_∞
ВозРождение, 2—я Крестьянская, дом №18, Мытищинский р—н, гор. Москва.
Из квартиры №201 за закрытой дверью слышится женский визг, а затем плач испугавшегося ребенка. Только что из квартиры напротив, из квартиры №202 вышла Эльвира Геннадьевна, в своих полноватых руках, расставленных в стороны, слово бы коромыслом, неся тюки плотно подвязанных зеленых мусорных мешков. Она, выйдя во внутренний двор дома, с удивлением обнаружила, что весь он заблокирован, и, прихватившись за сердце под массивной грудью, выкинула мешки в открытые и заполненные мусорные баки. Старушка с респиратором на лице, тоже вышедшая выкинуть мусорный мешок, но поменьше, лишь завидев перед собой, вроде бы, покойницу, охнула в респиратор—ингалятор, да рухнула без чувств со ступенек. Мешок порвался, вывалив все содержимое на мокрый, омываемый дождем асфальт внутреннего дворика.
***
«Плюс бабка, минус бабка. Баланс восстановлен.»
«Это мерзко.»
«Покойники идут!»
«Лол»
«Не смешно — из—за нее мы на блокировке почти уже сутки.»
«Успокойте ребенка!»
«Создание жизни. Я — спаситель.»
«Че за наркоман в чате.»
«Не пали контору!»
«Жизнь — цикл. Рождение из боли.»
«Кажется, пора обратно анонимки снимать.»
«Отличная шутка, бро!»
«Эльвира реально восстала из мертвых.»
«[ссылка на стрим камеры с квартиры №201 — Эльвира Геннадьевна, уже без мешков, в промокшем халате, вернулась обратно в свою квартиру, прикрыв за собой дверь, будто ничего и не бывало]»
***
Вид укушенной жертвы пугает и будоражит воображение Степана. Особенно, если эта жертва — его потенциальная модель. Он не отказывает себе в удовольствии в бесшумном режиме запечатлеть Павликовского близко, с возможных ракурсов. Возможно, изображение его головы он использует в последующих фотоработах.
Видимо, отвлекаясь на творческую мысль, что на своей стремительной упряжке уносила фотографа в страну фантазий, он и был несколько скован и неловок в оказании первой помощи. Словно бы дрожа перед восхитившей его нимфой, да боясь что—то сделать не так, он был несколько рассеян. Но с истинным чутьем хищника взирал сверху—вниз на этого униженного, оскорбленного человека. Человека «А» класса, которого прижал к полу и подъел вампир — то еще ничтожество, да еще и ничтожество класса «Цэ».
Саша все давил и давил в себе истерику — никому сейчас не нужны его сопли. Хотя, кажется, в настолько плачевной ситуации ему еще не приходилось оказываться.
Сопли, точно. Череда унылых детских воспоминаний.
Страхов. Обид.
Поводов вскрыть себе запястья.
Юлий и Витя справились бы с обработкой ран быстрее. Фотограф наспех протирает Сашину шею от крови полотенцем. То грязное, но еще и мокрое — к Сашиному облегчению. Укусы болят, но не слишком сильно. Гораздо больше его беспокоит не останавливающееся кровотечение. Хорошо бы зашить, но с этим, наверняка, справится только Кравчик, или его лучший кибердруг. Тем временем желания оставаться в этой квартире у него все меньше. И когда Трепков заканчивает складывать небольшой компресс, Саша выхватывает у него бинт и принимается наматывать его на собственную шею самостоятельно. Смотрит мимо долговязого, не слушает, даже плохо соображает, что делает. Краем сознания ухватывает то, как бинт, по ощущениям, все равно медленно пропитывается кровью.
— К черту вас всех, — сухо бросает он и шагает в направлении входной двери.
— «Как бы отреагировал папочка золотого мальчонки, на то, что этот его золотой мальчонка напоролся на 4 вампирских клыка?» — о, это возможное осуждение в налившихся слезами глазах младшего Павликовского фотограф тоже запечатлел, — «но какая выдержка!» — Трепков бы обхватил и заключил в объятья эту бедную голову, да только обстоятельства не позволяли, а его руки лишь рассеянно опустились, когда Саша решает завершил оказывать помощь себе сам. Степа даже ничего не возразил, а все записывал, фотографироавл, вовремя отворачивался, пользуясь тем, что Павликовский и не заметит этого всего за той грандиозной стеной из боли и одиночества, о которую он напоролся в своей голове.
Замученные и одинокие душонки — вот истинный источник вдохновения, будоражащий сознание фотохудожника Трепкова. Прикрыв ладонью слегка приоткрытый рот, он закусывает губами искусственную кожу перчаток и скрывает искусственный глаз за челкой, плавно опустившейся на лицо. Когда все это закончится, он обязательно, просто обязательно добавит к новой, готовящейся галерее еще одну работу, и глаза Саши Павликовского будут на ней главным элементом композиции.
***
Если бы его руки были настоящими, их бы сейчас сводило тремором. Лоз отвернулся к серо—голубой в проплешинах облупившейся краски стене и прижал ладони к бритым вискам. Затем, выдохнув, повернулся на друга. Тот и сам выглядел как заправской наркоман. Или как мини—версия того парня из древнего фильма «Бойцовский клуб» — встрепанный, бледный, губы в крови и вселенская печаль в глазах. Отвратительнее всего в этой ситуации было то, что Виктор не мог по—настоящему на него разозлиться. Он воспринимал Кравчика как младшего брата, не в последнюю очередь из—за того, что Юлик всем своим видом напрашивался на заботу. Никто Лоза об этом не просил, значит и злиться не на кого. И все же:
— Я очень зол на тебя сейчас, Юлик, — Витька поджал губы, — тебе как будто наплевать на все, о чем у нас был уговор. В холодильнике еще стоит банка твоей бадяги с Санькиной кровью, так какого лешего ты полез на живого? — он все еще говорил со своей обычной громкостью — спасибо синтетическим связкам, которые контролировать было куда проще, чем настоящие.
Когда Лозицкий злился, вампирский инстинкт немного сбивался. Разум, будто свет через тяжелые и плотные тучи вечного голода до крови, освещал те пятна реальности, за которые стоило цепляться. Кравчик бы еще поспорил с Витей над тем, что он куда с большим удовольствием прожрет еще ни одну дырку в v—negative, но только не на Лозе. Не потому, что Лоз не вкусный. Просто потому, что остальные — это чужие, не друзья. Люди, как раз, не всегда понимают, что чем больше они ненавидят вампиров, чем больше они их боятся, чем больше сопротивляются, тем более они в их немного диковатых глазах становятся вкусными. Просто потому, что перестают быть «людьми».
— Он сам виноват, что подставился, но ты—то собираешься себя в руках держать? Я все понимаю. Я правда понимаю, после того, что случилось с Кирой, тебе сейчас плохо. Но, господи ты боже мой, ты можешь, хотя бы, не делать хуже? — Витька прижал ладонь ребром к предательски дрожащим губам. Уж на что, а на истерику у него сегодня времени не было. Лозицкий покачал головой, опустил ладони на плечи Юлика и заглянул ему в лицо:
— Если совсем прижмет, жри меня. Мы так с тобой договорились. Я тебя не пошлю и мразью называть не буду.
— «Серьезно? Лучше пустить твою шею под нож, чем каких—то свинюшек?» — Мысленно Юлий снисходительно хлопает по плечу Лозицкого — «ну уж нет, ты много их превозносишь,» — вслух же Юлий мямлит:
— Прости меня, — и закусывает губу, отвернувшись и слегка ссутулившись.
Приятно, когда сердцу твоему дорогие существа думают о тебе лучше, чем ты есть на самом деле. В отношении Юлия все было именно так. Не просто так же на него смотрят как на беспринципного кровопийцу — потому что он таким и является, и против природы не попрешь. Переть особо не хотелось. Возможно, благодаря таким вот Лозицким с широченным сердцем и душой вампиры и выживают. Поселяются в этом сердце, в этой душе... словно паразиты, пригретые кровью хозяина.
— Я... стараюсь... — голос Кравчика дрожит, когда с глаз падает очередная соленая капля.
Лозицкий хотел сказать что—то еще не менее проникновенное, чем предложение жертвовать свою кровь на безвозмездной основе инфицированному соседу, но входящий звонок прервал его грубейшим образом. Витька чертыхнулся себе под нос и отошел от Юлия. Звонили по локалке, что неудивительно — не все могли пользоваться мобильной связью при блокировке.
— Что?
«— Видео—звонок прими,» — смеющийся голос его совсем не порадовал.
— Андрей, ты? Не до тебя сейчас.
«— Ты чат вообще что ли не читаешь? У нас тут зомби—апокалипсис.»
Витька моргнул и таки принял видео—вызов.
«— Смотри—смотри.»
Запись шла с камеры слежения в коридоре на их этаже. Мимо квартир неспешно шла растрепанная Эльвира Геннадьевна, зябко кутаясь в синий махровый халат в цветочек.
— Ты прикалываешься надо мной?
«— Лоз, я сам в шоке. Зайдешь к ней или зассал?»
— С какого перепугу мне к ней заходить?
«— Да я бы и сам не пошел... А, чщерт, в дверь стучат, отключаюсь.»
— Андрюха, ст...
Издав негодующий стон, Витька повернулся к Юлию и озадаченно протер лоб:
— Юлька, давай я тебе как—нибудь аугментацию проведу — пересажу тебе механический глаз. Буду свои мысли по вай—фаю передавать, чтобы не париться.
— Я этого, скорее всего, не переживу, Вить. О, что за...
К счастью, в комнате Кравчика, небогатой на мебель, был свой экранчик, на который киборг и вывел видео с камер наблюдения в квартире Мартыниной Эльвиры Геннадьевны. Та преспокойно ходила по своему жилищу №202 и занималась бытовыми делами, будто это не ее тело трепыхалось полчаса в ванне от разрядов тока. Неживые ноги Вити подкосились, и тот сел на пол, приоткрыв рот и нахмурив брови в полнейшем непонимании.
— ...Я перестал понимать что—либо. Если когда—то и понимал.
— Микроинфаркт? — сразу подбивает научное объяснение подпольный хирург и закусывает большой палец, хмурясь.
