_9
Я жив?_
Павликовского окружает кромешная темнота. Запах сырости бьет в нос. И еще что—то цветочное — он запоздало догадывается, что это Ленкин шампунь, который уже скис, наверное, но он никак не донесет его до урны. Саша протягивает руки над головой, нащупывает дверной косяк, поднимается, включает свет. Мельком видит себя в зеркале и обнаруживает, что под носом у него все, до самого подбородка, измазано кровью. Пульсирует что—то под повязкой на шее. И в квартире пахнет металлически, уже забытый запах.
— Витя? Лоз! — Саша шагает за дверь, но не успевает как следует приглядеться — единственный источник освещения, неоновая надпись «forever young» в другом конце комнаты, не слишком помогает ощутить себя в безопасности. Павликовский делает три шага в темноту, пытаясь вспомнить, где именно лежал киборг, но спотыкается раньше, о тело, пропитавшее своей кровью ковер еще несколько часов назад.
Саша падает, успевая вскрикнуть.
— Отлично! Реальность, которую я заслужил!.. — восклицает юноша, держась за нос, который расшиб уже, по всей видимости, о тело киборга.
Оставалось надеяться, его квартира не превратилась в склад трупов.
Лозицкий распахивает глаза в полумраке и пару секунд просто пытается заново научиться дышать. Механические глаза проводят экстренную наладку систем, из—за чего его руки и ноги пока не слушаются, а челюсть не дает открыть рот и, хотя бы, вдохнуть полной грудью. Витя понимает, что его трясет как в лихорадке. Ему тупо страшно шевелиться даже тогда, когда программа сообщает, что дефрагментация завершена. Его кто—то зовет, затем этот же человек падает, приложившись лицом о Витькину железную руку.
— Ага, — только и может ответить он на комментарий Сани. Принимает сидячее положение. Лицо у Лозицкого мокрое от испарины и слез, бесконтрольно текущих по лицу. Как, господи, хорошо, что здесь темно:
— Жить будешь, Сань? — Слова даются с трудом, Витька встает на ноги и на ощупь помогает Павликовскому встать.
— Буду.
Свет включать киборг так и не намерен, только сам толком не понимает, почему. В неоновом свете модного светильника на стене Саши Лозицкий пытается разглядеть его лицо. Механический глаз дает зум, комментирует состояние чужого лица несколькими безучастными фразами про гематому на лице и то, что пациент скорее жив. Сенсор выхватывает еще одно тело, лежащее ничком на полу, и Витя делает пару шагов назад:
— Окей, ладно, хорошо... — трет ладони, не пытаясь скрыть нервозность. На глаза попадаются целые и невредимые татуировки на кистях. Значит, их подключили раньше, чем он думал? — и что ты ему предложил, Саш? Оно тебе сказало хоть что—то полезное?
Словно в ответ, перед глазами всплывает окошко сообщения:
«У Г О В О Р.»
— Сука, — выдыхает Лозицкий. Он на пределе, — еще не конец, по—видимому.
— Что? Что ты несешь? — да, проблемы еще остались, один только труп в его квартире чего стоит. Но они живы, это уже много. Тело Лоза не напоминает мешок гниющей картошки — руки и ноги на месте, возвышается себе в темноте, со всей высоты своей паранойи.
Одной командой Витя вызывает телефон Кравчика, сам идет на ощупь ко входной двери. Готов кричать от того, что ему банально страшно выйти наружу:
— Сань, прости, — наконец, сознается киборг, — я все на себя взвалил, а тебя в расчет вообще не подумал взять. Ни тебя, ни Юльку, никого. Все сам решу, я же умный, что туши свет, — голос дрожит несмотря на синтетическую гортань.
— Блин, Вить, заткнись и так голова трещит, — в подтверждение Саша трясет макушкой, делает мысленную заметку, что кровь, похоже, останавливается, — ты не видел себя — лежал тут... мне теперь кошмары будут сниться. Ужасное зрелище. Я почему—то не думал... не знал, что ты... вообще весь, ну.
Он замолкает и опускает взгляд. Вроде и ясно, что в темноте Витя его лицо особо не разглядит, но Саша все равно чувствует себя виноватым — как будто бы узнал чью—то постыдную тайну и ткнул в нее человека носом. А потом вспоминает про глаза киборга и делает вывод — нет, разглядит, если захочет.
