Не твой крест

— Алло? — надеюсь, мой голос не дрожит.

— Ник, привет, Митя не у тебя? — он бросается небрежностью, словно мы старые добрые друзья.

— Нет, а что? — блуждаю взглядом по окнам, хотя не уверена, что окна Шафер выходят на эту сторону.

— Ну, как обычно, блять... Ладно, если он объявится, набери, плиз. — Макс кладёт трубку.

Сводный брат Максима уже пару раз сбегал из дома после ссоры с родителями. Или не только с ними. Если в первый раз мы обнаружили его в гостях у одноклассника, то во второй он нагрянул прямиком ко мне домой. Знал, у кого кишка тонка выдать его. Сейчас пацану должно быть лет четырнадцать. После расставания с Максом, мы не виделись. Звоню маме.

— Ох, у тебя там всё хорошо? — вздыхает она из динамика.

— Прости, что не предупредила! — тут же выпаливаю. — Митя не приходил?

— Приходил какой-то мальчик — постучал в окно и убежал.

— Чёрт! — я прикусываю язык. — Прости! Если он...

— Всё поняла. А ты домой придёшь?

— Уже еду. — Обрываю связь.

Ещё одним взглядом на подъезд Шафер прощаюсь со всем, что произошло.

Мороз быстро начинает прихватывать за щёки и руки. Изо рта вырывается пар. Горло саднит — не к добру это. Хочу по дороге к метро стереть рвоту, но пуховик оказывается чистым. Когда она успела? А самое главное, зачем?

К тому моменту, когда добираюсь до станции, готова свалиться прям там. Что же так далеко. Облизываю потрескавшиеся губы. Лёгкие сжались от ледяного воздуха. Пальцы ног ноют. Меня начинает знобить. Пытаюсь отогреться в вагоне, чтобы заставить себя снова выйти под декабрьский ветер с залива. Когда мы с Максом только познакомились, то день через день гуляли вдоль берега — туда-сюда, и так часами. Мы смотрели на воду, болтали обо всём, что приходит на ум, и ждали, когда нас накроет волной влюблённости. Мне долго ждать не пришлось. Стоило этому чувству раствориться внутри, словно шипучая таблетка, наши свидания прекратились.

Пару тройку раз мы брали с собой Митю. Он обожал смотреть на корабли.

Я выпрыгиваю из вагона и суетливо пересаживаюсь на другой поезд — в противоположную от дома сторону. Знаю, идея плохая. Ничего не могу поделать с нарастающим приступом тревоги. Она сдавливает внутренности, просверливает дыру в затылке. Чувство, что в побеге Мити виновата я, вытесняет всё.

Выбираюсь из подземки. Улицы выматывают, как и серые лица прохожих. Холодный пот насквозь пропитывает свитшот. Ветер то и дело срывает с головы шарф. Роняю одну из перчаток прям на переходе. Пытаюсь вернуться, но загорается красный, прогоняя меня прочь. Достигая края земли, теряю последние крупицы здравого смысла. Я это заслужила.

Вместо Мити вижу его — Макс вглядывается в трещащий лёд.

— Какого хрена ты тут делаешь? — выпаливает он вместо приветствия.

— А какого хрена ты любуешься видами, пока твой брат не пойми где?

Гнев согревает. Жажду заполучить ещё. Всё что угодно, лишь бы вытравить из себя беспомощность.

— Блять! — быстрые шаги длиннющих ног уносят мужчину прочь. — Убью его, когда отыщется.

Я ношусь по набережной в поисках горчичной курки. Раньше у Мити была именно такая. Мозг не может дать больше. Вокруг никого нет. Ни единого романтика или меланхолика. Здесь только мы с Максом — удаляемся друг от друга на запредельной скорости. Его слова заставляют меня сделать ещё миллиард шагов. Сколько угодно, чтобы оказаться первой, кого встретит мальчик. Пусть даже с неба обрушится ледяной ливень. Хоть град из блевотины. Хочется защитить от Макса всех и каждого.

Номера телефона Мити у меня нет. И я не знаю, есть ли у него мой. Снова набираю маме — никто к нам не приходил и за окном не мельтешил. В конце концов, пацан мог отправиться к кому-то из приятелей. Это ведь самое логичное решение. Даже я сделала бы то же самое. Моя воинственная решительность тает на глазах, от чего злюсь ещё сильнее — теперь на себя.

Спустя минут пятнадцать сдаюсь. Макс опять победил, а я проиграла. На одеревеневших ногах топаю к метро. Почему всё, что я делаю, настолько бессмысленно? Мои потуги напоминают метания крыски по клетке: много телодвижений, ноль результата. А сердечко скачет. Вот-вот лопнет. И мои хозяева похоронят меня в коробке, чтобы завести новую крыску. Честная сделка. Клетка не должна пустовать.