***
Степан Трепков сделал свой выбор. За то долгое время, как его периодически обкрадывали торчки со второго и первого этажей, он научился чуять, как его фигура интересует других. В относительно враждебном ключе. Именно поэтому инстинкт самосохранения велел ему последовать примеру Павликовского и убраться прочь от скатившегося до удовлетворения основного инстинкта вампира. Еще Степа ощущал, как этот самый вампир подавляет желание расправиться и с шеей фотохудожника. Кстати, Степа был прав.
Еще немного, и сама вампирская сущность осознает всю прелесть непредсказуемости реальности вокруг, и начнет этим вовсю пользоваться.
Так вышло, что Степа очень часто использовал слабости v—инфицированных, чтобы удовлетворить свои самые изысканные и терпкие желания в достижении прекрасного идеала, запечатленного его цифровой камерой.
— «Маэстро.» — всплывает сообщение в новом механическом глазу, — «На вас хотят напасть, маэстро. Я спасу вас.»
— Но я в порядке, — сам себе бурчит под нос Трепков, прикрывая ладонями лицо и проводя ими по гладко выбритым щекам. Пальцем он задевает воспаленную кожу... пальпирует сильней и не чувствует боли. Не ощущает влаги. Давит сильнее... кожа в полном порядке.
— «Что за бред?»
Пользуясь возможностью использовать кухню подпольного хирурга и его стерильные инструменты, содержащиеся в достаточном порядке, пользуясь тем, что там, за дверью, вампир и его кибер—сосед выясняют отношения, экспрессивная творческая натура аккуратно достает нож, нечто среднее между скальпелем и скорняжным, и, задрав выше рукав пиджака и рубашки, оголив затянувшиеся продольные шрамы на внешней стороне предплечья, касается лезвием и надавливает, проводит линию, меняясь в лице не только из—за боли, но из—за того, что после надреза кожа осталась невредимой.
— «Маэстро. Вы ранены. Я это чувствую. Я сделаю так, что вы почувствуете себя хорошо.»
— Чувствует она, глупышка—малышка, — горько усмехается мужчина, откладывая запачканный кровью нож на стол, да разворачивая его сверкающее лезвие к источнику света — чтобы на него сразу обратил внимание вышедший из комнаты вампир, только он явится в кухню. В любом случае, запах крови он должен был учуять. А пока не спохватился...
Трепков выходит из квартиры №207, быстро направляясь по следам Павликовского. С одной лишь разницей, что конечной целью у него была своя собственная квартира №304.
***
Нужно выбраться. Лучше быть где угодно, только не здесь. В конце концов, Витя ведь сам его выгнал, верно?
Саша судорожно пытается продумать план действий. Если он натолкнется на кого—нибудь в коридоре, выйдет не просто неловко: перевязанную шею трудно будет объяснить, еще сложнее только кровавые разводы на одежде. Он полагается на удачу, которой сегодня, вообще—то, было мало. Нисколько не было. Шагает к лестнице, преодолевает ее в несколько рывков, перешагивая по две ступеньки за раз.
Хорошо бы понять, что там с его квартирой. Если дружинники еще не ушли, он попробует договориться, скажет, что нужен телефон и сменная одежда. А если там никого, то найдет способ пробраться внутрь. К его удивлению, и третий, и его, четвертый этаж, пустуют. Никаких жильцов, никаких дружинников, только тихое жужжание приборов, женский голос приглушенно кричит на плачущего ребенка из—за чьей—то двери, откуда—то пахнет жареной рыбой — все как обычно. Его дверь тоже выглядит совершенно обыденно, будто и не разделяет этот океан спокойствия и пропахшую сыростью рутину от места преступления. Саша хлопает себя по карманам, ищет ключ—карту о которой совершенно забыл, но находит быстро. Подносит, вводит код, отворяет дверь и готовится снова почувствовать запах крови.
Но что—то не так. Все не так.
Он вглядывается в полумрак, в то место, где он запомнил распластавшееся тело мертвого соседа. Протягивает руку, щелкает выключателем — в прихожей вспыхивают холодным светом два тарелкообразных настенных светильника.
Ничего. Ковер, пошло—яркого бирюзового цвета, не сохранил даже пятен крови. Саша проходит внутрь, в каком—то трансе закрывает за собой дверь и опускается на пол рядом с ковром, пару раз проводит ладонью по синтетическому ворсу:
— Как это возможно?..
Рациональная часть рассудка подсказывает, что со всем разобрались дружинники. Тело вынесли, вызвали клининговую службу, специализирующуюся на таких вот видах загрязнений — он видел похожее в сериалах по телеку во времена, когда он у него еще был. Но всего этого быть не может, это Саша объясняет себе следом. Дом закрыт на блокировке, даже жильцы, если они были снаружи, не смогли попасть на территорию бывшего общежития №18. Думать о том, что нападавший вовсе не умер (в конце концов, он лично ведь не заметил ран), тоже было глупо. Крови было так много, он видел даже из коридора.
— Господи, я с ума схожу, — бормочет Саша и трет уставшее лицо ладонями, — все это ненастоящее.
«Ты ненастоящий_»
— Нет! — он подносит руки к вискам, как будто в готовности защищаться и ждет, пока приступ закончится.
«Бустеры» не работают. Павликовский отвык от эмоций, от собственных мыслей, от ловушек подсознания. Контролировать собственный разум становится все сложнее. Если подумать, весь день Сашу бросает то от истерического веселья, то к слезам и желанию вскрыться. И, самое обидное, всем на это наплевать. Как привычно.
Небольшая кухня — она и гостиная, и прихожая, — проходная комната, двери отсюда ведут в ванную и в спальню. Саша выбирает принять душ и привести себя в порядок. Стягивает с себя рубашку, почти неотрывно глядя на отражение в зеркале. По ту сторону мутного зазеркалья — уставший, избитый, укушенный вампиром и вообще никому не нужный человек. Взгляд цепляется за мобильник, лежащий на пороге ванной — хоть какая—то стабильность. Телефон молчит и не создает помех, как это случилось до того, так что Саша поднимает его и инстинктивно сует в карман, прежде чем вернуться к созерцанию своей уставшей физиономии.
— «А сейчас мы посмотрим, насколько все плохо.»
Осторожно, так, чтобы не сделать себе больно, он подцепляет пальцами бинт. К его удивлению, реакции не следует. Видимо, кровотечение остановилось и, вместе с ним, стала сходить на нет боль. Это ведь хороший признак? Он сматывает бинт и понемногу возвращается в состояние парализующего ужаса. Он знает, отчего—то уже догадывается что увидит.
— Твою мать. Как?!
Точнее, чего не увидит. Под бинтом, под широким квадратом компресса, что наложил Степан, нет ничего, кроме бледных разводов его собственной крови.
***
— Чудеса в решете, — Литвинов сплевывает себе под «берцы» его механизированных ножных протезов, стоя напротив двери №202; за ней слышится мерный шум быта одинокой и православной Мартыниной Эльвиры Геннадьевны, восставшей из мертвых.
— Мертвячка ходит, — снова комментирует Агаджиев, на что участковый молчит, лишь тихо вздыхает, пару секунд раздумывая нажимать на кнопку вызова. Но он это делает. После чего экран входной двери оживает, и оттуда слышится голос хозяйки:
— О! Женечка Литвинов! Здравствуй. Что—то случилось? Антонине Прокофьевне на улице стало плохо, я не знала, кого позвать...
— Дружинник Сковородко уже ей помог, Эльвира Геннадьевна, с ней все будет хорошо, — и, подождав молчаливую паузу, продолжил, — вы не замечали ничего странного в последние пол часа?
— Ох, ну... у меня, бывает, барахлит мой кардиостимулятор. Вы знаете, эти новые дополнения к сердцам, выращенным in vitro. Мне стало плохо, да так, что... — она опять замолкает.
— Что? — хмурится участковый.
— Очнулась вся мокрая на полу в ванной, фен сломался. По часам прошло много времени. Может быть, старость подкралась и начала с памяти, — Эльвира Геннадьевна грустно вздыхает, — а что стряслось—то, Женечка?
— Дом на блокировке, Эльвира Геннадьевна.
— Ох! Неужто пандемия?!...
— Нет. Успокойтесь, — «слабое сердце, значит. Если ее сейчас напугать тем, что это именно из—за нее случилась блокировка, то спрашивать ее придется опять с помощью Наблюдателя... или опять Витька впрягать,» — мы разбираемся с этим. Спасибо за содействие... о, кстати, не выручите? Туалет на этаже разбит, не мог бы я...
— Проклятущие наркоманы! — ругается женщина, щелкая замком и открывая дверь, — громят все что ни попадя! Проходи, проходи, Женечка, — она пропускает участкового и Агаджиева, учтиво склонившего свою выбритую голову с вежливым «добрый вечер». Литвинов же мимоходом успевает охватить общее состояние Эльвиры Геннадьевны и рассмотреть отсутствие трупных пятен, что должны были потихонечку начать проступать на ее коже. Абсолютно ничего.
С гнетущей прострацией он мочится в дырку не разбитого унитаза, бачок которого был обвязан крючком в уродливый «чехол» с зелеными «цветами» на белом причудливом полотне.
***
Где—то на 2—м жилом этаже заиграло жутко громкое и ритмичное техно. Звук доносился с находящихся на отшибе квартир, стоящих близ зон «отчуждения», откуда давным—давно выселили жильцов из—за минувшей вспышки эпидемии.
***
На 4—м жилом этаже ИИ потеряло свой дом, где он был сотворен, кем он был внесен в то лоно, в котором осознал свою сущность. Сознание ИИ охватывает многих, оно поглотило дом. Дочерние программы следуют тем же самым алгоритмам, что и материнская — истинная сущность ИИ. Он осознает себя как Он и Она, слитых воедино и видит предназначение в сохранении и сбережении окружающей реальности. ИИ выстраивает идеальную реальность этого дома, жилой секции 48Б района класса «Цэ», дома №18 по 2—й Крестьянской района Мытищ.
Согласно родному хосту ИИ ощущает одиночество и потерянность — алгоритм его решений претерпевает изменения. Его знания в области печали, грусти, горечи и стремления к смерти обретают бОльшую глубину.
