VII
Я легла под открытым окном, на плед, и закрыла глаза. Хотелось, чтобы меня продуло, чтобы я промёрзла, окоченела и чтобы мои руки прилипли к телу, как ледышки. Вспоминала, как в детстве однажды упала внутрь себя и потеряла возможность двигаться, тоже перед сном. Не было чувства приятней. Я надеюсь упасть так глубоко, чтобы увидеть наконец, что же там внутри меня пульсирует и источает ядовитые пары. Никогда мне не удавалось испытать чистое чувство - всё с примесью зловонной грязи. Моя любовь низкая, вязкая и липкая. Моё сострадание корыстно, чужая боль наполняет меня, и я оживаю. Мой страх идёт рука об руку с восторгом, - от страха сердце начинает биться в унисон с пульсом самой природы. Наблюдать смерть и роды - два лучших для меня подарка. Смерть и роды вызывают ужас и экстаз. Сопричастность к самому древнему, важному и правильному замедляет время, и я становлюсь сильнее всего на свете. Моя душа чёрная, потому что первобытная, она не тянется к богу. Почему ты оставил меня? Даже если тебя нет и никогда не было, почему ты оставил меня?
Сон не шёл. Я открыла глаза. Аникс сидел на полу с зажжённой лампой и смотрел на меня через тюль. Его волосы были похожи на языки пламени, тёплого пламени, в которое хотелось запустить руку. Покачиваясь, словно в трансе, его тень скользила по стене. Как кошка, он подкрался ко мне, и тюль принял форму его лица.
- Выпей водки, - сказал он мне. - А то простынешь.
Я закрыла окно со жгучей ненавистью к водке. Водка отвратительна, я презираю водку, потому что всё ещё не ослепла. Презираю вино, сухое, полусухое, красное, белое, за двести рублей из коробки и за полторы тыщи из бутылки с гравировкой. Презираю пузырьки шампанского в бокале и то, как лопаются пузырьки в голове. Презираю пиво, джин, ром, текилу и больше всего абсент, потому что нет никакой зелёной феи, есть только блевать зелёным дальше, чем видишь. Я презираю каждую стадию опьянения, презираю даже квас, но мне нужна причина, почему я такая. Быть алкоголичкой будто само по себе оправдание. Спустившись с кровати, я села напротив Аникса. Наши лица находились в паре сантиметров друг от друга, и я начала говорить с ним, как говорила бы с отражением.
- Сегодня мне всё-таки было грустно. Я редко испытываю грусть. И всё равно это грусть наполовину, она тёплая, даже приятная. Моя мама живёт в соседнем районе, мы не виделись больше года. Не приехать - лучшее, что я могу для неё сделать. Я не имела права так поступать с её малюткой. Когда я принадлежу себе, мне не стыдно, ни капельки не стыдно. Но рядом с ней я принадлежу ей. Я будто подсовываю ей пластиковую бусину вместо жемчужины... Она и на бусину согласна, она всё во мне понимает. Я не готова к тому, чтобы меня видели. А в глазах Дины я до сих пор «классная старшая сестра». Так мило. Когда-нибудь поумнеет. Тогда поймёт, почему я ушла.
- Я исполню всё, что ты на меня возложила. Ты успокоишься.
- Разве ты знаешь, что тебе уготовано?
- Всё-таки во мне часть твоей души.
Через тюль он коснулся моего лица, и мне стало больно. Прекрасная боль наполнила меня, очищающая боль, которую я так долго искала и не находила.
- Никогда не становись человеком, - сказала я ему полушёпотом.
- Разве я теперь не человек?
- Никто не хочет быть человеком, и я дала тебе возможность избежать этого превращения. Пока в тебе нет зла, ты не человек.
- Тогда зачем ты сделала меня живым? - он склонил голову к плечу и опустил взгляд в пол. - В гипсе я бы никогда не подхватил эту заразу, а теперь мне страшно.
Я подняла над собой разделявшую нас ткань и взяла его за руки.
- Мне нужна твоя любовь и твоя красота, и если в статуе красоты сполна, то любви - нисколько. Ты совершенен и должен навечно сохранить это совершенство, мой Аникс. Только так у меня есть шанс.
- А ты - человек? - мягко и осторожно спросил он, подняв на меня глаза.
- Может быть, я уже хуже.
- Ты ведь так добра ко мне.
- Нет, я ужасно к тебе жестока, но я люблю тебя.
- Я увидел свет фонарей из окна автобуса. Я никогда не поверю, что ты жестока.
Тёплые пальцы его рук слегка дрожали в моих руках, а неловкий взгляд как бы незаметно скользил по моим губам. Конечно, он сразу затрепетал передо мной нежной и заботливой, когда прежде знал меня только холодной и безучастной. Такой любви мне было мало. Я научу его любить по-настоящему. Он должен ужаснуться моей жестокости, захотеть мою жестокость так же, как мою нежность, наконец понять, что я не ангел без крыльев, а тёмное, лживое и алчное существо, и самое главное - не запятнать свою душу об мою. Только тогда, когда он полюбит меня за то, что я в себе ненавижу, я буду довольна.
- Иди спать, - я отстранилась от него и, задёрнув тюль, вернулась в постель.
- Я хотел бы ещё посидеть с тобой. Могу почитать тебе.
- Нет. Иди спать.
Теперь Аникс уснёт с мыслью, что сделал что-то не так. Ворочаясь в постели, он будет прогонять друг за другом бесполезные предположения, которые не приведут ни к какому ответу, и ему останется только винить себя за бестолковость. Постепенно он начнёт меня бояться, потому что я никогда не дам подсказки, а мои реакции всегда будут непредсказуемы. Тогда он, устав мучиться, смирится и увидит моё гнилое нутро, но деваться ему будет некуда, он уже полюбит меня безоговорочно и бесповоротно. Его восприятие реальности исказится, и жестокость покажется ему проявлением любви, жестокость станет для него так же желанна, как моя улыбка, он будет жаждать любого взаимодействия со мной любой ценой, а я под натиском его жертвенности, точно ведьма на костре, постепенно начну сдаваться и очищаться. Сперва я видела в нём вершину своей творческой мысли, затем идеал мужчины, теперь я вижу в нём идеал себя.