Богомолиха
Вера неспешно шагала по пустому коридору университета, вдыхая знакомый запах — пыльные книги, дешевый паркетный лак и едва уловимый аромат чьей-то несбывшейся мечты.
Звонок над головой прорезал тишину, словно сигнал к старту, и за дверями аудиторий тут же началось радостное шевеление.
Студенты предвкушали долгожданную свободу.
Через мгновение коридор взорвался гомоном, и толпа юных тел хлынула наружу, галдя, как стая чаек.
Вера подождала, пока схлынет даже последний ручеёк, и только потом вошла.
Морвенна, как всегда, сидела сгорбившись, склонившись над столом.
Даже не поднимая глаз от журнала она бросила:
— Подожди, дорогая. Эти бездари опять перепутали фамилии.
Голос её звучал так, будто доносился сквозь лёгкий ветер – странно, учитывая, что в аудитории не было ни малейшего сквозняка.
Несмотря на колоссальную разницу в возрасте, Морвенна вела себя как опекающая старшая сестра.
Вера не могла вспомнить, когда это началось, но безмерно ценила эту странную, но такую надёжную поддержку своей единственной сверхъестественной подруги.
Так и сейчас: Морвенне не понадобились долгие объяснения. Она без лишних слов сгребла пару журналов со стола, сунула их подмышку, подхватила Веру под локоть и потащила в свой кабинет.
Морвенна работала здесь уже без малого десять лет. Для человека – срок приличный. Для Морвенны – критический.
Ее гардероб состоял из дорогих, но безнадежно устаревших вещей – широкие твидовые пиджаки с подплечниками, юбки-карандаши немыслимых серо-коричневых оттенков, блузки с высокими воротничками, которые скорее подошли бы музейному экспонату, чем преподавателю элитного вуза. Тяжелые духи с нотами лаванды и чего-то лекарственного витали вокруг нее, а макияж – подчеркнуто строгий, с затемненными веками и бледной пудрой – добавлял лишних десять лет.
Подруге приходилось менять места работы чаще, чем ей того хотелось, чтобы бдительное начальство, не дай бог, не заметило одну прелюбопытнейшую деталь её внешности: Морвенна совершенно не старела. Совсем. Ведь никакой макияж не скроет того, что за десять лет на твоём лице не появилось ни одной морщины..
Уже у самой двери с литой табличкой «Марианна Генриховна Шмидт», она остановилась, цокнула языком - короткий, сухой звук, похожий на щелчок крысиной ловушки: — "Ещё одна". Она мгновенно поняла, кого принесла нелёгкая.
— Соколова, какими судьбами?
Смелости этой девицы можно было позавидовать — не каждый решался беспокоить Марианну Генриховну после занятия.
Прозвище «Богомолиха» не было плодом фантазий или студенческого остроумия, а скорее точным, почти научным определением.
В ее резкой, угловатой фигуре и напряженно-прямой спине чувствовалась еще молодая, но какая-то неживая энергия, словно у замершего в ожидании хищника. Но главным были глаза — огромные, неподвижные, они смотрели в самую суть, лишая тебя всех защитных слоев, будто скальпель хирурга.
Подобно насекомому, которое безжалостно пожирает партнера после спаривания, Марианна Генриховна, казалось, высасывала из студентов все жизненные соки, оставляя после себя лишь бледные, дрожащие тени.
Она была беспощадна в своей объективности и безапелляционна, словно приговор.
На филфаке ходили мрачные легенды о Марианне Генриховне. Говорили, что воздух в аудитории во время зачёта становился настолько тонким и прозрачным, что в нем не мог укрыться ни один обман.
Она знала, кто присутствовал на лекции, а чье место пустовало, не проводя перекличек.
Шпаргалку у студента на последнем ряду замечала так же ясно, как видела мел на своих пальцах.
И все же, самые отчаянные раз за разом пытались бросить ей вызов.
Потому что в этом и заключался ее истинный, страшный дар.
Он был не в ее всеведении, а в ее молчании. Она знала, но позволяла им верить, что у них есть шанс.