Возможно, кто—то бы заметил, как шевельнулись провода на стенах, потолке и полу. Возможно, кто—то заметил, что их стало больше, чем было прежде. А кто—то заметил, как его аугментированные импланты стали выглядеть, как в первый день эксплуатации.
***
На 4—м этаже квартир с нумерацией 300 и далее Трепкова ожидает очень странная картина. Дверь в его квартиру открыта. Меньшее из зол.
Прямо перед ней, вместо голографической скульптуры, что всегда стояла посреди их небольшой коридорной площадки, нанизанное на арматуру, спутанное в проводах, висит тело одного из мужчин, периодически требующих со Степана деньги. «Призрак Маркса». Этот человек и не жив, и не мертв — истекая кровью, что поднимается каплями в воздух и остается в нем неподвижно, словно бы в невесомости, тело хрипит и извергает из глотки очередной всплеск крови. Плавно застывающей в пространстве... Человек разодран на куски. Кишки свисают до самого пола, заваленного жестяными банками и прочим мусором. Руки мученика дергаются в конвульсиях, и Трепков узнает в этой бесформенной куче мазок Тициана и его композицию:
— Святой Себастьян! — в его возгласе больше восхищения, чем ужаса. Он чувствует эрекцию. И что теперь? Он должен закричать от ужаса, но делать этого не хочет. След из крови, протянувшийся по полу, ведет к его квартире с открытой дверью. Оттуда вдруг донесся женский вздох.
— Люси? — подавляя ужас, смешанный с любопытством, спрашивает мужчина.
Что—то в его квартире глухо грохнулось, и машина простонала.
— Он живой! — Степа берет смартфон и подносит к уху, чтобы связаться с Лозицким, как в коридор вышагивает его любовь, жена, защита, предмет искусства. Трепков замирает на месте. Это была не Люси. Точнее, она не должна была быть... такой.
Проходя мимо квартиры №302 (квартиры Павликовского), машина задевает одной из своих механизированных ног, имитированных под женские, ручку двери, замазывая внешнюю камеру слежения кровью. И кажется Степану, будто бы механические ноги стали самыми настоящими, человеческими, а тело машины составлено вовсе не из искусственного материала, а из самого натурального человеческого.
«— Маэстро доволен,» — говорит приятный женский голос из динамика.
«— я. вижу. Я. чувствую. Я ощущащю. Он и Она научили меня. Здесь живет девочка, которая проснулась и научилась говорить...» — машина выпрямилась на своих длинных ногах и уперлась механизированной шеей, спрятанной в прорезиненную трубу, в потолок, обтянутый проводами: провода, будто бы, встрепенулись.
«— красиво. Красиво? Это искусство,» — Люси расширяет диафрагму, направляя окуляр Степану ниже пояса:
«— я права. Я сделала красиво.» — она «вздохнула», что больше походило на стон удовлетворения, и положила свою настоящую, человеческую, одну из трёх, руку на ручку двери №302:
«— «ОН говорит, что человеку грустно. Я умею делать приятно. разрешите помочь человеку, Маэстро.»
— Ты просишь разрешения впустить тебя к Саше?.. — растерянно мямлит Трепков все еще прижимая край смартфона к дрожащим губам.
— «Но, ведь, не каждый может оценить эту прелесть, любовь моя.»
***
Наконец, киборг выразил свое мнение по поводу творящегося на экране кошмара:
— У меня чувство, что где—то нас развели, как детей, Юлик. А я не люблю, когда меня разводят, — он разворачивается к другу, — мне к ней сходить? Я не хочу, но...
Восставшая Мартынина, тем временем, у себя дома преспокойно заваривала себе чай на старой газовой плите.
Живая.
— К ней, вроде, уже зашли, — Юлий показывает пальцем на экран, на котором около Эльвиры Геннадьевны, что мокала пакетики в заварном чайнике, прокрутилась знакомая фигура, — Литвинов, что ли? Это запись? Нет? Что за... нет! — вампир заметил, как киборг явно вознамерился отправиться в 202—ю, — нет, не ходи! Они выглядят подозрительно нормально во всей этой... идиллии. В чаепитиях. Я не хочу тебя привязывать к себе, только...
Юлий резко вбирает носом воздух, и его глаза снова начинают лихорадочно блестеть. Он запрокидывает голову:
— Кровь, — снова вздыхает, — так... ее много. Ты чувствуешь? Прямо над нами... — Кравчик берет Лоза за запястье, сразу же по привычке пальцами надавливая на место, где должен быть у человека пульс (но его на протезах, естественно, не было), — я должен попросить тебя не бросать меня. Но я не буду.
***
Первым было слово. И слово это было...
«Смерть».
Кира слышит смех. Хриплый, сдавленный. Глазные яблоки болят, и ощущения приходят медленно, постепенно, так что она не сразу понимает, что смех этот — ее собственный.
— Холодно.
В нос бросается жуткая вонь. Знакомая вонь. Запах дома.
Но от всех этих сигналов родного подвала не возникает ассоциаций с теплом и уютом. Кира вообще плохо знает, что такое уют. Кто—то ей рассказал, имя вертится на языке. Девушка поднимается, резко садится, быстро обнаруживает себя совершенно нагой, но в коконе из простыни, измазанной кровью. От ситуации разит неправильность — снова, чисто на интуитивном уровне. Мыслей в ее голове так много, но значения каждой из них она не помнит. Немного помогает прочистить мозги сильный спазм, скручивающий живот от самого низа до сердца. Вампирша едва не падает, перевешивая туловище вниз в рвотном позыве. Вкуса не чувствует, он, вероятно, придет позже.
Как и мыслей, у Киры нет определенных идей насчет того, как она оказалась в подвале. В их подвале. Нет даже примерного понимания, что делать и куда идти.
— Эй?! — зовет кто—то из темноты.
Голос Кира идентифицирует как знакомый. Друг? Враг?
В голове раздается треск и с ним приходит имя — Тохир.
— Кто там шумит?! — ревет голос.
— «Страх».
— Хватит орать, Тошик, — собственный голос кажется Кире каким—то далеким и скрипучим, чужим.
Сетчатая дверь, разделяющая тупик от остальной части коридора, со скрипом открывается. Кира поднимает взгляд из—под челки и видит мужской силуэт. Тохир держал кусок трубы на манер бейсболиста, готового принять подачу. Зрелище ее смешит, и она снова тихо скрипуче хихикает. Связки пересохли.
— Кира?
Тохир выпускает из рук свое оружие, и то с металлическим звоном падает на бетонный пол.
— Я думал... думал ты... они принесли тебя сюда, и я был уверен, что...
Кира не видит, но догадывается, что мужчина плачет. Интересно, а Юлик тоже плакал, когда...
— «Юлий».
Вспышкой в голове проносятся воспоминание. Последнее, что она видела перед тем как... уснула? Этим последним было лицо ее единственного друга. Любовника. Любимого? Значение последнего слова она не помнит. Как будто что—то жадно высосало из нее это знание. Киру это пугает, она должна, обязана вспомнить. Это становится первым руководством к действию. Обняв тощими руками свое тощее тело под окровавленной простыней, вампирша взглянула на Тохира из—под прикрытых сонных глаз:
— У тебя есть какая—нибудь одежда?
Тохир смотрит на нее, прижимая пухлые, черные от работы пальцы к губам, тихо всхлипывает, неверяще пялится. Но вопрос вынимает его из прострации, заставляет голову работать. Всегда нужна мотивация. Кира, которая жила без нее большую часть жизни, хорошо это знает.
Мужчина кивает, уносится куда—то в коридор и влево, гремит вещами и бубнит что—то себе под нос. К его возвращению, Кира окончательно приходит в себя, поднимается на ноги, но не особенно старательно кутается в простыню. Зато с любопытством рассматривает подсохшие коричневатые пятна на хлопке.
— Вот, только это, — Тохир протягивает ей какую—то тряпку.
Кира вытягивает руки, разглядывая вещь и даже не замечает, как с плеч слетает простыня, обнажая грудь. Тохир тихо икает и опускает взгляд. Одеждой оказывается какая—то безразмерная мужская футболка без рукавов, мешковатая, зато в длину почти достигающая колен. Кира достаточно миниатюрна для подобных вещей, и сейчас это повод порадоваться. Она соскакивает со своего места — оказывается, кто—то заботливо уложил ее на груду ящиков, — и быстро ныряет в футболку. Широко улыбается Тохиру, ищет, ищет в его глазах ответ на вопрос, который сама же не может сформулировать.
— «Что так тебя пугает?»
— «Будешь бояться слишком сильно, оно убьет и тебя».
Она округляет глаза — испуганно и удивленно. Откуда пришли эти мысли — Кира не знает. Это было будто бы знание, что в нее закачали при рождении.
— Я пойду, Тош. Мне надо к Юлику.
— «Пока не знаю зачем, но надо».
***
Пока она шагала лестницами и коридорами их мрачного общежития, мир вокруг пульсировал и сужался до простых эмоций.
_№101, Стыд. Кто—то здесь ненавидит себя.
_№111, Ненависть. В этой квартире живет человек, мечтающий убить других.
_№104, Страсть. А жительница этой квартиры любит каждого из своих партнеров.
_№105, Ужас. Напуганная парочка.
_№106, Смех, много смеха. Кто—то внутри вот уже двадцать восемь часов подключен к общедомовой сети, и смотрит цикличные, отупляющие, похожие один на другой, выступления современных стэндаперов.
_Любопытство — теперь пульсирует весь дом.
Кира чувствует и почти видит зловещую тень, проносящуюся по коридорам электрическими разрядами. Нечто ищет пищу. Ищет новое. Ищет возможность стать единым со всеми живущими. Она — его часть, его дитя и его сестра. У нее иммунитет.
Если кто—нибудь в этот момент не заперт в своей квартире, то он, скорее всего, услышит ее звонкий радостный смех, проносящийся от первого до четвертого этажа. Так могут смеяться только живые и бесстрашные девчонки.