Витька поворачивается к Павликовскому, видит только черный силуэт на фоне сиреневого неонового света. На секунду сомневается, правда ли с Сашей сейчас говорит:
— ИИ еще здесь. Во всяком случае, в моей башке точно сидит, — киборг стучит себе по виску, — мне без помощи не справиться.
Попросить прямо ему сил не хватило. Только не после того как его самомнение размазали по стенке. Витька жмет на кнопку электронного замка, готовясь к тому, что может там увидеть. Ничего еще не кончилось.
— Может, зря ты паникуешь, а? Откалибруй там свои системы или что у тебя... не знаю. Мы с ИИ... типа, сделку заключили, да, — он ступает ближе, обходит Витю — в квартире он чувствует себя увереннее, несмотря на темноту. Все же, собственное жилье, — сейчас выйдем наружу, и все будет как раньше, вот увидишь.
— «Этот цифровой монстр не должна тронуть никого, кроме меня. Мы договорились.»
Павликовский кладет руку на ручку двери, поворачивает ее до щелчка. И отворяет наружу.
Последнее, что видят Саша и Витя, это пронизывающий насквозь болезненнобелый свет, а затем декорации меняются, остается только головная боль.
файл Kravchik_Yulyi.exe
Кравчик из одного безумия устало ковыляет до другого, совершенно не понимая, где он, что он, как он, куда он. Через лабиринты из телеэкранов, направленных точно на него, через рупоры с обвинительными речами в его «инаковой» природе, порицающих физическое отклонение генов, цепочки ДНК, за вечную жажду. Впереди коридора слышно привычное позвякивание чайной ложки о стеклянное горлышко литровой банки, о край стеклянно—металлизированной кружки, которую использует Лоз, когда хочет выпить самый крепкий и самый сладкий в доме чай.
Коридор безумия и не думает кончаться. Сколько он так плелся?
***
— Юлик, — поет нежный женский голос где—то сверху, — эй, Ю—у—ули—и—ик, — это Кира, и она под кайфом, от чего глаза блестят неестественной влагой, — вставай давай, иначе нас поймают прямо в общественном туалете.
Кравчик обнаруживает себя сидящим на унитазе, со спущенными штанами. Над ним восседает вампирша и поправляет футболку, скрывая под ней свою бледную кожу инфицированной, также скрывая и свежие синяки, от которых остались лишь еле заметные отеки на животе.
Непонимающе воззрившись на возлюбленную, Кравчик боится задавать какой—либо вопрос.
— Ты чувствуешь запах? — она шмыгает носом и, заметив сморщившееся лицо Кравчика, хихикает и тыкает того в нос пальцем, — я не про запах дерьма, глупенький! Я про кровь. Кого—то пришили, пока мы тут... пока ты валялся в отрубе... о—о—ох, эта штуковина на мескалине — просто улет... — она тянется и расслабленно ложится на все еще недоумевающего Кравчика, — даже тебя сшибла.
— Даже меня, значит? — спокойно переспрашивает Юлий, стараясь припомнить последние минуты до того, как он очутился здесь. К сожалению, ничего не выходит.
— Сколько я тебе говорила, что на синтетике можно спятить? Добро пожаловать в мой клуб.
— Я ничего не принимал, — вампир делает попытку сесть прямо и не лежать ноющей спиной на холодном унитазном бачке, и из—за этого движения Кира неловко плюхается голой задницей на замызганный кафель, чертныхнувшись под себя, — мне надо в свою комнату, — он встает и подтягивает штаны, быстро застегивает.
— Вранье — один из первых признаков наркомана, — обидчиво замечает девчонка и тоже поднимается, чтобы подмыть из общественной раковины свою тощую, но приятную глазу задницу, — ты сам так говорил.
— Говорил.
Вода плещется и заглушает звуки за закрытой дверью, а за дверью — коридор, за дверью течет обычная жизнь Мытищенских трущоб.
Не дождавшись девушку, Юлий выходит наружу и, сунув руки в карманы, да опустив глаза в пол, проходит мимо Евгения Литвинова и пары дружинников, опрашивающих старушку Антонину с западного крыла их 3—го этажа.
