Знакомство
Старший лейтенант Алексей Лебедев проснулся не от треска будильника и не от шума улицы. Его вырвало из сна ощущение, будто кто-то провёл влажной тряпкой по спине.
Холодная полоса под левой лопаткой пульсировала — тело, изъеденное десятилетием в третьем следственном, давно стало ходячим барометром беды.
Никакой мистики — чистая физиология. Обычная соматика, как ломота старых переломов перед грозой.
Рука в поисках телефона наткнулась на прикроватную тумбочку.
Пальцы скользнули по холодному металлу служебного жетона и затёртому корешку «Преступления и наказания» — чтиво не для души, скорее учебник по анатомии человеческой гнили.
Всё, что нужно знать о мотивах, Достоевский описал задолго до появления Уголовного кодекса.
— Сегодня будет дерьмовый день, — подумал полицейский.
"Чуйка" — так он называл этот сплав опыта и инстинктов, жила в нём глубоко и прочно, как кость под мясом. Не подводила.
Она останавливала за шаг до удара, шептала когда предательство.
Иногда накрывала лавиной, как тогда, на трассе, когда фура вынесла на обочину щебень и могла бы снести его вместе с машиной. Он повернул руль ещё до того, как понял, почему.
Никакого геройства в нем не было. Три шрама от пуль и два от ножа напоминали: удача — ресурс конечный.
Он просто делал свою работу и старался ничего не упускать.
Но против Лены чуйка оказалась бессильна.
Она вломилась в его жизнь как ураган - с духами "Шанель", истериками по поводу немытой кружки возле компьютера и неустанными упрёками о "загубленном потенциале".
После театра трагедий с битьем посуды и пафосными ночными монологами — Алексей решил, что с него хватит.
Теперь его сердце напоминало территорию ЧАЭС после эвакуации — формально безопасно, но лучше не рисковать.
Вот и свидание, назначенное на вечер, было скорее прагматичным экспериментом, чем порывом души.
Познакомились они на сайте знакомств, куда Алексей заглянул в перерыве между ночными дежурствами.
Его анкета была выдержана в духе служебной характеристики: три факта, два требования, ни одного лишнего слова. Никаких "мечтаю о семье" — только сухой перечень того, что терпеть не может.
Профиль девушки, на фоне других, выделялся странной небрежностью, будто ей было все равно, заметит ее кто-то или нет.
Единственное фото выглядело как случайный кадр — она сидела за офисным столом, лицо частично скрыто монитором, на котором виднелись цифры какого-то отчета.
Сообщения от нее приходили невпопад. В три ночи. Среди допроса. Между сменами. Короткие, но с подвохом — будто проверяя, насколько он внимателен.
"Твое любимое место в городе?" — спросил он как-то, решив взять инициативу и задать простой, конкретный вопрос.
Ответ пришел через восемь часов:
"Перекресток у старой аптеки. Там светофор глючит — зависает на желтом. Стоишь и гадаешь: то ли идти, то ли ждать."
Лебедев стиснул челюсть.
Лена тоже любила эти загадки, недомолвки. Ее послания всегда требовали немедленного отчета. Не ответишь сразу — получишь истерику и поджатые губы.
Вера же будто играла в одни ворота. Пишет — когда хочет. Молчит — сколько вздумается.
И самое досадное: он ловил себя на том, что проверяет телефон чаще обычного.
Одолеваемый профессиональным зудом, Алексей открыл базу поверх вкладки с их перепиской.
Дешёвая шоколадка «Алёнка» горчила на языке, пока он изучал её паспортные данные.
Найденное фото показало другую Веру: без полуулыбки, без игры света в глазах. Но в уголке левого глаза — едва заметная точка, будто след от слезы, которую не успели стереть перед съемкой.
— Ну что, герой, в разведку собрался? — раздался за спиной голос Егора.
Его офисное кресло со скрипом въехало в бок Лебедева. — О, а я думал ты только мрачные сводки читаешь.
Егор Демидов был тем редким человеком, для которого жизнь раскрывалась как дорогой коньяк — легко, с приятным послевкусием и без ненужных последствий.