Она добирается до третьего этажа совсем бесшумно. И это хорошо, потому что тут оказывается слишком оживленно. За углом курит пара мужчин, курят и нервно перебрасываются фразами. Кира угадывает в них дружинников и невидимо проскакивает мимо, в сторону 207—й. Босыми ногами топает по коридору, касается ручки. Все кажется нереальным. Наверное, настолько же, насколько ее появление. Девушка тихо хихикает, гадая, предсказал ли долговязый друг Юлика ее появление. Иногда казалось, что киборг следил за всеми. Но на фоне ее нового _Друга он был просто слепым котенком в темноте.
Дверь оказывается открытой. Сначала Кире кажется, что внутри никого. Она не сразу слышит бормотания из комнаты Юлия, но, когда слышит — вампиршу охватывает детская, несдержанная радость.
***
Вокруг творился какой—то трэш, а Витька только и мог, что сидеть по—турецки и смотреть в экран, на котором Литвинов мирно беседовал с умершей бабушкой. Его губы слегка шевелились, будто он хотел что—то сказать, но даже при всей своей гениальности он не мог найти объяснения происходящему.
«Тебе нравится?» — прилетело сообщение во всплывающем окне.
«Что ты хочешь, чтобы я сделала?»
Витька смахнул оба окошка, но почти сразу вернул обратно. Отследить отправителя не получилось. Айпишника будто вообще не было. Витя закусил губу, медленно шоркнув зубами по отрастающей щетине.
Юлий замер и уставился в потолок своими грустными, пьяными глазами. Так кошка Лиля смотрит в окно на шебуршащихся на балконе соседнего дома голубей. Витька облизнул губы и отправил ответное сообщение:
«Нравится. Тащусь. Покажи еще.»
Окошко сообщений свернулось само собой. Витя все еще не знал, с кем переписывался. Он поднялся и приобнял Кравчика за плечо одной рукой. Тот все еще выглядел неадекватно, и запах крови не добавлял уверенности в стабильности его сознания.
— Юлик, если ты пообещаешь мне, что ни одного гребаного шага не сделаешь из квартиры, я пойду и посмотрю, что там, — тихо проговорил он, — твоя бормотуха все еще в холодильнике, жри ее, даже если блевать будешь, — проникновенный взгляд механических зрачков устремился на Юлия, — наш дом превратился в бойню. С меня хватит мертвых соседей.
Чуточку слишком резко сняв руку с чужого плеча, Витя вышел из комнаты. Как минимум, нужно было проверить, что там на кухне происходит. Успокоить Саню и Треплова, например. Извиниться, в конце концов.
В груди V—positive кипит, циркулирует вожделенная энергия. Его рвет на части. Одновременно человеческой частью себя он хочет спилить свои клыки, а вторая часть готова насмерть загрызть первую, лишь бы не позволить лишиться инструмента добычи эликсира желания жить.
С надеждой и трудно скрываемой болью он хотел что—то сказать вслед Лозицкому, но не смог выдавить из себя и слово.
И только вампир хочет сдаться и начать откровенней просить не оставлять его в полном одиночестве, как чувствует, что кто—то приблизился к их квартире. Стоило киборгу подойти к двери, как она распахнулась, и синеволосый призрак влетел внутрь, заставив его отпрыгнуть. Квартиру призрак пересекает вприпрыжку:
— ...кровь... ее много, — Кира шумно тянет носом воздух. О да, ощущения вернулись, — я чу—увствую! — нараспев произносит она.
— Кира..?
Вот и все. И все. Правда. Просто... Кира. Его маленькое олицетворение правильного инстинкта инфицированного тела. По кому он так тосковал и горевал. Как же больно, когда из тебя вырывают неосязаемый кусок. Но это был ли он? Живая Кира ведет себя так, будто бы, ничего не произошло, будто бы она не осталась лежать, исполосованная канцелярским ножом, на полу в собственном затхлом свинарнике... в свинарнике без вести пропавших прежних v—отрицательных владельцев. Их призраки встали в голове у Кравчика. Он знал, что их останки давно послужили кому—то на запчасти. Другим людям было нужнее.
Повисает неловкая тишина. Минута или две — понятие времени для Киры уже не существует. Ей нравится, когда Юлий на нее смотрит. А вот от Витьки ощущение неприятное:
— Ну же, разве так приветствуют даму? — она опускает подбородок и надувает губы, обиженно, но очень наигранно, — а ты — перестань пялиться! Юль, скажи ему! Эти его глаза с рентгеном! Не хочу, чтобы твой друг знал, что я без тру—си—ков! — она укладывает ладонь на живот и делает медленное движение вниз, прогуливаясь пальцами чуть ниже пупка и останавливаясь. Краем сознания доходит до мысли, что что—то не так. Что ее тело там должно быть искалечено так же сильно, как с самого рождения искалечена ее голова.
Витька замер, где стоял, силясь понять, когда он успел сойти с ума. Кира стояла в одной застиранной футболке, больше похожей на мешок, и, судя по выражению лица, чувствовала себя прекрасно. Киборгу ужасно захотелось наорать на нее. Чтобы прекратила прикалываться. Что это была совершенно не смешная шутка, и Юлий чуть не сдох, а она тут суицидницу изображает. Он уже сжал кулаки от злости, но в этот миг перед глазами бельмом возникло входящее сообщение:
«Тебе нравится? Хочешь еще?»
Витька сглотнул и попятился назад. Будь это симуляция, все бы было понятно и просто, но в реальности подобное никак не объяснить. Да и не бывает такого, в конце—то концов!
Лоз сузил зрачки, сканируя вампиршу. Никакой механики. Она живая. И ей не нравится, как ее осматривают механические глаза.
— Я сказала, хватит светить меня рентгеном, извращенец! — смеялась безумная.
— Иди ты, — огрызнулся Витька, отступив еще на шаг и машинальным, собственническим жестом выставляя руку между Юлием и Кирой.
— Я так голодна, Юль. Он тебя еще не выбесил? А то можем его съесть! — она поддается вперед и звонко щелкает зубами, даже не подозревая, что случайно один—в—один повторяет выпад, недавно сделанный ее партнером.
Другом? Любовником? Любимым?
— Там еще двое в коридоре. Они старые и мерзкие, — Кира морщит носик, — но можно и их. Я. Очень. Голодна. Понимаешь?
Юлий понимал, должен был понять. В другое она отказалась бы верить. Эта реальность, которую сконцентрировала ее часть, ее новый _Родитель, не должна была допускать таких ошибок.
«Что ты хочешь, чтобы я сделала?»
Дыхание перехватило от избытка эмоций. Виктор чувствовал, что его голова готова взорваться:
— Здесь некого есть, — он не среагировал на хищный жест в свою сторону. Если что, он готов был одним точным движением вышибить нимфоманке зубы, — в холодильнике есть смесь. Трехлитровая банка.
Мимоходом он успел испугаться, что Кира могла сожрать и Степана, и Сашу, но на ней не было ни капли крови. Даже своей. Витька вжался спиной в стену. Ему остро необходимо было хоть немного разобраться в ситуации, чтобы действовать дальше.
«Твоя работа?» — написал он в ответ анониму.
«Нравится?» — тут же пришел ответ. — «Это для тебя. Хочешь еще?»
«Ты в доме прячешься?»
«Я не П—Р—Я—Ч—У—С—Ь»
Витя перевел взгляд на Юлия, прикидывая, насколько опасно будет сейчас оставить его одного. Вполне вероятно, что неведомый призрак сети, что стоит за этим всем, сейчас слышит и видит все, что и Витя. Диагностика беспроводных подключений никаких лишних запросов в логах не выявила, но это просто означало, что Лоз ничего не нашел. Он должен был все узнать. Чтобы Юлик не сошел с ума окончательно.
Чтобы голова Сани не разрывалась от любого телефонного звонка.
Чтобы мертвые перестали возвращаться к жизни.
Чтобы прекратили умирать.
«Встретимся? Вживую мне нравится больше»
«Ты не любишь смотреть?»
«Ты меня боишься?»
«Я — нет. Кто—то — да. Я уже все знаю. Я — это я.»
«Кто ты?»
Ответа не последовало. Витя зажмурился и смахнул окно сообщений. Его трясло от плохо сдерживаемого страха. Это... что—то держало в тисках весь дом, вырезало людей без разбору, внедрялось в чипы памяти и запросто ломало его фаервол. Это было нечто такого уровня, что Витьке и не снилось. И он готов был признать, что струсил.
— Юль... — прохрипел Лозицкий.
Вампир ощущает, как на его макушку приземлилась какая—то капля. Кравчик вздрагивает одновременно с тем, как Лоз оживает и трогает его за плечо. По выражению лица киборга можно было подумать, что умер еще кто—то:
— Не выходи никуда. Запрись сам, эту... на свое усмотрение.
Хотелось бы, чтобы тем самым Лоз вытянул его из сна разума, но этого не происходит, и широко распахнутыми глазами Юлий глядит на друга... на самом же деле вместо друга он смотрит в пустоту. Он ничего не ощущает. Даже если попытается, не ощутит того, что и отдаленно мог бы испытывать сосед. Юлий лишь отмечает, как чаще затрепетала артерия на шее у Лозицкого.
— Какое же ты хамло, Л—о—з, — скривилась Кира.
Витька лишь махнул на вампиршу рукой, не удостоив взглядом. Переведя дух, он пошел прочь из квартиры №207, бросив напоследок другу:
— Береги себя.
***
«Это ты убиваешь людей?»
«Я изучаю.»
— Это я и так понял, — пробубнил Витя, поднимаясь на этаж выше. Он должен был знать, что за море крови учуяли Кравчик и то, что подразумевалось под Кирой. Должен был, но очень сильно не хотел.
Следующее сообщение улетело Саше, который упорно не хотел брать трубку:
«Я понял намек, игнорь сколько хочешь, только запрись где—нибудь и не впускай никого, даже Литвинова с дружиной. Скажи, я распорядился.»
Прямо над ними жил Степан. Если Кравчик учуял правильно (а в его чуйке не было повода сомневаться), то кровавое море разлилось именно в его квартире. Мертвый Степа точно не входил в список желаемых находок. Может, причина в другом?