Она создавала вокруг них уютный кокон ложной безопасности, мираж уязвимости, в котором они начинали чувствовать себя гениями конспирации.
А потом она наносила удар.
Она не повышала голоса.
Просто бесшумно скользила между рядами, и ее легкое, почти материнское прикосновение к плечу действовало сокрушительнее любого крика.
— Сударь, — ее голос, сухой, как шелест старых страниц, звучал почти ласково. — Вы действительно полагаете, что Пушкин мог набросать это на полях черновиков «Евгения Онегина»?
И пока виновный трясущимися руками пытался извлечь из-под обложки тетради компрометирующий листок, она наклонялась и добавляла шепотом, так, чтобы слышал только он:
— Классика не терпит пошлости. Попробуйте еще раз. И ради всего святого… будьте изобретательнее.
И самое необъяснимое — они пробовали. Снова и снова. Потому что животный страх быть пойманным и публично униженным не мог перевесить тот странный, пьянящий трепет.
Обыграть Богомолиху стало для них чем-то большим, чем просто сдать экзамен.
Это была высшая степень признания, опьяняющая, ужасающая честь — быть сочтенным достойным противником в ее беспощадной игре.
Соколова стояла на пороге, потупив взгляд, пальцы судорожно сжимали ручку сумки.
Вера сразу заметила огрехи в её игре: слишком ровное дыхание, идеально рассчитанная пауза перед ответом.
Девушка не просто нервничала – она отыгрывала свою роль.
— Марианна Генриховна, я по поводу отработок.
— Входите. Присаживайтесь, - Морвенна пропустила девушек в кабинет.
Вера, расположившись у окна, сразу отметила дорогой парфюм студентки — слишком насыщенный для учебного заведения, и её манеру держаться — слишком уверенную для провинившейся.
Соколова села, изящно скрестив ноги.
Вера увидела, как блеснули дорогие колготки — не студенческий ширпотреб.
— Марианна Генриховна... я понимаю, что пропустила семинары, и не сдала работы, но... — она сделала паузу, точно отмеряя секунды для эффекта.
— Но? — её тон был ровным, как лезвие. — Хотите сказать,что у вас были «уважительные причины»?
Соколова поспешно кивнула, и Вера едва не закатила глаза.
— Расскажите, — Морвенна склонила голову, будто учёный, рассматривающий редкий, но досадно примитивный экземпляр. — Мне всегда интересно, какие именно обстоятельства мешают студентам открывать книги.
Соколова всхлипнула, вытирая пальчиком невидимые слёзы.
— Моя бабушка очень долго болела, я ухаживала за ней. А потом… она умерла.
Тишина.
Лёгкий щелчок. Морвенна отложила ручку скрестив руки на груди, точно плотоядное насекомое.
— Как трогательно. У вас, оказывается, целая династия бедных больных бабушек.
Соколова замерла.
— Простите?
— В прошлом семестре на кафедре истории вы тоже пропускали пары из-за «умирающей бабушки».
И месяц назад на экономике — та же история. — Морвенна открыла папку и достала три абсолютно одинаковые справки, различающиеся только датами. —
Любопытно, что подписаны они одним и тем же врачом. Который, как выяснилось, уже год как не работает в этой поликлинике.
Соколова побледнела.
— Это… ошибка…
— Ошибка? — Морвенна улыбнулась без теплоты. — Тогда объясните, почему в день, когда ваша «бабушка» якобы умирала, ваш одногрупник видел Вас в «Эдельвейсе» с каким-то солидным господином?
Интересное совпадение, не правда ли?
Тишина снова повисла в воздухе, густая, как предгрозовая туча.
Студентка сглотнула. Вера видела, как её пальцы сжали край стола — впервые за весь разговор она потеряла контроль.
— Я…
— Не надо, — Морвенна подняла руку. — Ваша «скорбь» меня не интересует.
Меня интересует, почему вы вообще здесь, если учёба для вас — просто формальность?
Соколова закусила губу.
— Я хочу получить диплом.