В отделе, где воздух пропитался перегаром и человеческими драмами, он передвигался на офисном кресле с грацией уличного кота, прекрасно знающего все тёплые подвалы города.
Он считал себя хорошим следователем, потому что умел не столько слушать, сколько создавать впечатление, что слушает.
Коллег по отделу это раздражало, но признавали — работает он чётко, людей читает без бумажек, говорит в нужный момент, а когда молчит — тоже с расчётом.
При этом Егор был не дурак: за лёгкостью и клоунадой пряталась острота ума. Он умел быть обаятельным до приторности, но всегда знал, где вовремя свернуть в иронию.
Не лез в чужие дела, если только они не становились интересными.
А сейчас интересное начиналось — и знал он это по тому, как Алексей впервые за долгое время начал дергаться при слове "женщина".
Его рубашка пахла французским парфюмом — не той дешёвой туалетной водой, что стояла на полке у начальника, а настоящим Bois d'Argent от Dior. Галстук болтался наперекосяк.
— Я проверяю, — сквозь зубы процедил Алексей.
— Ага, конечно. Ты не первый день в отделе. Если б хотел просто проверить — отправил бы один запрос и закрыл тему. А ты... — он ткнул пальцем в экран, — ...ты копаешь. Роешься, как школьник, перед первым свиданием. И что это за сокровище? — он заглянул в монитор и замер. — Серьезно?
Егор скрипнул креслом, подаваясь ближе. — Вообще не в твоём стиле.
Лебедев резко развернулся:
— Тебе больше заняться нечем?
Егор расплылся в довольной улыбке. Удар пришелся точно в цель.
— Угу. Всё с тобой ясно. Год штиля, и вот паруса подняты. Подкатил, так сказать, к новому берегу.
Парень снова окинул фотографию критичным взглядом и хмыкнул:
— Но какая-то она… обычная. Даже слишком. Не такая, как… ну, ты понял.
По лицу Алексея пробежала тень. Холодная и резкая.
Егор быстро смекнул, что лучше заткнуться.
— Молчу-молчу! — отъехал он, подняв руки в знак капитуляции.
При всей своей легкомысленности Егор был неплохим психологом в делах сердечных. Он видел, как Алексей тяжело переживал разрыв, тихо, без жалоб, пережёвывая внутри каждый эпизод, каждое недосказанное слово, заливал эту боль дешёвым пойлом.
Поэтому сейчас, увидев, что его друг вновь заинтересовался кем-то, он, даже без своей обычной иронии, понимал: это шаг.
Маленький, но шаг.
Алексей проверил её по всем базам, до которых мог дотянуться. Должность позволяла.
Чисто. Пусто.
Ни долгов, ни обращений, ни бытовых конфликтов.
Всё правильное, но какое-то… стерильное.
Он закрыл досье, откусил шоколадку, лениво прожёвывая.
Вроде бы всё нормально.
Но почему тогда эта женщина вызывает у него такую странную реакцию?
Почему, вглядываясь в её глаза, у него на затылке волосы встают дыбом?
Алексей лишь стиснул зубы.
В голове всплыла одна из ее фраз: "Люди — как раскрытые книги. Но самые интересные главы часто вырывают".
Тогда он счёл это поэтичной вычурностью, лишенной практического смысла. Теперь же, глядя на пустой, «вычищенный» профиль, эта фраза звучала как ключ.
«Чуйка» упорно шептала: «Там что-то не так».
Выяснить это он отважился сам.
Дверь захлопнулась за его спино. Алексей вздохнул, посмотрел на последнее сообщение в телефоне:
"Кафе на Чайковского, 19:20. Я буду в бежевом плаще".
Его пальцы быстро напечатали ответ:
"Буду."
Вера устало взглянула на часы — не столько чтобы узнать время, сколько свериться с внутренним ощущением: не опаздывает ли.
Стрелки показывали семь вечера.