— А чего вы кровососов—то не спросите? — бросает эта женщина во вживленный в голову респиратор, от чего ее слоноподобная маска вместо лица недобро зыркнула участковому через плечо. Кравчик, сжав клыкастые челюсти, да скрыв это за плотно сомкнутыми губами, прошел мимо, внимательно прислушиваясь к тому, чтобы за ним не пошли следом.
— Эти инфицированные... помяните мое слово, он пошел пользоваться тем, что бедная Мартынина погибла от несчастного случая! Хлядьте—хлядьте на него, насквозь вижу! — она потрясла своим дряхлым кулаком, и если бы могла, то сплюнула бы на пол, как это делала до того, как ее рот не перекрыли пластиком с трубками. А участковый, видимо, намеренно проигнорировал обвинительные речи в сторону Кравчика.
— Старая сука! — бросает внезапно появившаяся из туалета Кира, бросив средний палец в сторону соседки. Девчонка тут же прошмыгивает мимо дружинника Борового, что в порыве праведного и, безусловно, благородного в его собственных глазах гнева попытался схватить синеволосую вампиршу, но претерпел неудачу:
— Я за ней.
— Отставить, — спокойно произносит Литвинов, даже не глядя в сторону, от чего дружинник бросает попытку нагнать хулиганку и, скрестив руки за спиной, начинает бесцельно шататься по коридору.
— Я уже не раз так делала, они, как—будто, спят. Можно было бы их подкараулить и резануть им руку или ногу... всего лишь пара капелек, — девчонка подхватывает угрюмого Кравчика под руку, и так они вместе доходят до квартиры №207.
Юлий достает вибрирующий входящим вызовом телефон, обернувшись и смерив глазами v—positive щель коридора, в которой было видно приоткрытую дверь квартиры №203, квартиры Дмитрия Черных:
— Алло? Ну вы там закончили с «бустерами»? — настолько спокойно и привычно звучит этот вопрос для Лозицкого, будто бы ничего до этого не происходило страшного и непонятного.
А в это время мимо квартиры №302 прошел человек, что абсолютно тривиальноразговаривал по связи. И у него был голос Степана Трепкова.
— На самом деле нанофаг его знает, зачем я к вам пришел... — говорит Саша каким—то не своим голосом и морщится. Звук такой, думает он, будто ему на голову надели кастрюлю, но это, наверное, из—за «бустеров». Да, точно, чертовы «бустеры», голова из—за них так болела, что он не помнит, как дошел до 207—й.
Он хлопает себя по карманам в поисках зажигалки, но находит мобильник. Тот принимается вибрировать, стоит Саше извлечь айфон из кармана. На экране фото Ленки и сердитое: «где тебя носит???» — он видит только это сообщение, а еще десяток, более ранних, не читает. Есть также дюжина пропущенных звонков, с этим тоже решено разобраться позже, когда они закончат. Лена чудесная, рассеянно думает Саша, переживает.
У Вити звонит телефон, Павликовский машет рукой, мол, все в порядке, я подожду, и сам хватается за мобильник, потому что он начинает в очередной раз звонить.
«— Ну, наконец—то! Что происходит, Сань? Тут дружинники приехали, говорят, убили кого—то. Я уже напридумывала себе всякого, но выйти боюсь. Ты где?»
Диалог быстро меняет настроение и тему. Саша признается, что зашел к соседям из—за головной боли и его уличают в факте измены:
— «У одной из тех шлюх этажом ниже, да? Я видела, как она на тебя смотрит».
Все оправдания предсказуемо заканчиваются крикам, требованием уехать из этой дыры, даже если придется вернуться к родителям, и слезами. В беседе Саша принимается мерить шагами чужую кухню. Почему—то никак не выветривается ощущение, что все это уже было, но как будто как—то иначе. Разговор заканчивается, как только Саша устает искать оправдания. Телефон он выключает и кладет на столешницу. Тут же, наконец, находится зажигалка.
— Лена звонила, — зачем—то говорит он Вите и ловит себя на том, что расчесывает ногтями внешнюю сторону правого запястья — ужасный нервный жест, не ясно, откуда взявшаяся привычка, — девушка моя.