— Диплом? — Морвенна рассмеялась сухо. — Дипломы получают те, кто учится. А вы, кажется, привыкли, что всё можно купить. Но на моём предмете это не сработает.
Она положила перед ней список тем.
— К пятнице. Конспект всех пропущенных лекций, две новые работы вместо тех, что вы сдали, и пересдача последнего экзамена. На «хорошо» как минимум.
Соколова попыталась включить обаяние:
— Марианна Генриховна, может, можно как-то…
— Нет. — Морвенна перебила её, даже не повышая голоса. — Или в понедельник вас отчислят. И тогда вашим «друзьям» придётся искать вам другой университет, быть может театральное, хотя…тем, кто убедил вас, что вы хорошая актриса, верить не стоит.
Если опоздаете хотя бы на день – можете сразу идти в деканат.
Без слёз. Они у вас, я вижу, уже закончились.
В глазах студентки мелькнула злость — наконец-то что-то настоящее.
— Я всё сделаю, — прошипела она.
— Разумеется, — Морвенна открыла журнал, давая понять, что разговор окончен. — И передайте своей «бабушке», что если она воскреснет в третий раз — я лично попрошу деканат проверить, не мумия ли она случайно.
Когда дверь закрылась за Соколовой, Вера выдохнула;
— Жестоко.
— Не жестоко. Справедливо.
Журнал закрылся с мягким хлопком, будто крышка гроба. Пальцы, длинные и бледные, как кости, сложились в замок.
— Знаешь, что самое забавное? — её голос стал тише, но от этого только острее. — Они всегда выбирают бабушек. Ни разу не слышала про дедушку, троюродную тётку или, не дай бог, соседку. Только бабушки. Как будто смертность среди пожилых женщин в этом городе в десятки раз выше, чем где-либо ещё.
Вера склонила голову, прикрывая улыбку.
— Может, они думают, что ты больше сочувствуешь бабушкам? Всё-таки, ты сама выглядишь…
Морвенна повернулась к ней со скоростью змеи, готовой к броску.
— Договори. Ты ведь так хочешь.
— …как человек, который помнит их в молодости.
Губы Морвенны дрогнули — не от ярости, а от едва сдерживаемого смеха.
— Ах, вот как. Значит, я теперь ещё и старая?
— Нет, просто… вневременная.
— Льстишь, — она щёлкнула языком, но в уголках её рта дрожал намёк на улыбку. — Но продолжим. Почему бабушки? Я серьёзно. Разве нельзя придумать что-то оригинальное?
Скажем: "Мой хомяк умер, и я три дня хоронила его по всем канонам древнеегипетских фараонов"?
Или: "Я участвовала в секретной операции, и мне запрещено раскрывать детали"?
Вера рассмеялась:
— Потому что бабушка — это святое. Никто не станет проверять. Ну, кроме тебя.
— О, нет, милая. Они просто ленивы. Лень врать сложно. Лень учиться. Лень даже притвориться, будто им не всё равно, — её голос стал резким, как зимний ветер. — И это меня бесит. Если уж врёшь — ври так, чтобы я хотя бы развлеклась.
Она откинулась в кресле, и свет окна отбросил её тень на стену — длинную, искажённую, с неестественно вытянутыми пальцами.
— Представь, если бы Соколова сказала: "Я пропустила пары, потому что мне явился дух Льва Толстого и потребовал переписать «Войну и мир» от руки, иначе он проклянёт мой род до седьмого колена". Я бы, может, и поверила.
Хотя бы из уважения к фантазии.
Вера покачала головой:
— Но тогда тебе пришлось бы её отпустить. А ты не из тех, кто отпускает лгунов.
— Конечно нет, — Морвенна прищурилась. — Я бы сказала: "Прекрасно. Принесите мне рукопись на проверку. И… пусть Лев Николаевич распишется в конце. Для достоверности".
Они замолчали.
Где-то за окном пролетела ворона, крик её прозвучал как насмешливый комментарий.