Трамвай был полупуст, непривычно просторный для вечернего часа, когда город обычно сжимается в людской давке. В открытое окно врывались лязг колёс и крики стрижей.
За окном мелькали кусты, их молодая листва, ещё липкая от весенних соков, хлопала по стеклу, словно торопилась куда-то.
Пожилая женщина, сидящая рядом, листала бульварный роман, заботливо завёрнутый в вязаную обложку — видимо, чтобы не смущать окружающих.
Её глаза быстро бегали по строчкам, губы подрагивали в предвкушении: читательница, похоже, добралась до самого интригующего момента.
Вере вдруг захотелось заглянуть через плечо, выхватить пару пикантных строк и пересказать их Морвенне в четверг — просто для смеха.
Но металлический голос уже объявил её остановку: "Кирова".
Подавив лёгкий вздох, она поднялась и приготовилась к короткому забегу — нужно было успеть в кафе, где было назначено свидание.
Весенний ветер смешивал тонкий аромат сирени с приторным запахом беляшей из ларька у остановки.
Вере стало слегка дурно: уже пятнадцать лет она оставалась убеждённой вегетарианкой, и с этим приходилось мириться всем вокруг.
Она прекрасно осознавала, насколько утомительным должно казаться её вечное: «Надеюсь, в этом блюде нет животного белка?»
А следом — добивающее: «И орехов? У меня на них страшная аллергия!»
Официанты реагировали по-разному: кто-то мямлил, кто-то убегал уточнять, а кто-то просто терялся. Спутники тоже нередко застывали в ступоре.
Одни откровенно подтрунивали — дескать, мода нынче, ПП, ЗОЖ и вся эта белиберда. Другие деликатно отмалчивались, кривя губы. А кто-то просто пожимал плечами.
Конечно, случались и неприятности: то ореховый сироп нечаянно оказывался в десерте, то «соевая отбивная» отдавала душком.
Но Вера привыкла: её образ жизни отличался от общепринятого. Это был её якорь, её способ оставаться независимой от чужого мнения идентичностью, пока на то есть силы. Она научилась держать удар.
Так и эти свидания были для неё скорее исследованием, попыткой понять, как правильно играть в отношения, быть человеком, который ищет любовь.
Вера, как ей казалось, хотела семьи и уюта.
«А я? Я этого хочу?» — вопрос повис в воздухе, растворяясь, как густые облака, в блеске закатного солнца.
Чужая тоска пульсировала в ней фантомной болью, словно воспоминание об ампутированной конечности, которая никогда не принадлежала её истинному "я". Она изучала чужие жизненные сценарии как слепой читает по Брайлю — осторожно, на ощупь, никогда не имея возможности спросить у главного автора: "Как правильно?".
Прокрутив в голове примерный сценарий вечера, она потянула дверь кофейни. Тёплый аромат свежеобжаренных зёрен окутал её, и на мгновение стало легче. Можно было наконец выдохнуть.
Но ненадолго.
Мужчина в дальнем углу уже махал ей рукой.
Вера ответила улыбкой, стараясь не показать разочарования: ей так хотелось прийти первой, спокойно вытянуть ноги после целого дня на каблуках, перекусить, чтобы потом не смущаться урчанием в животе.
Она умела контролировать всё — улыбку, блеск в глазах, даже мимические морщинки. Только с голодом справиться было трудно.
"Даже в этом тело требовало своего", — подумала она с лёгкой досадой.
Что ж, макарун подойдёт — сытно и кокетливо.
Приглашающее похлопывание по дивану вызвало у неё лёгкое замешательство.
Вера сдержанно улыбнулась, поприветствовав его, и села напротив.
Значит, игра началась.
Сделав короткий заказ, Вера заинтересованно оглядела своего нового визави. Широкоплечий, темноволосый, с пронзительным взглядом карих глаз — он, похоже, тоже спешил на свидание после работы: был всё ещё в форме.
Посчитав звёздочки на погонах, Вера усмехнулась про себя: «старший лейтенант». Да и типаж, в целом, ей нравился: мужественное лицо, тяжёлый подбородок, шрам на скуле придавал некоторую брутальность.