— С Ленкой—то давно встречаешься? — задает вопрос с намеком киборг, под видом обычного любопытства человека, который любит везде совать свой нос. Витя все еще хранитель этого гадюшника, а, значит, должен знать все.
Павликовский прикуривает и затягивается, но вкуса не ощущает:
— Давно... Юлик. Слушай, был же Юлий еще. Куда он делся? Я тут вспомнил, что к нему приходил. Если нет времени, то я пойду, наверное, меня девушка заждалась. Вроде не так уж и болит, — Саша делает шаг к двери и замирает, оглядываясь на Витю, — ты знал, что Эльвиру Геннадьевну из 202—й убили?
«— Снова»
— Мне кажется... такое чувство, что я знал об этом, до того, как Лена сказала. Или кого—то уже убивали на этой неделе?
Витя в ответ улыбается уголком губ, поджигая сигарету. Так, будто что—то знает, но сказать прямо не будет интересно:
— Слышал, — бросает он, жеванно так; умалчивая, что об этом еще только начнут говорить в общем чате через полчаса, — я же всегда все первым узнаю.
Он поднимается на ноги, правое колено тихо жужжит — пора смазать. Берется за вскипевший чайник, разливает по чашкам коричневую бурду с гордым названием «кофе». Лоз ставит перед Сашей чашку, небрежно отодвигая лоток с инструментами. Пристально смотрит на Павликовского, запивая горечь сигареты не менее горьким кофе. Саша выглядит хорошо. Замученный только, но у него всегда вид изможденного поэта, не спящего ночами из—за обилия мыслей. Поэтому он носит «глушилки». Да, здесь их называют именно так.
— У тебя моды коротят, вот что я тебе скажу. Несерьезно, но лучше посиди, пока я их откалибрую, а то по телефону не сможешь говорить вообще никогда.
Витька сам себе смеется. Сане если дать выбор — снять глушилки или отказаться от телефона, он свою «лопату» в ведре утопит.
— «Технофоб несчастный,» — с нежностью думает Витька.
— А Юлька шляется, как обычно, где—то, — зажав сигарету в зубах, Лоз ковыряет мелкой отверткой шалящий глушак над ухом Саши. В этот раз он выглядит иначе. Форма другая, более удобная, — у него ж эта, подружка завелась. Кира. Знаешь такую? С синими волосами бегает, жрет всякую химию и грозится откусить кому—нибудь зад. Они с Кравчиком быстро общий язык нашли.
Глушилка мигает диодом — быстро—быстро так, с неравными промежутками. Механические глаза ловят сигнал, расшифровывают, выводят сообщением. Очень мило, морзянка. Никогда не устареет.
— Сиди смирненько, Александр Батькович. Я буду нежен, — Витя плотоядно улыбается и пинцетом крепит шнуры калибратора к глушилке.
крепит шнуры калибратора к глушилке.
крепит шнуры калибратора к глушилке.
крепит шнуры калибратора к глушилке.
крепит шнуры калибратора к глушилке.
крепит шнуры калибратора к глушилке.
крепит шнуры калибратора к глушилке.
крепит шнуры калибратора к глушилке.
крепит шнуры калибратора к глушилке.
крепит шнуры калибратора к глушилке.
крепит шнуры калибратора к глушилке.
крепит шнуры калибратора к глушилке.
крепит шнуры калибратора к глушилке.
крепит шнуры калибратора к глушилке.
крепит шнуры калибратора к глушилке.
крепит шнуры калибратора к глушилке.
>
>Автосохранение образа
***
Часом ранее ослепительно белый свет сотворил с Витькой жестокую штуку. Сначала отнялись ноги, затем руки тоже пришли в негодность — отпали от него ржавыми ошметками и растворились в воздухе, оставляя кусок плоти, каким—то образом сохраняющий способность дышать и мыслить.
«Я — ферма Юлия Кравчика.»
Витя открыл глаза, проморгался. Он чувствовал себя большим младенцем — ни пошевелиться, ни нос почесать, ни позу сменить. Лежи, верти головой, моргай, ходи под себя. Больше ничего нет, только татуированный торс, разметавшиеся по подушке длинные волосы и глаза — свои, живые, слезящиеся.