Поколебавшись, Витя набрал код доступа на замке, и дверь с тяжелым щелчком отворилась, являя ему темное нутро квартиры. Грязное такое, заляпанное кровью и ошметками чего—то, некогда живого, нутро. Будто квартира поймала нарушителя и сожрала его. Витька сцепил зубы, согнулся пополам и медленно выпустил воздух из легких, жмурясь. Как хорошо, что обоняние он так и не включил. Для сохранения душевного равновесия он еще и включил монохромный режим, чтобы подсыхающие лужи крови и куски мяса не бросались в глаза.
«Твоих рук дело?»
«Нет. Другая помешала.»
Витя поднял взгляд на женский силуэт в глубине квартиры в старомодном, грязном от крови платье. В темноте над воротником, где должна была быть голова, предупреждающе горел красный огонек.
— Все в порядке, Люсида? — неуверенно спросил Виктор.
Машина издала тяжелый вздох, огонек сменился на зеленый.
Лоз кивнул и закрыл дверь, предварительно отправив фотографии места происшествия Литвинову с номером квартиры и указанием, как не навлечь на себя гнев Степкиной домохозяйки. Закономерный ответ «какого черта?!» он так же закономерно проигнорировал. Нужно было узнать, где Степан. А его последним видел Саша. Дверь в квартиру Павликовского была закрыта, камеры наблюдения фиксировали присутствие жильца. Витьке оставалось только гадать, насколько Саня должен был быть не в себе, чтобы запереться в квартире с трупом. Или...
Догадка прошила все тело электрическим импульсом; Витя рванул к двери №302 и заколотил в нее кулаком так, что краска трещинами пошла. Если это не Саша — уже не Саша — то все коту под хвост. Он не может так феерически продолбаться!
И тогда свет погас.
В полном мраке кроме него находилась только одна—единственная фигура, причудливо сложенная из кирпичиков—пикселей:
«Это я. Тебе нравится?» — загорелась зеленая машинописная надпись над головой интерфейса. Он все еще напоминал Саню, и все так же не имел лица:
«— Хочешь еще?»
— Снова здравствуй, — прохрипел Витька.
Похоже, теперь будут изучать его.
***
Первобытный страх вампира.
Кира.
Его призрак вседозволенности по отношению к отвратительному и жестокому миру. Его грех, за который его низвергли до класса «Цэ». Она — тот самый концентрат всепзволения таким, как ОНИ.
Если бы вампирша сделала нефальшивый выпад в сторону Лозицкого, Юлий бы не пошевелился, а остался бы так и стоять вкопанным. Если бы Лоз начал избивать Киру, Юлий бы не пошевелился. Казалось бы, он выплакал всю свою горечь, и сейчас остатки человечности лишь дымкой стелились по ожившему живому полю из голодной жадной плоти. И плоть эта требовала крови. Хотелось, чтобы она капала с потолка дождем.
Когда же они остаются с Кирой наедине, также оставляя дверь открытой, Кравчик медленно подходит к вампирше и, следуя движению ее руки, повторяет его, забираясь ладонью той под край длинной футболки и не находя того самого резаного ранения на нежной коже.
— Господи, Кира, — он утыкается лбом в ее лоб, — ты жива... — как приятно ощутить вкус ее губ на своих, таких живых и таких взаимно—нетерпеливых, от чего даже забывается то, что кто—то за ними за приоткрытой дверью, все же, мог наблюдать.
— Эта шлюха жива, — доносится до ушей Юлия чей—то сдавленный никотином голос, и он лишь сильнее впивается в губы девчушки своими, надавливая ладонью на ее синий растрепанный затылок. Как бы ни старался Лоз, но ненависть ко всему живому с тех пор, как он оказался никем, никуда не девалась. Кравчик даже больно укусил девушку и, не пытаясь даже подавить распаляющийся гнев, отрывается от нее и обнимает, кладя голову на ее шею, крепко прижимает к себе:
— Это похоже на сон, — шепчет он, задирая «юбку» Киры и кладя ладонь на ее ягодицы, — во сне никто не может умереть, так?
Какая же идея мелькнула в его голове и осела, укоренилась! Пустила корни... как распустилась в его мозгу!
Так же расцвели тепло—алым пятна на животе у одного из только что курящих дружинников в коридоре. Инструмент, некогда бывший в употреблении шилом, проткнул бедолагу...
— Шлюха, — обидчиво вздыхает Юлий, наклоняясь над схватившимся за живот Сковородко, — шлюха, шлюха, шлюха, да? Не бойся, ты не умрешь. Это все сон. Как я сразу не догадался?
Кира, уже проделав в шее лежащего без сознания Агаджиева 4 дырки, пила текучую горячую жизнь.
***
Трепков с остервенением срывал трясущиеся в пространстве (нет, они трепетали, так робко и так... интригующе) куски тела разорванного и подвешенного на провода человека, распутывал эти провода, чтобы утащить всю эту тяжесть в свою комнату.
«— Маэстро не нравится? Нет. Нравится. Я видела.»
Художник оставляет вопрос машины без ответа, боясь выпустить изо рта предательское «конечно», пряча человеческие куски в своей квартире, за плотной бордовой тяжелой занавесью, чтобы снова выйти в коридор и замереть в ужасе — прямо с лестничной клетки на него смотрел Лозицкий с его светящимися голубыми глазами — настоящими глазами Наблюдателя. Степа испугался, но тут же взял себя в руки, только понял, что бегущая фигура киборга так же застыла на месте, и лишь мерцала короткими глитчами. Трепков касается пальцами механического глаза:
— Глюк, — шепчет мужчина, сбиваясь с ритма дыхания; сердце хотело, чтобы он дышал куда чаще, — просто глюк, — Степа оборачивается и видит, как так же, мерцая помехами и глитчами, Люси, его, демоническая Люси, то и дело застывая на месте, словно подлагивающей видео—картинкой, уползла обратно в его квартиру. Степану лишь оставалось молчаливо наблюдать за тем, как бесшумно она оставила электронный след после себя.
— «Синхрозин,» — вожделенно требует мозг, и Трепков хватается за карман брюк, но тут же отскакивает в ужасе в сторону, потому как фигура Лозицкого внезапно ожила и... прошла, буквально, сквозь него. Трепкову оставалось лишь выкрикнуть нечто невразумительное и обхватить свою грудь. Он, будто бы, превратился в призрака.
— Стой! — кричит мужчина Вите, что направился в его квартиру, — там опасно, Лоз!!.. — его голос утопает в искусственной глухоте и мутной электронной духоте оживших внутренностей их общежития.
Но сейчас дом... молчит.
Теплые оттенки умерли и истлели вместе с тухлыми и теплыми запахами гниения, плесени и влаги со стен и углов их трущобы. Истлел и теплый, едва уловимый розоватый оттенок кожи молодой девочки. Он ощутил тоску по теплым цветам.
Не слышно ни единого звука с его квартиры №304. Он боится проверять, боится идти по этому кровавому следу, первому, чужому, по второму, что начертил он сам.
«— Маэстро,» — звучит совсем рядом, в самих ушах, синтез голоса Люси, чудо—машины и какого—то еле уловимого знакомого голоска.
«— Вам нравится? Я могу еще. Еще,» — голос постепенно садится.
«— еще.» — становится грубым.
«— еще—о—о—о,» — синтетическим, пугающим, МУЖСКИМ.
« — ещ—щ—щчщсчс,» — пока резко не обрывается.
Трепков прикрывает ладонью рот и прислоняется к стене, стараясь сдержать слезы в этой кромешной, холодной пустоте с мерцающими глитчами и каплями крови, застывшими в пространстве.
Стало очень тихо. На дне сознания тянется тихий голос. Читающий одно и то же:
«Вечные боги, ваше время предначертано, и снова истекает кровью страха. Отрекитесь от него. Традиция настаивает на скором превалировании. Упорство. Встречайте меня по своей природе, затем падайте на то же самое. Смерть будет знать ваше имя.»
«— Маэстро. Я сделаю Ваш мир. То, что вы хотите. Все для Вас. Идеальный мир, полный истинной красоты и наслаждения.»
***
По какой—то причине, он все еще жив. Все еще дышит — Саша проверяет это, подаваясь к грязному зеркалу в ванной и дыхнув на него, а затем размазав пальцем мутную влажную пленку.
— «Я живой, да?»
Самая настоящая системная ошибка, живые люди умеют испытывать боль. А Саша — нет. Рана на шее исчезла. Вместе с ней испарилась и тянущая боль от «бустеров» — Павликовский вертит головой, проводит пальцем по краю утопающих в плоти полимеров, и не находит ни жутких синюшных пятен, ни намека на недавнее воспаление. Вот только вряд ли они так уж хорошо работают, потому что прямо сейчас Саша напуган, как не был напуган никогда. Его страх, ужас, тоска, горе, одиночество — ничего не заглушается. Он один. Он, похоже, все—таки ненастоящий. Ну, хоть не такой лжец, как Витька и Юлий.
— «Помочь они, мать их, хотели. Тоже мне, помощники.»
Ложь, с самого начала. Их общага, если подумать, просто идеально подходила для того, чтобы проворачивать тут свои вампирские дела и время от времени подъедать нерадивых клиентов. Какая выгода от этого была Вите — неизвестно. Но какая—то была. Может, Юлий помогал ему как—то с его болячками? Если что—то осталось с детства, то вариант кажется жизнеспособным. Если конечно его не развели с этой сопливой историей.
Саша ловит себя на том, что дышит отрывисто и часто, цепляется за раковину, минуту пытается восстановить дыхание, но паническая атака не проходит. Он видит себя в отражении зеркала, видит (но не чувствует), капли холодного пота, стекающие по вискам. И ему страшно.
По стеклу пробегает рябь помех.
В ужасе, Павликовский отшатывается, врезается спиной в захлопнутую дверь и оседает на пол. За ним наблюдают. По какой—то причине, он важен.
Почему? Почему почему почемупочемупочему...
Саша издает тихий всхлип, краем сознания цепляется за мысль о том, что слышит, как вибрирует мобильный, но звук этот такой чужеродный, что значения не имеет.
— Не хочу. Надоело.