Вот только сидел он развалившись, слишком небрежно, и это слегка портило впечатление.
— Ты не упоминал, что работаешь в органах, — её голос звучал ровно, без тени удивления.
— В Следственном комитете, — уточнил Алексей, ничуть не смутившись тому, что она предпочла сесть напротив. — Не хочу пугать девушек раньше времени тем, что могу узнать о них всё ещё до знакомства.
Это прозвучало не как извинение, а скорее как вызов.
— Часто помогают тебе служебные полномочия в личной жизни? — спросила Вера, слегка наклонив голову.
— Пожалуй, — он пожал плечами. — Ты сама давно на сайте? Профиль выглядит новым.
— Недели две, — она слегка слукавила.
На самом деле, свидания через сайт знакомств уже почти два года были для неё сродни подработке. Эта маленькая ложь, впрочем, была так же отточена, как и всё в её поведении.
Мужчина прищурился, будто что-то заподозрил, но продолжил:
— Я давно ищу хорошую девушку вроде тебя, но на сайте недавно. Попадались одна за другой — либо обманщицы, либо мошенницы. Столько времени потрачено впустую.
Он смотрел ей прямо в глаза, ожидая реакции. Вера прикусила губу, стараясь не выдать лишнего раздражения. Это было чувство хозяйки тела, которое Вера должна была изобразить.
— Прямо-таки все? Звучит как довольно безнадёжный опыт. Может, проблема не в них?
— Так выходит, — тяжело вздохнул он, игнорируя её язвительную реплику. — Пишет: одинокая, без детей, ищет чистую любовь. А потом оказывается, и муж есть, и дети, и ипотека на хрущёвку в придачу.
— А ты, значит, против детей? Или против хрущёвок? — неожиданно сменила курс Вера, мысленно ставя очередной крестик в своём внутреннем списке.
— Я против вранья, — резко отрезал он. Его тон мгновенно стал жёстким, не допускающим возражений, словно это было последнее слово в допросе.
За столиком повисла тишина.
Бариста аккуратно поставила заказ, смущённо улыбнулась и удалилась.
Вера элегантно надкусила пирожное, запивая глотком ароматного напитка с плотной пенкой, зажмурилась от удовольствия. Пусть не разговор, но хоть сладкое принесёт немного радости в конец изматывающего дня.
Она старалась выглядеть расслабленной, хоть и давалось это не просто.
Девушка на мгновение посмотрела на пирожное так, будто видела его в первый раз.
Интересно, Вера любила эти пирожные — или это её собственное желание?
Мысли немного путались, но она продолжала отыгрывать роль, наслаждаясь каждым плавным движением.
— Раз ты проверяешь всех своих кандидаток, полагаю, и меня не обошла та же участь? Или я ошибаюсь? — её голос был спокойным, но в нём сквозила холодная сталь, выдающая внутреннюю гордость за свою неуловимость.
Она знала: её личное дело чистое, как утренний снег в зимнем парке. Но неприятное ощущение всё равно возникло, словно кто-то без разрешения копался в её корзине с бельем.
— Как видишь, я здесь, — самодовольно хмыкнул полицейский и посмотрел на неё пристально. — Даже несмотря на то, что тебе не тридцать два, а все тридцать пять.
Прямая провокация, чтобы выбить её из колеи.
На мгновение Вера почувствовала, как маска сползает. Как бы отреагировала Вера? Её лицо на секунду стало совершенно пустым, глаза — отрешёнными. Затем она словно что-то вспомнила, и прежнее спокойствие вернулось, отшлифованное до совершенства.
— Тридцать четыре, — спокойно поправила его Вера, не повышая голоса. — День рождения только в следующем месяце. Ваши базы данных, видимо, не вполне актуальны.
В её голосе не было обиды, лишь факт, прозвучавший как лёгкий упрёк в его неточности. Она начинала медленно, но уверенно выходить из себя, сделала ещё один аккуратный глоток, как будто смывая с языка раздражение вместе со сладкой пенкой.