— Только не это, — Витя растянул губы в улыбке. Не то засмеется, не то сейчас заплачет.
— Ты пришел в себя.
Констатация факта. Галочка в журнале.
— Сможешь рассказать, что испытал?
— Лучшее... что со мной случалось, — все—таки расплакался. Даже лицо утереть нечем.
— К хорошему быстро привыкаешь. Мы видели, каким ты себя там создал.
— Я попытался максимально приблизить себя к реальности.
Чужая рука услужливо промакнула салфеткой щеку и ухо:
— Да, Лоз. Ты всемогущий.
Витька стиснул зубы, зажмурился, шевельнул мысленно всеми четырьмя механическими конечностями. Своими волшебными киберпротезами, которых в реальности не существует и существовать не может, потому что у человечества еще нет таких технологий. Зато виртуальную реальность изобрели отличную.
— Суньте меня назад.
— Виктор, ты свою задачу выполнил.
— Да бросьте. Я вам больше пользы принесу там, чем здесь. Я в принципе пользу могу принести только там.
— Ты предоставил нам достаточно данных для анализа. Если еще понадобится, мы к тебе обратимся.
— Начальник, тебе жалко для умирающего, что ли? — Витька задрал голову, но доктор уже ушел.
В палату вместо него прокрались мрак и тишина, мерзкая и давящая, почти как присутствие ИИ в мозгу. Витька стиснул зубы. Единственный способ прекратить это — откусить себе язык. Он думал об этом ранее, но затея казалась пренеприятной — больно, кровью захлебываешься; гадость, короче. Сейчас эти неудобства перестали казаться мелочью. Лоз прижал резцами кончик языка на пробу. Не стоит доводить отчаявшегося.
Через какое—то время дверь в палату скрипнула, кто—то молча прошелся между кроватью и стеной, прямо к установке, к которой Лозицкий был столько времени подсоединен.
— Передумали? — Лоз хмыкнул и снова запрокинул голову в надежде увидеть собеседника, но тот оставался вне поля зрения в тени и молчал. Электроды на руках и груди Витьки мигнули, неизвестный щелкал кнопками на клавиатуре. Это был не его доктор.
— Это билет в один конец, — сообщил знакомый голос.
— Прекрасно, — Витька засмеялся и в тот же миг рухнул в виртуальнуютьму.
— Готово.
Глушилки перестали материться морзянкой и теперь только изредка перемигивались между собой. Витька, донельзя довольный, уронил пепел с сигареты на колено Саше и откинулся назад на стуле как художник, закончивший труд всей своей жизни.
— Прекрасно, — бормочет себе под нос и гасит окурок прямо о стол, прекрасно зная, что Кравчик потом пропесочит его за это, — в смысле, глушаки твои. Ну и я, конечно, всемогущий, чего уж.
Чат взрывается новостью, как и ожидалось. Соседи паникуют, дружинники звонят в двери, где—то в подвале ревет испуганная химера и Юлик спешит в подвалы, чтобы спрятать следы своей незаконной деятельности.
А Витя смеется, держа механическими пальцами кружку с остывшим кофе, дурашливо притопывая механической ногой.
Подбор сценариев_
***
Медицинский центр передержки лиц с ограниченной мобильностью напоминает улей на высоченном дереве, являясь ответвлением огромного государственного медицинского учреждения, начиная свой отсчет где—то с 67—го этажа вечно горящего электрическими огнями и рекламными панелями небоскреба. Стрела эта возвышалась и венчала юг Мытищинского района, холодно взирая на трущобы с высоты птичьего и машинного полета. Хотя, нынешние птицы давно уже не летают выше уровня помоек.