Дорога кажется болезненно долгой. Настолько, что начинаю клевать носом. Меня будят гул тормозов и хлопки дверей. Щиплю кожу, чтобы не прозевать пересадку. Всё же было в полном порядке. Мои дни были выверены и выглажены. Мои чувства подогреты до комфортной температуры. Люди поступали так, как я ожидала. Тело делало то, что от него требовалось. Если и плакала, то над сентиментальным фильмом. Как за сутки умудрилась пустить всё по пизде?

Чуть ли не угрозами выгоняю себя на поверхность. Холода уже совсем не ощущаю, по венам гуляет усталость. Выбрасываю оставшуюся перчатку в мусорку и иду к дому. Серые хрущёвки встречают ровными рядами, а сугробы — кривыми.

— Ника?

Оборачиваюсь, уже зная, кого увижу — на детской площадке топчется Митя. В горчичной куртке, хотя она явно ему мала. И в зелёной шапке, которую я ему подарила.

— Ну, пошли, — а что ему ещё сказать?

Звоню в домофон. Мама впускает нас сразу, словно полдня сторожила под дверью. Запах сырных блинов ударяет по носу. Сразу вспоминаю Шафер. Будь она не ладна. В космосе, наверное, какие-то гастрономические бури. Всем хочется пожевать сыр.

Дуся прыгает на нас от восторга. Её визг смешивается с гудками в моей голове. Стыдливо протискиваюсь мимо собаки. Ладони ноют от прикосновений об её рыжие бока. Не могу ответить взаимностью, поэтому прячусь в ванной.

Митя знаком с моей мамой. Не то что бы они прям ладили, но на кухне правила простые. Они справятся. Надеюсь.

Стекаю на пол. Не спешу расставаться с пуховиком. Позволяю теплу квартиры задушить меня. Лениво стягиваю ботинки. Слушаю, как Дуся скребётся за дверью, плачет. Мне жаль эту пушистую попу. И Митю жаль. Он ведь просто ребёнок. Маму тоже жаль. И даже Шафер. Хочется всех утешить. Знать бы ещё как.

Снимаю джинсы, носки и колготки — буквально отдираю. Бёдра наливаются краснотой. Скидываю пуховик на пол. Туда же летит свитшот, лифчик и трусы. Раскручиваю краны ванной. Не могу понять температуры воды — струя прожигает кожу. Залезаю туда и терпеливо жду, когда тело смирится. Варюсь, но хотя бы не в собственном соку. Растираюсь гелем. Или шампунем. Не вижу надписи. Смываю чужие запахи, острый взгляд Макса, мой невротичный пот. Смываю всё от греха подальше. Всё проходит, и это пройдёт. Повторяю, как мантру. Через полчаса станет капельку лучше. Через день ещё лучше. Нельзя забывать, на что способно время. Никто не запрёт меня в этом моменте.

Пощёчиной помогаю себе задержаться в сознании. Выпрыгнув из ванны, понимаю, что не смогу одеться в грязное. Чищу зубы настолько неистово, что рву дёсны. Вместе с белой пеной вокруг слива кружится розовое пятно крови. Вкус поцелуя Шафер сменяется жгучей мятой. Поделом. Выглядываю в коридор: из кухни раздаются голоса, значит, можно пробежаться до спальни. Дуся просачивается в щёлочку и начинает слизывать воду с моих лодыжек. Прикрывшись горой вонючих вещей, ныряю за угол. Двери тут нет — только книжный стеллаж между моей и маминой частью комнаты. Наугад хватаю вещи из шкафа. Прикосновения дерут кожу.

— Ника, подогреть твой обед? — кричит мама.

В жопу двести восемьдесят две килокалории. Выхожу к ним и запихиваю в рот блин.

— Выкладывай давай, — сколько пыталась избавиться от этого дурацкого тона строгой училки, и на тебе.

Митя смущённо косится на мою маму. Ох, как же он вытянулся — руки длинные, тело тощее. И зарос будь здоров. Уши торчат. Над губой тёмный пушок. Нос разбит. Настоящий тинейджер.

— Пойду сериал досмотрю, — деликатно откланивается мама.

Безмолвно благодарю её. Дуся цокает вдоль коридора, не зная, кого же ей сторожить.

— А можно я у тебя переночую? — на лице Мити расцветает хитрая улыбка.

— Ты там никого не убил? — подшучиваю над ним. Он закатывает глаза. Вот реально — тинейджер.

— Разве что папины надежды.

— Подробности будут? — не сажусь. Стою над ним. Строю из себя взрослую солидную тётку. Профдеформация после работы в техникуме. А ведь свято верила, что излечилась.