Мужчина поднял брови, изображая удивление.
— Да ладно тебе, не обижайся. Мне просто кажется, что честность — лучший фундамент для отношений.
— А ты уверен, что это честность, а не вторжение в личную жизнь? — Её голос стал заметно холоднее, словно температура в помещении упала на десять градусов. — Когда люди знакомятся, они обычно хотят узнать друг друга в общении, а не через зачитанное по пунктам служебное досье.
Как это называется ? Ах да – доверие.
Мужчина усмехнулся, с лёгким вызовом откинувшись на спинку диванчика и раскинув руки. Ее реакция только подогревала его интерес, словно острый соус к пресному блюду.
— Ну, извини, профессиональная деформация, — произнёс он, совсем не раскаиваясь. — Я же не со зла, поверь, наоборот — чтобы твоё драгоценное время зря не тратить.
— Как… предусмотрительно, — Вера поставила чашку на блюдце, каждое движение выверяя до миллиметра, будто специально выводя его из себя демонстрацией абсолютного спокойствия.
Она чуть склонила голову, словно разглядывая его под совершенно другим углом.
— То есть, ты заранее всё узнал, решил, стою ли я того чтобы со мной встретиться, и только потом пригласил, исключительно из заботы о сохранении моего времени? Значит, я прошла твой личный «фейсконтроль»?
И мне стоит гордиться?
— А что? По-моему, очень даже удобно, — пожал он плечами, ничуть не смущаясь. — Ты же тоже хочешь серьёзных отношений, нет? Не тратить же время на бессмысленные разговоры и пустые надежды.
Вера тихо усмехнулась, и в этой усмешке была не только ирония, но и какая-то странная, чужая тоска. Та, что рождалась из осознания бесконечной подмены.
— Я хочу, чтобы меня увидели как человека, а не как анкету в базе данных, в которую можно просто ткнуть пальцем и получить всю подноготную. — В этот момент ей вдруг с особой ясностью пришло осознание, что она и сама уже давно забыла, что значит быть просто человеком, а не тщательно отрепетированной ролью.
На какое-то время собеседник задумался, почесал подбородок.
— Может, ты и права. Просто... — он чуть запнулся, слова давались с трудом, и на мгновение его обычная самоуверенность дала трещину, обнажая непривычную неловкость. — Я ужасно устал от неопределённости.
Хочется ясности, понимаешь? Слишком много было в жизни моментов, когда недосказанность и моя доверчивость приводили к серьёзным потерям.
Одна из моих бывших, например, скрывала, что у неё ребёнок от первого брака.
Узнал я об этом спустя полгода.
Было... мерзко, мягко говоря. Расстались мы с ней, к слову, не из-за детей.
— Я понимаю, — голос Веры остался мягким, но в нём не было ни сочувствия, ни снисхождения, только горькая, почти звенящая печаль, что резонировала с ее собственной болью. — Но знаешь, Лёша (она позволила себе эту фамильярность с едва заметной, грустной улыбкой), контроль над другими — это всегда лишь иллюзия. Она никогда не защищает от главного. У всех есть слабости, и большинство из них куда глубже, чем кажется.
Только вот не все они видны в анкетах и протоколах.
Например... — она сделала долгую, почти болезненную паузу, словно собираясь с силами — как ты справляешься с тем, что самый близкий человек, которому ты доверяешь, может исчезнуть из жизни навсегда?
Неважно, физически или эмоционально. Без объяснений, просто раствориться, не оставив следа, оставит тебя одного, даже не предупредив.
Такого в досье не найдёшь. И это больнее любой лжи, поверь мне, куда больнее.
Полицейский на мгновение замер.
Его обычно непроницаемое лицо стало задумчивым, даже немного растерянным, словно она затронула что-то очень личное, глубоко спрятанное.
Он внимательно посмотрел на неё, пытаясь уловить хоть какую-то эмоцию, хоть один намёк на боль, но Вера оставалась безупречно спокойной, хотя её глаза, казалось, стали чуть темнее, как небо перед грозой.