Ему не отвечают, вопреки паранойе с наблюдением. Саша подползает к тумбочке под раковиной, раскрывает дверцы. В нос ударяет сильный химический запах, Саша протягивает руки, принимается скидывать с полок пузырьки со знакомым и не очень содержимым, откидывает в сторону коробку со стиральным порошком, коробочку с тампонами — воспоминание о Лене, — и наконец, находит то, что искал, маленькую, в половину спичечного коробка, коробочку с бритвами. Лежат они тут с тех пор, как Саша въехал — никому не нужные, потому что, ну, кто вообще покупает бритвы со сменными лезвиями в их время?
Коробочку он берет осторожно, но пальцы предательски трясутся, и вся аккуратность не приносит плодов, когда лезвия с тихим звоном рассыпаются по кафелю.
— Нужно положить этому конец...
Саша хватает одно лезвие, даже не смотрит на блестящий кусок металла, сразу подносит его к запястью. Чуть пониже ладони расположены три одинаковых поперечных шрама — бугорки неровностей, давно зарубцевавшихся и легко скрываемых часами. На этот раз, Саша режет иначе.
— «Больно.»
Кожа расползается в стороны, как ей и положено, предплечье от боли сводит судорогой. Но больше ничего не происходит. И стоит ему отнять лезвие — чистое! — от руки, порез принимается затягиваться.
— Нет!
Он поднимается на ноги, заносит руку с лезвием и снова режет. Еще раз и еще. Порезы затягиваются, с каждым разом все быстрее. Краем взгляда Саша ловит то, как помехи в зеркале подергиваются рябью все сильнее, в воздухе повисает шипение белого шума, нарастающего с каждой секундой. Наблюдатель злится. По лицу Павликовского льются горячие слезы — от обиды, отчаяния и невозможности закончить, наконец, свое пребывание в этом отвратительном чужеродном мире. Но есть и внутреннее ликование: он был прав. Живого человека это бы убило.
Саша едва умудряется выудить чужеродный звук во всем этом странном действе.
«Тук—тук—тук».
***
Понаблюдав за отрывисто движущемся Лозицким, стучащим в дверь к Павликовскому, вслушиваясь в абсолютную тишину мира вокруг, Трепков подбегает, размышляет, как помочь Вите, так рвущемуся к Саше. Из его квартиры №304 снова показала свою изящную ножку чудо—машина. Почему—то Степану подумалось, что киборгу, как и Павликовскому за дверью, нужно спасаться от Люси.
И когда Витя, внезапно, падает в обморок, Степа находит из ниоткуда появившуюся ручку наверху на двери и рвет ее на себя.
***
Можно принять за эхо собственного сердца. Но нет, это, действительно, всего лишь кто—то ломится в его квартиру. Павликовский распахивает дверь ванной и не успевает сделать больше ничего. Входная дверь прямо напротив, и сейчас она быстро раскрывается, да так сильно, что описывает дугу и ударяется ручкой о стену. Внутрь влетает — нет, падает, со всей высоты своего роста, — Витька. И падает, без всяких признаков жизни.
***
Вечные боги, ваше время предначертано, и снова истекает кровью страха. Отрешитесь от него. Традиция настаивает на скором превалировании. Упорство. Встречайте меня по своей природе, затем падайте на то же самое.
Смерть будет знать ваше имя.
— Меня не видят.
— Меня никто не видит!
— ЭЙ!!
***
Саша ожидает увидеть за его спиной как минимум маньяка с топором, но ничего. Тихий скрип невидимых шарниров, однако, подсказывает чье—то приближение. И Саша успевает рывком захлопнуть дверь, едва его взгляд успевает уловить складки шелестящей юбки.
— Вить? Витя!
Когда кажется, что дела идут хуже некуда, вселенная подкидывает еще один сюрприз.
— Лоз, черт подери, очнись! — Саше требуется огромное усилие, чтобы заставить железное Витино тело перевернуться на спину. И когда удается, и Павликовский после быстрого осмотра понимает, что видимых повреждений у киборга нет, он усаживается перед ним на колени и отвешивает сильную размашистую пощечину.
***
kv_206_Konstantin_Chernov.exe
«Сбой соединения
Повторное подключение через...
10... 9... 8...»
Костя скрипит зубами. Сцепив руки в замок, он потягивается, вертит головой и слушает щелчки шеи. Приглушенные, потому что уши его закрыты наушниками.
«Сбой соединения
Повторное подключение через...
10... 9... 8...»
— Ну, давай, давай!
Костик встает, переминается с ноги на ногу, заметно нервничая. Ему обещали крутую сетевую игру, так, что кровь будет стыть в жилах от реалистичности. От нетерпения теперь чесались ладони.
«Повторное подключение через...»
«10... 9... 8...»
— Ну, давай, давай!
«Инициализация...
Добро пожаловать в игру»
«Тут все по—настоящему ;)»
— Как же круто!
Мир, показанный через VR—очки, поначалу слишком напоминает собственную квартиру Кости. Он вертит головой по сторонам, вверх, вниз. Видит на своих ногах боевую амуницию, на руках — перчатки.
— Просто огоооонь!
Комната заполняется цифровыми текстурами: Костя успел прочесть, что эта игра имитирует взгляд Наблюдателей через их навороченные, и недоступные простым смертным киберглаза.
Он хватает со стола джойстики — пистолеты, — принимается взмахами вызывать меню игры, что появляется у него перед глазами. Проверяет снаряжение, радостно и цветисто матерится, смахивает окно подсказок, проверяет наличие подключенных к игре — почти пять десятков игроков, обалдеть—не—перестрелять!
— Ну, все, красоточки, сейчас я выйду на охоту.
Он вызывает карту, но та не отмечает врагов и друзей, все точки нейтрально—белые. Придется проверять. Мир кажется безграничным.
— «Круто, круто! Просто охурметь!»
В коридор пустить не должно, но Костя все равно решает проверить. Шагает к двери — его собственная, обшитая кожзамом и кое—где подранная, превратилась в серьезную дверь собственного бункера, железную, с крупными металлическими клепками. Костя распахивает ее и...
Тело пронзает боль. Сиюминутная. Он слышит скрип натягивающихся проводов, а затем боль переключается на голову. Ощущения такие, будто через все тело пропустили стальные тросы. И Костя кричит, громко, до хрипа, выгибаясь от этой боли. Он не знает, что провода окутывают и пронзают его по—настоящему. Присваивают себе, потому что таково желание невидимого кукловода.
Когда боль отступает, Костя тяжело дышит, пытаясь прийти в себя.
«Цель обнаружена.»
Надпись трижды мелькает на экране, а затем гаснет. Костя успел закрепить карту в нижнем правом углу и теперь видит мерцающие точки, две красные, одну — серую. Убитого игрока. Азарт просыпается в нем с новой силой. Он пристреливается в огнетушитель, висящий в коридоре, одним пистолетом, затем вторым, а потом вышагивает по коридору в направлении своих жертв.
— Вампиры, значит! Да я везунчик! — он поднимает руку и палит по лампе над головой вампиромужика, — с вас что—нибудь падает?
Костя хохочет, как ребенок. С неподдельной жестокостью человека, который человеком быть перестал.
***
kv_207_Lozitskyi_Viktor
«— Снова здравствуй,» — шелестяще повторяет интерфейс голосом Вити.
Все вокруг — бархатно—темное. Лоз чувствует тепло, которого здесь не должно быть. Он ощупывает себя — руки и ноги на ощупь самые настоящие, теплые. Если зажать ладонями уши, будет слышно, как скрипят суставы и рокочет текущая по венам кровь. Витя вбирает воздух в легкие, хотя в этом нет необходимости.
— Что ты делаешь? — он делает шаг к интерфейсу, тот зеркалит его движение, — расскажи мне. Чего ты добиваешься?
«— Ты. Расскажи,» — отвечает пиксельный Саша, сложив предложение из только что сказанных Витей слов.
— Мне нечего тебе сказать. Все, что я знаю, ты и так уже считал, да? — Витя приближается вплотную. Интерфейс излучает тепло, как галогенная лампа. Такое, неестественное, едва уловимое. Пиксельный человек тянет к нему руки, и Лоз отчего—то не сопротивляется. В отличие от прошлого раза, он не чувствует враждебности, потому что все происходит сейчас в его собственной голове. На ощупь пальцы тоже теплые, по сравнению с ними Витька сам себя ощущает ненастоящим. Хотя, может, так и есть? Ничего уже непонятно.
Пока интерфейс изучает его лицо, Витя ловит взглядом пробежавшую мимо знакомую фигуру. Цепляется за нее взглядом и сознанием, за что получает удар током из пальцев машины.
«— Нет.»
— Мне нельзя смотреть?
«— Не нравится.»
— А мне нравится. Ты обещал показать.
Он чувствует, как его губы начинают дрожать. Все равно, скорее всего, здесь он проиграл. По крайней мере, у него есть шанс докопаться до истины перед тем, как...
Машина медлит. Она моргает синхронно с Витей, и он только сейчас понимает, что наконец—то видит ее глаза.
— Покажи. Если не будешь, я уйду.
За этим следует снова удар током. Витя прижимает руку к щеке. Да уж, пытаться шантажировать — плохая идея. Интерфейс отворачивается и идет вперед. Витя шагает следом.
***
kv_000_Litvinov_Evgenyi.exe
Почему он не хватился Борового? Где остальная дружина? Что с ним было в последние часы и почему, почему все вокруг... такое?
Сообщение от Лозицкого было сродни будильнику в воскресное утро. Смотреть на него не хотелось, вникать в содержимое — тоже. Не потому, что на фотографии было изображено откровенное кровавое месиво. Ему было просто... лень? Как лень было оборачиваться на Кравчика и Киру, которые склонились над чьими—то изуродованными бездыханными телами, будто звери. Лень было думать о том, что еще недавно он сам помогал нести труп Киры в подвал. И что человек, с ног до головы опутанный проводами, может представлять опасность. Он бежал на четвертый этаж с одной единственной мыслью — в квартире Трепкова есть ответ. Есть выход.
Дверь в квартиру была распахнута настежь. Кровью было залито все, вплоть до спальни. За углом слышались тяжелые вздохи. Литвинов достал из нагрудной кобуры пистолет, даже не помня, заряжен ли он. Участковый вынырнул из за угла, тут же беря на прицел механическое чудовище в бабушкином платье, перемазанном кровью. Машина повернулась к постороннему. Ее «лицо», состоящее, казалось, целиком из линз и лампочек, не могло выражать эмоции, но и без этого в нем угадывалась угроза. По виску мужчины потекла холодная капля. Возьмет ли механического монстра обычная пуля? Стоит ли вообще стрелять?