— Ты слишком многого от них требуешь, понимаешь ведь и сама, она не успеет до пятницы — наконец сказала Вера.
— Нет. Я просто не опускаю планку до их уровня, — Морвенна потянулась за сигаретой, её движения были плавными, как у хищника.
— И если уж они хотят играть во взрослые игры… пусть учатся. Нет ну ты только подумай, десять процентов, – хрипло усмехнулась она, закуривая.
– Ты вслушайся, Вера, чуть больше десяти идиотов на потоке всё ещё верят, что "Евгений Онегин" прокормит их лучше, чем тёплые лапы какого-нибудь нефтяного мешка.
Дым кольцами поплыл к потолку, растворяясь в солнечных лучах. Морвенна разглядывала пепел на кончике сигареты.
— Приходят сюда с томиком Ахматовой у сердца, а через полгода уже прекрасно знают, сколько стоит час их времени в "Эдельвейсе". – Она резко потянула дым. – И ведь самое смешное – мы сами их этому учим.
"Анализируйте текст, детки, ищите скрытые смыслы". Они и находят – в ценах на бутылки в том самом ресторане. За что ее жалеть, вот скажи? – Морвенна фыркнула. – Да она уже через неделю забудет, как выглядит наш факультет. Зато будет помнить каждый изгиб позвоночника какого-нибудь депутата.
Она встала, резко распахнула окно. Майский ветер ворвался в кабинет, разгоняя табачный дым.
— Ты знаешь, почему я всё ещё ставлю двойки за сочинения? – Голос её внезапно стал жёстким. – Не потому что верю в святость литературы.
Просто если уж они продаются – пусть хотя бы стыдятся своего невежества рядом с теми кто покупает их тело, а не мозг.
Морвенна раздавила окурок в хрустальную пепельницу.
— Сегодня будет семинар. Разбираем "Горе от ума". – Она повернулась, и в её глазах вспыхнул знакомый Вере огонёк. – Хотя какое там горе – настоящее-то горе, когда кредит за иномарку платить нечем.
Будто отряхнувшись от пепла глупой спеси нагловатой студентки, глаза женщины, холодные как февральский лёд, медленно скользнули по Верочкиной физиономии, задерживаясь на неуклюже замазанных царапинах.
— Это что за зрелище? — скривила губы. Длинный ноготь ткнул в направлении испещренной физиономии.
Она резко встала, подошла к Вере и, бесцеремонно взяв её за подбородок, повернула лицо к свету. Её ногти, покрытые тёмным лаком, впились в кожу чуть сильнее необходимого.
Морвенна потрогала воспалённые полосы на щеке, смазанные плотным слоем тонального крема. Косметика лежала неровно, подчёркивая следы вместо того, чтобы скрывать.
— Очаровательно, — прошипела она, разглядывая царапины. Пять параллельных линий, глубина неравномерная, края воспалены.
— Ну что, моя дорогая жертва лесоповала, — её голос звучал сладковато-язвительно, — рассказывай, какого черта твоя морда напоминает карту метро после пьяной драки котят? И не вздумай валить на Бориса — этот ленивый увалень даже царапаться толком не умеет.
— Вчера было свидание, — Вера потупилась, будто школьница, пойманная за курением.
— И зовут твоего кавалера, очевидно, Фредди Крюгер?
Она отпустила Веру с таким выражением, будто только что обнаружила на ней плесень.
Морвенна потянулась за новой сигаретой, понимая что без курева эту историю не вывезет.
Вера потерла переносицу, оставляя на пальцах следы тонального крема
— Или вы с ним "Кошки" Уэббера разыгрывали? Хотя погоди... — внезапно прищурилась, — какие, к черту, свидания? У тебя же через месяц...
— Ну да, сглупила, — Вера скорчила гримасу. — Но парень тут ни при чём! Вернее... он как раз меня и спас.
Брови Морвенны взметнулись к проступившим морщинкам на лбу.
— От чего это тебя, интересно, понадобилось спасать? От собственной глупости?
Вера заерзала, её руки начали выписывать в воздухе замысловатые пируэты.