— Ты… ты пережила что-то подобное? — спросил он, и в голосе прозвучала неподдельная искренность, лишенная обычной самоуверенности.
— Увы, не раз, — тихо, с ноткой вселенской усталости, ответила Вера, делая ещё один глоток напитка. Её взгляд стал чуть более отстранённым, словно она смотрела сквозь него, вдаль, где затухали очертания прошлого. — Есть вещи, которые не узнаешь по справкам. Они либо есть между людьми, либо их нет. И ни один твой рапорт не поможет тебе это понять.
Некоторое время они молчали. Вера спокойно доедала макарун, ловко стряхивая крошки с пальцев, кажется, ни единой не упало на скатерть.
Она была безупречна даже в этом простом действии, и эта безупречность, её обволакивающее спокойствие, лишь сильнее тянуло Алексея разгадать, что же творится в голове у этой женщины.
Он впервые в жизни не знал, что сказать. Её слова, казалось, выбили почву у него из-под ног, обнажив его собственную, куда более глубокую, уязвимость.
— Слушай, — наконец, подал голос он, его тон стал непривычно мягким, словно он отступил от своей обычной тактики. — Может быть, начнём сначала? Просто... забудем про все эти проверки? Мне кажется, я действительно хочу услышать твою историю. По-настоящему.
Она посмотрела на него оценивающе, как врач, решающий, стоит ли продолжать реанимацию или констатировать смерть пациента.
— Может быть, — её голос прозвучал тихо, с оттенком глубокой усталости. — А может быть, не стоит притворяться, что этого не было. Лучше честно признать: мы разные. И я не уверена, что ищу того, кто по долгу службы привык не доверять миру, а значит, и людям.
Но... — она чуть замешкалась, и в её глазах мелькнуло что-то, похожее не на вызов, а на хрупкую, едва мерцающую надежду. — Если ты действительно хочешь узнать мою историю, тебе придётся заслужить моё доверие. И это, поверь, сложнее любого допроса, любого расследования, что ты проводил.
Он отвёл взгляд, его плечи чуть опустились.
— Ну, зато ты теперь точно знаешь, кто перед тобой, — пробормотал он, слова прозвучали почти как вынужденное признание. — Без прикрас.
— Ага, — Вера встала, накидывая сумочку на плечо. — Теперь знаю.
Она оставила на столике купюру, немного больше нужной суммы — дань не столько вежливости, сколько своему внутреннему кодексу — и шагнула к выходу.
Весенний ветер встретил её тем же знакомым смешанным запахом сирени и уличной еды. На душе, вопреки всему, было легче. Будто она закрыла ещё один сложный проект — и даже без переработки.
«Прости, дорогая, но меньшего мы не заслуживаем», — подумала Вера, шагая к остановке.
По пути она негромко возмущалась вслух, как будто делилась с воображаемым собеседником: почему мужчины такие придурки? Зачем всё нужно так усложнять? Почему адекватность — это теперь роскошь?
Потом замолчала, нахмурилась, задумалась.
«А может, я и правда стала слишком привередливой за все эти годы?» — почти шёпотом произнесла она, не ожидая ответа.
И в этом вопросе звучала её собственная, затерянная, тоска.
На остановке Вера простояла около десяти минут. Трамвая всё не было.
Погода, однако, радовала: тёплый воздух, лёгкий ветер, ни намёка на спешку. «Почему бы не прогуляться вдоль паркового ручья?» — вдруг подумалось.
И раздражение выветрится, и будет пара часов тихого, простого уединения с природой, которого ей постоянно не хватало.
Крутанувшись на каблуках и не смутившись неподходящей обувью, Вера решительно направилась в сторону парка. Небольшие неудобства — ничто по сравнению с шансом вернуть себе хоть каплю внутреннего покоя.
Её пошатнувшееся равновесие в последнее время страдало от всего: и от начальника, скинувшего на неё работу двух декретчиц, и от фиаско на личном фронте, и от приближающегося дня рождения, который, как всегда, обещал не подарки, а сплошные проблемы.