На мертвенно—бледной, свежевыбритой щеке вампира еще кажется теплым, еще щиплет легкой щекоткой случившийся сильный удар старшего v—negative хирурга, коими тот настраивал v—positive на эффективное заступление на смену, если замечал в глазах инфицированных подчиненных хоть малый намек на голод. Учитывая, что голод те испытывают перманентный, старший хирург, Ерков Сергей Геннадьевич (не стоит запоминать это имя), на свое личное усмотрение и по вдохновению (ведь с детства он мечтал быть художником) оценивал то, насколько сдержанны вампиры на службе. Его не интересовало, что все они прошли множество испытаний, чтобы оказаться на службе здравоохранения в государственном учреждении, и применял свои воспитательные меры, кои поощрялись большинством v—negative. Считалось, что вампиры в своем «эволюционном» развитии теряли восприятие личного самосознания, а если проще — деградировали, относительно обычных людей. Потому многим сторонникам позиции доминирования не зараженных над зараженными снижение социальной планки и норм «общечеловеческой» морали последних позволяло умолкать совести первых.
«Кравчик Юлий, врач—хирург 1—й категории, гражданин класса А, V—POSITIVE» — исчерпывающая информация на карточке, глянцем отблескивающей с его белоснежного халата дает этому маленькому существу свободно перемещаться по отделению для реабилитации инвалидов. Он встречается коротким взглядом с парой прошедших мимо него протезистов, таких же инфицированных и, не сбавляя быстрого шагу, проходит дальше, направляясь к «палате овощей», как они на сленге называли тех, за чью реабилитацию отказались платить родственники, или государство по тем или иным причинам свернуло свои щедрые льготы и субсидии.
На часах, ярким табло встречающимися на каждом дверном проеме, уже было 00:19, 00:20, 00:20... пока цифрами 00:21 не встретила его очередная закрытая дверь. Доступ по карточке (первая категория имеет право доступа к обреченным и всеми кинутым овощам, пребывающим в цифровом раю, что с барского плеча манной небесной ссылает на них Родина) позволяет открыть эту дверь, и Кравчик бесшумно проходит в ярко—освещенную палату с одним единственным пациентом, хотя помещение вмещает 5 койко—мест. Читает на висящей на торце койки имя — Лозицкий Виктор Андреевич. Как странно, что человеческое имя может принадлежать прямоугольному, костлявому, обтянутому татуированной кожей телу, из которого торчит только голова, в кою чуть ли не православным металлическим диском, аки нимбом, небесной короной впивалась система, позволяющая мозгу создавать иллюзию настоящей жизни — великолепная «СУИ»
Пальцы вампира уверенно обхватывают поручень торца койки на колесиках. На вид тщедушный докторишка умудряется потянуть ее на себя и вместе с системами поддержания жизни аккуратно выкатить пациента из палаты, дальше отправляясь с ним по коридору и к лифту.
***
— Он — биомусор, и уже никому не нужен, — спокойным тоном говорит Кравчик, любуясь своим видом в отполированном зеркале над раковиной... он любовался своими очками, маской, шапочкой, халатом, перчатками, белизной полиэстера и пластика, блеском хрома, отсутствием какой—либо своей идентичности, индивидуальности под облачением идеального образа хирурга. Да... это была она — мечта, исполняющаяся наяву.
— Но, — он повернулся к команде своих коллег в количестве девяти штук, собравшихся ангельским кольцом вокруг операционного стола, на котором лежал обрубок с головой, или то, что осталось от Лозицкого Виктора Андреевича к его 25—ти годам, — если у нас сегодня все получится, мы вернем его к настоящей жизни, мы докажем, что инфицированные наравне с отрицательными могут вести свою практику и своих пациентов, — он обвел обезличенные лица коллег и улыбнулся за своей маской, — либо мы изменим историю и спасем миллионы таких, как мы, или... — Юлий слегка запнулся, — нас уволят, — сухо завершил он.
По гробовому молчанию, царившему в ярко освещенной операционной, в которой ныне должна была производиться незаконная хирургическая деятельность, не согласованная с вышестоящим тем же самым пресловутым Степаном Ерковым, а то и выше, было ясно, что V—positive, решившиеся на эту деятельность, осознают свои риски. Ну, или, им казалось, что они эти риски осознавали в полной мере.
Какой же исход мог бы быть наихудшим? Смерть ли?
Кравчик подходит к пребывающему в цифровом сне телу без рук и ног, наклоняется над головой того, пока коллеги готовят погрузить пациента в глубокий наркоз:
— Могут быть сбои работы Системы Сна, — комментирует один из коллег, переведя свой не вживленный протез руки в положение для внедрения малых синхронизаторов в тело.