— Готова слушать о четырнадцати годах моей ёбаной жизни? — огрызается Митя.

— Кхем!

— Просто жизни, — показательно исправляется беглец.

— Тебя Макс искал, — сразу сообщаю ему — не вижу смысла скрывать.

— В жопу пусть идёт.

— Мить, в чём дело вообще? — снова впадаю в странное чувство — будто перехожу раскачивающийся верёвочный мост.

— Эта семейка сводит меня с ума!

Меня тоже. Но ему об этом знать не обязательно.

— А школа?

Он улыбается. Понимает, засранец, что не могу выгнать его на улицу.

— Здесь уроки поделаю, м-м?

— Прогуливать, значит, собираешься? — мне это совершенно не нравится.

— Как только появлюсь там, классуха сразу спалит!..

— Хей!

— Людмила Георгиевна, — Митя аж плюётся от ярости. — Она меня сдаст Максу на раз-два. Ей же...

— Твои родители будут волноваться, если не сказать им, что ты в порядке, — стараюсь говорить вкрадчивым тоном. На пацана это действует, как красная тряпка на быка.

— О себе они, блять, волнуются!

Я без сил плюхаюсь на табурет и хватаюсь за голову.

— Уф, в понедельник утром ты добровольно сдаёшься отцу, Максу — кому хочешь, — вижу, как плечи пацана расслабляются. — А до этого момента ты изображаешь из себя паиньку. Ясно?

— Йес, мэм! — он салютует обеими руками — сто процентов обманет. — Ну, чем займёмся?

— Что насчёт домашки? — киваю на валяющийся в проходе ранец.

— Ника! — Митя делает щенячьи глазки. Со мной подобное не прокатит. Насмотрелась уже.

— Ох, ладно, кино?.. Сто лет не пересматривала, как айсберг убивает Леонардо Ди Каприо.

— Когда ты успела стать такой злюкой? — осушив чашку чая, он готовится страдать.

— Чашку помой за собой, — ухмыляюсь ему. — И мою тоже держи.

— У тебя секса, что ли, давно не было?

— Ах ты маленький поросёныш! — пинаю его под столом. — Подростковый яд в селезёнке скопился?

Весело ему, видите ли.

— Детей бить нельзя, — Митя принимается за дело — наяривает посуду пеной.

— Если они сами просят, то можно.

— Ты ж педагог! — увы, пацан застал моё тёмное прошлое.

— Это устаревшая информация, — с удовольствием подкидываю в раковину сковороду. — Теперь я проджект-менеджер.

Трудно признать, но всегда мечтала о большой семье — с оравой братьев и сестёр. У меня есть только троюродный брат Рома. Каждые каникулы мы проводили вместе. Казалось, этого хватит, чтобы сделать нас счастливыми навсегда. Я ведь вытаскивала его из штормовых волн. А он отбивал меня от ос. Мы воровали чужую малину и плевались червячками. Это мы съехали на санях в низину и до сумерек не могли выбраться, пока дед не спохватился. Стоило повзрослеть, и от нас ничего не осталось. Митя тоже вот-вот вырастет. Вопреки угрозам, врубаю дурацкую комедию с Сэндлером. Мама и Дуся присоединяются. Все ютимся на моей кровати под ворохом одеял. Я засыпаю, потому что знаю — ничего ужасного сегодня не случится.

Воскресенье проходит в домашней возне. После уборки тащу Митю в магазин — носить пакеты с продуктами. Его растущий организм требует крабовые палочки и какао. Мой организм каким-то чудом пышет бодростью, поэтому возвращаюсь к диете. Хотя всё равно покупаю пудинг на двести шестьдесят калорий — чтобы полежал в холодильнике, а ещё пачку трусов и носков для гостя. Их тоже почему-то сую в холодильник. Спасибо, мама обнаружила. На вечернюю прогулку с Дусей выходим все вместе. Огибаем кварталы под янтарным светом фонарей. Говорить особенно не о чем. Слушаем лай Дуси и глухой хруст снега. Всё настолько хорошо, что аж плохо. Каждое движение и шаг впечатываются в голову.

Прежде чем потушить свет в моей половине комнаты, осматриваюсь — хочу побыть здесь ещё секундочку. Шторы задёрнуты. Сквозь книги на полках вижу маму. Она уже отвернулась к стене, завешанной ковром, и посапывает. В её ногах устроилась рыжая попа — на ночь одетая в свитерок, чтобы не мёрзла. На надувном матрасе возле моей кровати развалился Митя. Мы жестами спорим по поводу его телефона, который не должен светить мне в лицо посреди ночи. Лиричное настроение как рукой снимает. Чёрт возьми, спасибо пубертату.

Погружаю нас в зимний мрак.