Но на чистом энтузиазме Вера прошагала всего час, и уже начала сожалеть. Каблуки безжалостно проваливались в мягкую почву. С какой тихой завистью она смотрела на подростков в кедах!
И, как назло, — половина пути. Уже не вернуться, только вперёд.
Следующие двадцать минут она шла настороженно. Вокруг не было ни души. Парк густел, тени сгущались.
Над горизонтом стремительно собирались тучи, и всё вокруг будто потускнело.
«Ну вот, шикарно. Осталось дождаться ливня — и будет полный комплект неудачницы».
В этот момент откуда-то из зарослей донёсся шорох.
Такой, что человеческое ухо, возможно, и пропустило бы, но Вера, замершая статуей, ощутила его всем своим существом, каждой клеточкой, каждым нервом, натянувшимся, словно струна.
Звук был слишком отчётливым, чтобы быть игрой воображения, слишком... живым.
И правда — среди кустов мелькнула чья-то сгорбленная тень, неуклюжая, но быстрая, словно хищник.
Она инстинктивно попятилась, чувствуя, как холод растекается по венам, словно яд. И в тот же миг в нос ударил едкий, тошнотворный запах железа.
Запах крови. Свежей. Чужой.
Тот самый, от которого к горлу подкатывает тошнотворный ком, а в голове, словно набат, начинает стучать единственная, оглушительная мысль:
«Беги! Немедленно! Беги!»
И Вера побежала. Не просто побежала — рванула, словно выпущенная стрела. Нечеловеческая скорость для женщины на каблуках.
Нет, она никогда не была спортсменкой. Вряд ли поднимала что-то тяжелее бутылей с водой в офисе, или папок с документами. И уж точно не бегала — разве что за уходящим автобусом.
Но умирать ей было категорически рано.
И она сделала то, чего раньше не делала никогда.
Сбросила туфли — одним резким, почти животным движением, метнула одну целясь туда, откуда доносился всё тот же нарастающий, навязчивый хруст и шорох. Вторую оставила как единственное, что могло помочь при самозащите.
Разум отключился, оставив место чистому инстинкту выживания, который подсказывал: надо выиграть секунды. Любой ценой.
Рванула вперёд, не разбирая дороги, вперёд.
Она бежала так, как будто впереди её ждала последняя, единственная надежда, а сзади — сама смерть, воплощенная в этом преследователе.
Воздух резал горло огненным клинком.
Ноги будто охватило пламя — мышцы горели от вырабатывающейся молочной кислоты.
Сердце било в груди с глухим, тревожным гулом, который, казалось, заглушал мир. Глаза заслезились, то ли от ветра, то ли от предельного усилия — или того самого, всепоглощающего, липкого страха.
Так боятся только те, кто знает, что им ещё рано. Что их жизнь не должна обрываться.
Не сейчас. Не здесь. И уж точно не так бессмысленно.
Ей не просто казалось — она была уверена: она слышала леденящий душу шорох за спиной, нарастающий, неотвратимый, приближающийся.
И в этот момент Вера резко свернула.
Это было не обдуманное, рациональное решение, а чистый, животный инстинкт, внезапный, спасительный импульс.
Крутанулась всем телом и, не обращая внимания на хлещущие по лицу ветки, острые, как плети, прорвалась сквозь кустарник — она почти не чувствовала боли, лишь горячую, невыносимую потребность жить.
Её выбросило на проезжую часть. Прямо под колеса машины.
Резкий визг тормозов. Мужчина выскочил из салона — сначала с руганью, но замер, как только увидел её лицо. Бледное, осунувшееся, с глубокими царапинами и глазами, в которых стоял ужас — настоящий, первобытный.
Она влетела внутрь, не спрашивая разрешения, он лишь молча отступил в сторону, впуская в салон.
— Чёрт... — выдохнул он и сел за руль.
Вера пыталась отдышаться. Сердце бешено колотилось, щеки пылали. Мужчина молча завёл мотор.
И только спустя несколько секунд, когда она чуть пришла в себя, Вера прищурилась и узнала его.