— Это твой счастливый билет в один конец, — ласково произносит Юлий и поднимает голову на стоящего напротив второго протезиста, — включи—ка телевизор, а то работа предстоит долгая, и если в «СУИ» будет сбой, Вите может стать скучно.
Шутки шутками, но телевизор включили.
Операция началась.
— Давление падает.
«...с прискорбием сообщаем, что в своей квартире найден мертвым...»
— Сердце не справляется, он не выдержит двустворчатый протез, придется пересаживать...
«...сын бывшего мэра города Москвы, Павликовский Александр Максимович. По предварительным данным смерть наступила...»
— Слишком сильно поражены костные ткани vertebrae cervicales, мы не спасем тело.
«...в результате убийства. По предварительной версии следствия, злоумышленник пробрался в квартиру Павликовского, которую он снимал со своей девушкой и, застав хозяина одного в ванной комнате, нанес ему несколько ударов в голову, затем нанес колото-резаные раны в область живота...»
— Что за бред.
— Да суициднулся он, как пить дать. Ты же знаешь его отца.
— Поищи ка в нете больше про этого парня, даже интересно стало, что в других репортажах будет.
«...Это был суицид! Он всегда ходил такой угрюмый, никогда не показывался из своей квартиры!..»
— Черт, Юлик, мозг просто сходит с ума!..
— Вы его не погрузили в СУИ..?
— Черт! Он не должен был проснуться!
— Он не проснулся, Система работает, смотри на табло.
— Тогда с какого перепугу такая кривая?
— Нормально... нормально.
— Ты его убил. Тело на свалку.
— Он жив. Просто осталось найти новое тело, лучше биомеханическое. И мне понадобится ваша помощь. Всех вас... и если у нас все получится... мы всем ИМ докажем, что имеем право сами спасать жизни. По—настоящему спасать. Не только тело. Если у нас получится.
Если получится.
Если...
***
Книга падает на пол, шуршит смятыми о паркет страницами, скользит по полу, почти полностью исчезая под единственной в палате койкой.
Елена Попова, младшая медсестра отделения реанимации и интенсивной терапии больницы Склифосовского, нехотя поднимается с кресла, и опускается на колени, чтобы достать свое ночное чтиво. Уснуть в перерывах между сменами совсем не стыдно, когда твой обычный график — восемнадцать часов ассистирования именитым ханжам из руководства, а ведь нужно успевать еще и учиться. Чтение же коматозникам — просто блажь, которую Лена позволяет себе уже давненько.
Дверь тихонько скрипит как раз в тот момент, когда девушка накрывает обложку книги ладонью.
— Лен? Ленка!
Она поднимает голову, оборачивается через плечо и обнаруживает за спиной Кольку, универского приятеля, перекочевавшего за ней и в больницу, но теперь на ролях парня.
— Не кричи ты, — тихонько шипит на него Лена.
— А то что, разбужу твоего больного? Так, может быть, ему как раз этого и не хватало, — смеху ради, Колька наклоняется к койке с лежачим больным — его ровесником, только из—за продолжительного сна кажущимся не только младше, но еще и каким—то по—настоящему выдохшимся, исхудавшим, и начинает кричать:
— Эй! Есть кто на борту?! Прием! Вас зовет родина! Проснитесь! — разочарованный, парень поднимает на Лену взгляд, — ничего. Нулевая реакция.
— Ну что за дурак! — восклицает Лена, хотя тень улыбки и проскальзывает на ее лице.
Пациента ей жаль. Еще бы, такой молодой, а уже столько лет в коме, без надежды на улучшения, потому что все лечение проходило слишком уж однообразно. Даже родственники, навещающие больного, уже потеряли надежду — Лена хорошо видела это по их виноватому потускневшему взгляду, попыткам не смотреть, будто кто—то их осудит. Хотя, кто—то и осудил бы, но не Лена. Она—то уж понимала все особенности подобного состояния. Как врач, как исследователь, как просто—напросто любопытная женщина.
— У него, между прочим, болит голова, — констатирует Лена, подняв взгляд на график активности мозга, — вот, смотри.