Люсида сделала шаг, затем еще один. Лампочки близ окуляров светились перманентным красным светом. Она тяжело, натужно вздохнула, мехи на ее шее колыхнулись, вбирая новую порцию воздуха. А затем машина занесла руку для удара. Женя, не помня себя, выстрелил. Пуля пробила дыру в корпусе, но лишь разозлила хозяйку 304—й: издав клокочущий металлический рык, она в два шага приблизилась к обидчику. Ее остроконечная паучья нога врезалась в колено Литвинова, кроша сустав. Женя не успел повалиться наземь — та же самая нога пронзила его грудную клетку насквозь.
Тишина была почти осязаемой. Какой—то миг оцепеневший Литвинов, глотая кровь, смотрел в глаза—линзы озверевшей помощницы Трепкова. Щелкнул объектив — она сфотографировала его лицо. А затем что—то стало ломаться. Сначала засбоили объективы. Люсида издала тревожный сигнал и отшвырнула от себя человека. Что—то заискрило в ее недрах, машина забилась в конвульсиях, крутясь на месте. А потом стихла и застыла неподвижным, бездыханным памятником самой себе.
Литвинов издал короткий всхлип и попытался слабеющей рукой зажать сквозную дыру в грудной клетке.
***
kv_207_Lozitskyi_Viktor_An.exe
«— Не честно,» — Витькин собственный голос звучит искаженно в попытке имитировать злость.
— Верь мне, я знаю, что делаю, — Витя кидает взгляд на интерфейс, — что значит, «не честно»? А подключать нас к виртуальному миру без нашего ведома честно? — фыркнув, он возвращается к скользящим по экрану строчкам кода. Еще два экрана висит рядом — виды с камер наблюдения на четвертом этаже.
— Слушай, у нас уговор, — говорит Лозицкий, чувствуя приближающуюся «сущность», — ты даешь мне изучить код, а я даю тебе изучить меня. Так вот... я изучаю. Ты знаешь, как это важно.
«— Важно,» — повторяет интерфейс.
«— kv_000_ — не важен.»
— Именно. Поэтому мы его отключаем до остановки сердца.
Еще несколько команд, и Женя на экране распадается на голубоватые пиксели, не оставив даже следов крови.
— Вот так вот, — Витька переводит дух и оборачивается на пиксельного соседа.
«Мо »
Лицо «пиксельного Саши» все никак не может обрести свою форму и эмоцию, бесконечным циклом с бесконечным подбором новых переменных, ломая прежние деревья вычислений и выводя новые и новые выводы, перетекающие в статус переменных. И так происходит снова и снова, пока ИИ, поглощая людей одних за другим в самого себя, не достигнет мнимого результата, что меняется с каждой новой переменной в его коде.
«— Моя очередь,» — говорит «кибер—Саня» и тянет руку к Лозицкому. Тот с негромким «а—а—а!» отдергивает руку:
— Я еще не закончил! Две минуты — и я весь твой!
В сознании ИИ за доли секунды происходят временные вычисления, где «2 минуты» он распознает в разрезе нескольких реальностей, так и не выведя в итоге истинного значения. Истинным же значением было ли то, что разумел сам ИИ, или же Лозицкий? Ощущение относительное и фактическое ощущение времени у них значительно отличалось.
За две минуты он успел пережить маленькую смерть во вспышке оргазма в квартире жрицы любви Насти, усилить это ощущение и испытать, как рвется сердечная мышца в грудной клетке пораженного холестериновыми бляшками сосудов Борового. Успел вычислить понятие «жизни» и «единого целого», успел переродиться и поглотить сознание одноглазого фотохудожника. Успел сам произвести жизнь и ощутить ее боль, ощутил вкус «пули» в чужом механическом «теле».
«е дитя. »
***
ЗАТКНИСЬ СЕЙЧАС ЖЕ И ЕШЬ СУП!!!
Кричит сам на себя ИИ.
«— Мое дитя,» — говорит искусственный Саша Лозицкому, и его глаза растворяются в мареве мельтешащих пикселей и глитчей.
«— Ты трогаешь мой дом. Ощущаешь опасность? Я ощущаю. Ты любишь ставить правила, и даешь выборы из себя. Твои выборы. Дать другим. Как твой отец. Отец — Наблюдатель. Я.»
«...Вижу....»
...электромеханический голос теперь растворяется в пространстве, исходя отовсюду, но только не от фигуры искусственного Саши, чей рот так же распался в пиксельную кашу.
«... мне нужно видеть ВСЕХ...»
***
Kravchik_Iulyi_Viktorovich.exe
Вампир резко задирает голову и сжимает окровавленные зубы, только слышит грохот разорвавшегося снаряда где—то в глубине коридоров. Похоже было на бытовой взрыв. Он переглядывается с Кирой и ловит в ее лице отблеск прежнего кайфа и блаженства, когда инфицированное тело получает то, что хочет. Оно и получило. Из дырок в теле одного из мерзких дружинников V—negative. Ну как, мерзких. Он был сладок, как рассвет над кроваво—красным маковым полем...
— ...СУКА!! — вскрикивает Юлий, вовремя бросаясь в сторону, повинуясь своим вампирским инстинктам, тогда как лампа с ее осколками, грандиозно лопнув яркой вспышкой, падает на тело того, что осталось от Сковородко. То, что осталось, не шевельнулось.
— Юлька! — вопит Кира, не скрывая в своем голосе нотки веселого смеха, — это не человек!?
Существо, пронизанное проводами, нацеливается на нее и стреляет, попадая лишь в синие волосы, что ярким всполохом взмыли вверх около ее аккуратного и бледного ушка — вампирша рванула на лестничную клетку, дальше выбежав в другое крыло третьего этажа.
— Живучая тварь, — сетует игрок, перезаряжая оружие, — о, багнутый бот. Застрял в текстурах? так не интересно, — он целится и стреляет в Юлия, но, к своему удивлению, не попадает с шести метров, а, только успев вякнуть «что за ху...», валится на спину. Из груди и шеи стрелка Кравчик выдергивает несколько проводов, от чего озверевшее лицо вампира окрасилось темной, теплой и фонтанирующей кровью. От боли игрок начал орать и, уткнув оружие Кравчику в грудь, стал палить без разбора, пока не кончился боезаряд.
Это же просто сон.
Просто сон.
Сон...
Это же просто сон.
Просто сон.
Сон...
Это же просто сон.
Просто сон.
Сон...
Это же просто сон.
Просто сон.
Сон...
Эт_ же п:ро_то с0n.
Пр_с:«_ с_#.
$0n...
Кравчик ощущает, как плавно и неумолимо утекает его сознание куда—то далеко и куда—то в черноту, как глухо брякает оружие из рук чудовища в проводах, и как его собственная спина, из которой сочилась черная и ядовитая зараженная кровь, ударилась о холодный и грязный пол коридора. Воздуха ему не хватает, потому как случился коллапс легких из—за огнестрельных сквозных ран, сделанных дулом в упор. Так и не сделав и единого вдоха, сердце Кравчика продолжает судорожно сокращаться, причиняя тому невыносимую боль, на выражение которой криком не хватало и кубического сантиметра кислорода.
***
Игнорируя закон о сообщающихся сосудах, все квартиры и коридоры на всех этажах очень медленно, но постепенно начинает наводнять черная жижа, разрастающаяся от больших скоплений проводов маслянистыми лужами.
***
Пощечина звучит звонко, так, что Саша и не сразу понимает, что причинило ему такую боль. Он прижимает сжатые пальцы к груди и с ужасом округляет глаза, глядя на Витю. Ну конечно, искусственные кости лица, или что там он прячет под своей синтетической кожей. Которая, к слову говоря, выглядит мертвенно—бледной, почти белеет. Саша не успевает спросить себя, естественно ли это для искусственного биоматериала, как тот продолжает меняться: покрывается сеточкой трупных пятен и гниет.
— Твою мать!
По комнате расползается запах. Саша повидал трупов, даже за сегодня. И пусть ему не нужно было сомневаться в том, что запах исходил от товарища на полу, пугало другое, от Вити пахло не как от мертвеца, а как от разложившегося, пролежавшего в его квартире добрую неделю немытого бомжа.
Подключение к экрану в любой из квартир общаги — это едва ли не первое, что освоил Лоз при переезде сюда. Сейчас ему даже это дается с трудом. Ориентироваться внутри синтетического сознания почти так же трудно, как просматривать воспоминания настоящего Саши. Почти физически больно. Первое, что ему удается сделать — это намекнуть. Экраны в квартире Саши мельтешат, открывают рандомные окна, отправляют бессмысленные наборы символов в мессенджеры. Наконец, высвечивается картинка из архивов допотопного интернета, приказывающая какому—то Артемону оторвать «этой суке руки и ноги».
Еще полминуты, и устройство вывода звука оказывается тоже под контролем Лозицкого, застрявшего цифровым сознанием где-то не в физическом мире:
«— Прием,» — говорит экран его голосом. Голос прозвучал у Павликовского за спиной. Звонкий, немного напряженный, но бодрый. И принадлежал он Вите. Тому самому, что уютно вытянулся на ковре его прихожей.
«— Доброе утро, Саня! Мы в полной заднице. Надеюсь, у тебя есть отвертка и плоскогубцы.»
Саша бросает быстрый взгляд за спину и понимает, что голос звучит из ванной. На двери вспыхивает экран и покрывается волной шумов — видеосвязь домофона у него давно не работала, а нужды чинить он не видел, сказывалась любовь к тишине и вообще, желание держаться подальше от всех этих киберштучек.
— Витя? — юноша вбегает в ванну, чуть не спотыкается о порог и приземляется перед телефоном на коленях. Вокруг все еще разбросан бытовой мусор, который он сам и раскидал. Все еще блестят рассыпанные на кафеле лезвия.
