. Хорошие люди скучные. Я никогда не буду скучной. Хороших людей унижают. Я никогда не буду хорошей. Ты нужен лишь для того, чтобы тешить моё самолюбие. Я вру нам обоим, когда говорю про искупление. К чёрту искупление. Я буду делать с тобой, что захочу. Всё, что нельзя делать с людьми. Никто про тебя не узнает. Никому нет до тебя дела. Тебя не существует нигде, кроме этой комнаты.
Хорошо, что он заплакал. Слёзы, должно быть, остудили жгучую пощёчину. Ненависть вылилась из меня как блевота и растеклась по полу. Приятное опустошение и лёгкость в желудке длились недолго: мной быстро завладел стыд. Пока что не раскаяние, а именно стыд - противный и мерзкий, вызванный не жесткостью и грубостью, а дешёвой драмой. Оно того не стоило. Безрезультатно. Я пыталась обмануть себя, спровоцировать, но мне трудно поверить в собственное враньё. Даже пощёчина была не до конца искренней - не настолько сильно я разозлилась. Всё вокруг выглядело как театральная постановка, и слёзы Аникса тоже казались мне фальшивыми. Я присмотрелась к нему, пытаясь убедиться, что он не играл.
- Милый, ты же не поверил мне? - сказала я и приподняла его лицо за подбородок.
- Но ты говорила правду, - произнёс он едва слышно. - Другую правду. Мне больно за тебя. Теперь я увидел, что на самом деле тебя мучает.
Защекотало в груди. Он не человек, он ангел, посланный мне свыше, - прекрасный ангел, пронизанный в самое сердце лучами семи добродетелей. Чудо, созданное моими руками, мной и из меня. Я поцеловала его. Со многими я спала, но ничьих губ ещё не касалась. Как проститутка. Сначала было трепетно и неловко, затем между рёбер разлилось тепло, и я распробовала. Аникс сидел неподвижно, только повторял языком движения моего языка. Мы оба не знали, как правильно, но нам нравился вводный урок. Перебрались ко мне в постель и смотрели, как красно-синий свет полицейской мигалки маячил на потолке. Красный и синий цвета самые романтичные. Полицейские нередко сюда заезжают, всегда тихо и галантно, и как джентельмены уводят под руки пьяниц со двора. Потом ещё свет, уже другой. В воротах встала скорая. Оказывается, мужчина из дома напротив зарезал свою жену. Обычная бытовая ссора и нож под рукой сыграли злую шутку. Из окна мы видели её накрытый труп и свисающую с носилок руку. Мужчину повязали, он вырывался и кричал, что она шлюха. Пришлось объяснять Аниксу, чем чревата бытовуха. Можно жить под одной крышей и презирать друг друга сильнее, чем заклятого врага.
- Мы не такие, - сказал он, задёрнув штору, и положил голову мне на грудь.
- Конечно, - кивнула я. - Он ненавидел её и убил из ненависти. Отсидит и будет жить дальше, может, даже счастливее, чем прежде. Мне противны такие союзы. Клянусь, если убью тебя, то только из любви. Затем сразу наложу на себя руки. Всегда, что бы ни случилось, мы неразделимы - и в жизни, и в смерти. Вот чем любовь отличается от ненависти.
- Клянусь, что не убью тебя ни от того, ни от другого.