— Ну... после свидания решила прогуляться в парке, а там... — она глотнула воздух, — в кустах кто-то был. Пахло... кровью. Я побежала, а он за мной...
Морвенна замерла. Дорогая сигарета забыто дымилась между пальцев.
— Леша появился как раз вовремя, — Вера нервно закусила губу. — Домой проводил. Я его даже толком не поблагодарила...
— Боже мой, — Морвенна медленно провела ладонью по лицу, оставляя на коже бледные полосы. — Я же предупреждала тебя буквально вчера... Нет, позавчера... Чёрт, неважно! — Она в ярости швырнула очки на стол. — Ты хоть понимаешь, что через месяц...
Её аналитический ум уже носился как испуганный хорёк по лабиринту возможных последствий.
— Главное — тебя никто не видел? — резко спросила Морвенна. — Этому... Лёшке ничего не болтала?
Вера замотала головой, но тут же скривилась.
— Но?
— Но... — Вера вжала голову в плечи, — кажется, я туфель там потеряла...
Морвенна закрыла глаза. Жилка на виске пульсировала так яростно, что, казалось, вот-вот лопнет.
Её цепкий взгляд медленно скользил по царапинам, будто скальпелем вскрывая каждую нестыковку в рассказе.
— Неужели нет ничего романтичнее, чем ночная прогулка по парку самого криминального района города. Ты хоть представляешь, сколько там в прошлом месяце нашли трупов? Хотя нет, не отвечай — твоя физиономия и так всё прекрасно иллюстрирует.
Она резко повернулась к окну, её силуэт чётко вырисовывался на фоне залитого солнцем двора университета.
Сигарета в руке дрожала — единственный признак волнения.
— А что, твой "принц на белом Мерседесе" просто случайно оказался рядом? — голос Морвенны звучал неестественно ровно. — Может это был заранее спланированный спектакль? Потому что, милочка, если он тебя "спас", то почему ты выглядишь так, будто пробежала марафон через колючую проволоку?
Вера потупилась, её пальцы нервно теребили край свитера.
— Я... Я испугалась и побежала через кусты. А потом...
— А потом обнаружила, что потеряла туфель, — закончила за неё Морвенна, поворачиваясь с выражением человека, которому только что сообщили, что Земля плоская. — Прекрасно. Просто великолепно. Золушка из хрущевки — только вместо феи-крёстной у тебя потенциальный маньяк.
— Надеюсь, ты хотя бы запомнила, где именно оставила свой "хрустальный башмачок"? Или нам теперь нужно организовывать поисковую операцию по всем помойкам этого парка?
Вера сжалась в кресле, но Морвенна уже доставала телефон, её пальцы летали по экрану с яростью рояляниста-виртуоза.
— Ладно. Во-первых, — она бросила взгляд на Веру, — с завтрашнего дня ты не появляешься в этом парке. Вообще. Даже если там будет раздавать деньги сам мер. Во-вторых... — её голос стал опасным шёпотом, — если этот твой "спаситель" вдруг начнёт задавать вопросы — ты ничего не знаешь, не помнишь и вообще была дома с температурой. Поняла?
Вера кивнула, но Морвенна уже отвернулась, её профиль от напряжения заметно заострился.
— И ради всего святого, — добавила она уже через плечо, — в следующий раз, когда захочешь поиграть в Красную Шапочку, хотя бы предупреди, чтобы я знала, в каком лесу искать ошмётки, которые от тебя останутся.
Кабинет пропитался едким табачным дымом, смешанным с запахом перегоревших нервов и неозвученных мыслей.
Морвенна затянулась, выпуская кольца дыма, которые медленно растворялись под потолком.
— Итак, одна туфля... — её голос, неожиданно тихий после недавнего взрыва, резал слух неестественной сдержанностью. — Давай уточним: это те самые черные туфли от Marc Jacobs, ради которых ты три месяца питалась дошираком? Или "просто удобные каблуки", как ты врешь всем, включая собственную совесть?