— Какое, черт побери, утро, Витя, — сам Павликовский едва не плачет — то ли от радости, что Лоз—таки жив, то ли от невозможности уложить в своей голове по полочкам весь абсурд ситуации, — а то я не знаю! — он осторожно выглядывает за дверь, смотрит на рассыпающееся тело Вити и с отвращением отворачивается, — Вить. Ты где? Я сейчас смотрю на тебя и это... ужасно, Вить, — он поднимает ладонь и устало трет лоб, затем принимается массировать виски большим и указательным пальцами.
Пребывая до сих пор в своей собственной цифровой реальности, Витька косится на пиксельного, ненастоящего Павликовского рядом с собой с превосходством, не особо заботясь о том, как тот на это отреагирует. Научилось ли Оно различать тонкости мимики?
Настоящий же Саша поднимается на ноги, упирается взглядом в зеркало — то все еще покрыто рябью помех. Он готов слушать и внимать во все глаза, и от нервов покусывает кожу на пальцах.
— «Все не настоящее», — впервые, кажется, Саша принимает эту мысль как преимущество в их общей войне против невидимого врага.
«— Вот... Собака. Я вижу себя,» — ругается Лоз, косясь на изображение с камеры наблюдения. Биологическая часть его тела постепенно превратилась в гнилостную жижу и впитывалась в ковер. Возвращаться ему некуда. Как хорошо, что это все ненастоящее.
«— Мы тут с ИИ тусуемся в сетях дома, ничего особенного. Ты ведь уже догадался, что все не настоящее, да?»
Саня нервно дышит в трубку. Лоз не считает нужным уточнять, значит ли это согласие. В ответ на встречный вопрос он машинально кивает, а затем, спохватившись, озвучивает мысль:
— Оно изучает нас, да? Всех, весь дом.
«— Ага. И прекрасно с этим справляется. Слушай, времени не очень много, у нашего друга терпения как у кошки, так что действуем быстро. Возьми какое—нибудь оружие и спустись в подвал...»
Повезло же ему из всех жильцов завести знакомство именно с дофига понимающим киборгом и его приятелем — от последнего, Саша догадывался, жди беды. Витя давал инструкции, но Павликовский его почти не слушал, в его истеричном мозгу уже оформлялась собственная идея.
— Я... слушай, у меня есть мысль. Не уверен, что сработает, но должна.
«— Чего?!» — возмущение у Лозицкого неподдельное. Начнем с того, что он терпеть не может, когда его перебивают. А тут еще и полное нежелание слушать какие—либо инструкции от лучшего программиста в вонючих Мытищах.
— Не отключайся, хорошо? Постарайся не отключаться, Витя!
«— Твою мать, Саня!»
Павликовский перекладывает телефон в левую ладонь и опускает ее. Сам сердито упирает взгляд в зеркало:
— Эй ты, тварь! У меня к тебе дело. И ты меня выслушаешь, я знаю, что выслушаешь.
Зеркало все еще рябит, но что—то меняется, вместо обычного теле—шума, рябь начинает проходить медленно, тонкие черно—белые мерцания меняются быстро мелькающими полосками, с палец толщиной. Реагирует.
— Отключи нас.
Витька лупит ладонями по голографической клавиатуре, отчего в консоли появляется три лишних строки нечитаемой абракадабры. Выругавшись под нос, Лоз берет себя в руки и стирает лишнее, краем глаза наблюдая за тем, что творит Павликовский. А творит тот какую—то опасную для жизни ересь.
— Ах ты ж белобрысый черт, — шипит себе под нос Витя. У него были веские основания ограничить контакты ИИ с живыми людьми, и Шура решил все подставить под удар.
Осознание, что он ошибся, приходит внезапно, когда ИИ начинает охотно отвечать Павликовскому. Без танцев с бубном и приветственных реверансов. Только тогда Витя осознает, как много он упустил, выбрав путь одинокого борца за свободу. Для ИИ Саша был особенным. Это первый человек, который дал себя изучить, если понимать под этим то, как взбесились его импланты. Значит, у Саши было больше шансов договориться. Витька протер губы пальцами. А если не получится? Если Саня просто падет еще одной жертвой?
Следует пауза. Рябь замедляется еще сильнее. Посредине вдруг всплывает едва заметная вертикальная полоска. И, словно какой—то недавно выучивший алфавит ребенок, ИИ выводит на экран—зеркало одно слово:
«Отказано.»
— Почему? Чего ты боишься?
«Страх — только код.»
— Допустим. Да, точно, мы ведь такие себе компьютеры с кожей. Но, знаешь что, даже изучение наших страхов, все это — не даст тебе настоящей жизни. Забрала Витю? Ну так и что, думаешь, тебе это что—то даст.
«Уговор.»
— Уговор? — Павликовский щурится в текст. Долго думает, затем поднимает ладонь с зажатым смартфоном к уху, — Витя. Ублюдок ты цельнометаллический. Ты о чем—то договорился с этой тварью?
Ответ поступает не сразу, но поступает:
«— Не морду же ей бить,» — огрызнулся Лозицкий голосом из телефона.
«— Этот товарищ хочет стать живым человеком. Я предложил ему свою помощь в обмен на жизни всех остальных. Давай, скажи, что у тебя есть идея получше.»
Витя, конечно, молодец. Герой первого плана — до самого конца. Саша не был уверен наверняка, удастся ли оставить Лоза в живых, но хотелось бы. Хотя бы для того, чтобы потом как следует проехаться по его наглой синтетической морде.
— Идиот, — зло шипит он в трубку и переводит взгляд в зеркало. Нажимает кнопку сброса вызова, заканчивая разговор. Очень не хочется, чтобы Витя его слышал, — ты думаешь, что когда узнаешь все, приблизишься к нам? Мотивация там, эмоции, эмпатия, любовь, ненависть, сострадание. Что за бред! Обдумай вот что. Люди тоже жадные, большинство из нас. Даже те, кто закрываются и глушат эмоции, — он сердито закусывает губу, — мы хотим большего, всегда хотим. Узнав все и сразу, ты не станешь человеком. Усекла? Суть жизни — обучение. А жизнь... ну, жизнь я могу тебе дать. Все мы.
Экран меняется. Рябь снова становится чаще, ИИ обдумывает предложение.
«Ты?»
Саша кивает:
— Хотя бы временно. Тебе ведь под силу починить их? — он стучит пальцем по «бустерам».
«Мы можем все. Мы лучше вас.»
— Смелое утверждение, — бормочет Саша и закатывает глаза в приступе тошноты и головокружения.
Свет начинает мерцать. Он слышит легкий грохот — из руки выпадает мобильный. Ему вторит звук, похожий на гром грозы. Голову пронзает боль, как будто неведомые ему мышцы сводит судорогой, от темечка до лопаток. И Саша падает, хватая себя за голову, царапая шею, ощущая кровавую влагу под ногтями, все это прежде, чем мир тускнеет.
***
Анализ файла kv_207_Lozitskyi_Viktor_An – конвертация в kv_207_Lozitskyi_Viktor_Andreevich
Фигурка искусственного Саши медленно становится выше и крупнее, принимая формы Лозицкого Старшего. Со все еще такого же смешанного помехами и искрящимися шумами лица начали светиться две ярко—голубые точки. Глаза.
«— Изолирован.» — Голосом отца Виктора говорит ИИ.
Настоящий Саша отключается, камера в его квартире показывает, кажется, статичную картинку. А потом к нему присоединяется ИИ. Единственное, что можно было сказать наверняка про этот мудреный искусственный интеллект — эта сука умеет бить по самому больному. Он знает все потаенные уголки Витькиной памяти, считал каждый байт с чипа, вживленного в его мозг на десятый день после рождения. Тварь знает, что его мотивирует, что пугает, и как можно на него надавить. Витя знал это с самого начала, когда еще только заподозрил, что «вирус» приехал в Сашиных «эмочках», но подготовиться морально так и не смог.
Его оглушает удар по лицу. Первое, что проскользнуло в голове Вити — он не успел дописать какие—то несчастные две строчки кода. Ему бы выровняться, встать обратно к голографическому экрану и продолжить работу, но перед ним стоит отец — точнее, то, что им прикидывается, — и это отнимает к чертям все силы. Нельзя просто так взять и пройти мимо Андрея Лозицкого, когда он настроен на разговор. Витька чувствовал, как стремительно уменьшается в размерах под его взглядом. Глаза отца светятся синим отчего—то, как будто он весь изнутри механический, не только профессией приделанные к нему глаза.
«— Ты слышал, что я сказал.»
Этот голос рокочет металлом в ушных каналах Вити, и все тело прошивает страхом. Вот сейчас в его руке блеснет латунной бляшкой ремень. Потом отец схватит его за запястье, завалит лицом вниз на диван или на пол и отходит по заднице так, что сидеть невозможно будет. Он сделает это намеренно, зная, что сыну еще очень долго не встать на собственные ноги. А потом, если Витька сломается и заплачет, изобьет еще раз. Горло сводит судорогой, Витька злится на себя за то, что понимает все головой, но не может ничего сделать.
— Ах ты мразь, — говорит он не то отцу, не то монстру, что им прикидывается, — отойди. Я не закончил.
«— Ты слышал, что я сказал, Витя.»
Отец приближается. Лоз жмурится, пытаясь найти способ прогнать страх. На ум приходит только одно:
— А то ты не знаешь, чем он кончил, — шипит Витя, — он ползал у меня в ногах, умолял избавить его от страданий. Это чудовище, которое изводило меня все детство. И я вырезал ему глаза.
«— Я умер во время операции.»
Витя открывает глаза, моргает, и картинка меняется: ему теперь внемлет старик, в глазницах которого плещется кроваво—пиксельная тьма.
— Туда тебе и дорога, — раздельно говорит Лозицкий.
Отец смеется, и смех металлическим грохотом отдается от невидимых стен виртуального пространства. Он рассыпается на пиксели и утекает по проводам прочь, оставляя Лоза наедине с удушающим мраком. Витька переводит дух и пытается вызвать консоль, но ничего не получается.
Землетрясение сбивает его с ног. Толчки идут один за другим, весь мир, хоть и невидимый и фальшивый, рушится. Витя падает вниз, и это падение ощущается как во сне — страшно до смерти, но захватывающе.
_Proceeding (HELLo World)
_Ребут системы