Экран отображает очаги активности, но все время отражает не то, что хотят увидеть врачи. День за днем, мозг пациента выглядит так, будто он просто провалился в слишком глубокий сон. Глубокий и очень уж реалистичный.
— Еще бы, с его—то диагнозами и примочками. Сделали из человека черт знает кого, — ругается Колька.
— Никто же не знал, что это не поможет, — со вздохом сообщает Лена и протягивает к пациенту руку, проводит пальцами по вискам, отодвигая в сторону пряди и бросая быстрый взгляд на мелкие покраснения — шрамы от операций. Все — неудачные. Но по своему опыту девушка знает, что мир, в котором она пыталась стать достойным специалистом в своем деле, был заточен скорее под неудачные попытки, чем под равнодушное признание, что помочь уже ничем нельзя.
Александру Павликовскому тоже пытались помочь. В Склиф он попадал раз восемь, в первый — еще подростком. В предпоследний — грустным, сломанным Питером Пеном — таким Лена застала его впервые, таким запомнила, такую книгу выбрала для него в первую ночевку в его палате, когда Павликовский вернулся уже в последний раз. В качестве даже не вполне человека. Колька называл таких «мешками с органами», другие врачи фантазию не тратили, использовали незамысловатое слово «овощ», вот только все они ошибались. Потому что Саша — был случаем уникальным. Даже в этом состоянии, его мозг проявлял довольно интересную активность. Нет—нет, да удивляя врачей уверениями Елены, что Павликовский, мол, иногда смотрит яркие образные сны, особенно, после ее чтения. Но разбудить его все еще оставалось штукой невозможной, даже для их прогрессивного века.
— Хотел украсть тебя поужинать, но, похоже, в сравнении с этим мешком, у меня нет никаких шансов, — Колька фыркает, оглядывается по сторонам, и отворачивается, наконец, заприметив у стены кресло, — посижу тут с вами.
Лена открывает было рот чтобы возразить, но тут же закрывает, осознав, что ситуацию это не исправит. В конце концов, лишние Колькины уши — не такая большая беда.
Она заканчивает проверять показатели приборов и устраивается обратно. Тем временем, назойливый бойфренд успевает подтянуть свободное кресло поближе, и устраивается рядом. Какое—то время Лена ищет потерянную перед сном страницу, и возвращается к чтению.
Ни Лена, ни тем более Коля, не замечают мелких вспышек активности, выводимых на экран медицинского терминала. Саша видит очень красочные, и очень пугающие сны. Иногда он — главный герой и главная проблема собственных сновидений. Иногда жертва. Иногда спаситель.
Рядом с Сашей есть и другие персонажи, очень похожие на настоящих, потому что они тоже боятся, тоже совершают ошибки и, как все настоящие герои, стремятся победить. Вот только нельзя победить собственный разум.
— Что ты...
— Глупая книжка, — голос Кольки похож на рычание недовольного кота. Книжку он вырвал у Лены из рук и теперь с недовольным видом перелистывает. До конца осталось не больше десятка страниц. Дочитывать он, конечно, не собирается, зато ловит взглядом многообещающее «Продолжение следует...» на последней странице.
— Будущее, вампиры, киберпанк какой—то бестолковый а-ля «Матрица»... Даже до «Матрицы» как до луны! Вирус вампиризма, ну что за бред! В Мытищах! — теперь он смеется, и то, как Лена вскакивает с кресла и краснеет от злости, только сильнее его раззадоривает, — ну что ты смотришь на меня так? Глупая книга. Бестселлер из ближайшего киоска? А в конце что? Конец света? Лично я болею за ту нимфоманочку, потому что она единственный симпатичный и интересный персонаж...
— Ну, знаешь, — от злости девушка даже тихонько топает левым каблуком с громким щелк! а затем разворачивается, быстро хватает сумочку и выскакивает из палаты.
— «Я еще не решила.»
— Во дела! — Колька присвистывает, захлопнув книжку и обнаружив на оборотной стороне титульника фото своей подружки. А затем обращается уже к Павликовскому, – прости, приятель, боюсь, на этом твои читательские вечера заканчиваются. Реши сам, чем закончится история.
Колька поднимается с кресла, сует книжку под мышку и покидает 302—ю палату.