Вера съежилась в кресле, будто пытаясь стать меньше. Её пальцы нервно мяли растянутый край свитера.
— Marc Jacobs, — выдохнула она, избегая взгляда подруги.
— Боже правый. — Морвенна зажмурилась, будто пытаясь стереть образ из памяти. — Значит, где-то в кустах валяется улика стоимостью в пять сотен баксов. Чудесно. Просто восхитительно.
Она резко развернулась, и тень от её фигуры легла на Веру:
— Ты хоть осознаёшь, что любой участковый, нашедший её, сразу свяжет с ночным происшествием в парке? Хотя... — её губы искривились в ядовитой усмешке, — учитывая "профессионализм" нашей доблестной полиции, её уже наверняка пристроил к своему скарбу какой-нибудь местный бомж.
Вера впилась зубами в нижнюю губу, оставляя на ней белесый след.
— Может... стоит проверить? Ночью, когда...
— О, нет-нет-нет, моя дорогая кретинка! — Морвенна вскинула руки, и сигарета в её пальцах нарисовала в воздухе огненную дугу. — Ты уже устроила достаточно цирка на одну ночь. Теперь этим займусь я.
Когда Вера попыталась возразить, Морвенна уже доставала из потайного ящика стола второй телефон — тот самый, "чистый", без следов у оператора.
— Так, — её пальцы лихорадочно выбивали номер, — сначала "уборщики". Потом твой "рыцарь в сияющих доспехах". — Она бросила на Веру взгляд, от которого та невольно отпрянула: — Ты хоть запомнила, кто он? Или и это вылетело из твоей дырявой башки вместе с инстинктом самосохранения?
— Алексей... — Вера зажмурилась, ожидая летящей в неё пепельницы, — старший лейтенант, следственный отдел... по крайней мере, так он сказал...
— Ты... — Морвенна побледнела, затем резко покраснела, — ты меня реально убить собралась?! — Она зашипела, как разъярённая кошка, — Может, есть ещё какие-то "мелочи", о которых ты забыла упомянуть? Что-то, что может нас убить или посадить в ближайшем будущем?
— Нет... теперь это всё...
Морвенна резко распахнула верхний шкаф, с силой хлопнув дверцей. Её взгляд метнулся между электрическим чайником и подарочной бутылкой армянского коньяка, уже полгода пылившейся в яркой упаковке.
Если бы не предстоящая лекция...
Вера молча наблюдала, как подруга яростно звенит посудой, ставя завариваться крепкий чай. На одной из чашек угадывалась затёртая надпись: "Лучшему преподавателю от ...". Металлическая ложка звякнула о керамику с неоправданной агрессией.
Тишину нарушил стук в дверь.
— Входите! — Морвенна не успела полностью переключиться на деловой тон, отчего курьер с коробкой методичек заметно вздрогнул. Он поспешно бросил коробку на пол, сунул планшет для подписи и ретировался, избегая взгляда преподавательницы, чьи светлые глаза сейчас напоминали глаза слепой кошки.
Не успела Морвенна открыть рот, звонок за дверью заставил её вздрогнуть. Её взгляд, полный немого обвинения, впился в Веру, съёжившуюся до размеров испуганного котёнка.
— Сиди. Пей. — Она швырнула на стол чашку с тёмной жидкостью. — И не смей даже думать о том, чтобы высунуть нос из этого кабинета, пока я не вернусь.
Вера покорно обхватила чашку, пытаясь согреть дрожащие пальцы о горячую керамику.
— Лекция. Сорок минут. — Морвенна накидывала пиджак, её пальцы ловко застёгивали пуговицы. — А потом мы будем разбирать твой ночной квест по косточкам.
В дверях она обернулась:
— И я тебя умоляю, вымой это лицо. Выглядишь, как проститутка после неудачного дня.
Дверь закрылась, оставив Веру одну в кабинете, с остывающей чаем и чувством, что она только что избежала гораздо большей опасности, чем та, от которой её "спас" Алексей.
За стеной уже слышались шаги студентов, опаздывающих на пары после перемены.