Письмо матери
Дом, в котором они теперь скрывались, был старым, но не мёртвым. Он скрипел, дышал, как будто жил своей тягучей жизнью. Лампы гудели. Водостоки стонали. Всё напоминало о том, что тишина — это не покой, а ожидание.
На третий день после побега, когда Ронан ушёл в лес за дровами, Морана наткнулась на коробку.
Старая, обшарпанная, спрятанная за треснутой доской в полу. Сначала она подумала, что это просто мусор — пустые блокноты, почерневшие фотографии. Но потом увидела её почерк. Вытянутый, нервный, будто написанный под грохот сердца.
Илария Рейнхавен.
Имя, которое Морана не произносила вслух с детства. Имя, которое звучало как заклятие.
Письмо было написано на пожелтевшей бумаге. Дата — за две недели до родов.«Если ты читаешь это, значит, я уже не рядом. Прости, моя девочка, но я должна рассказать тебе правду, которую так долго от тебя прятали. Не из злости. Из страха. Потому что наше имя — не благословение. Это груз. Это... крест.»
Морана села на пол, поджав ноги. Глаза жгло.«Когда я была беременна тобой, я часто слышала, как что-то шепчет мне по ночам. Голоса. Иногда — даже моё имя. Иногда — твоё. Они приходили из зеркал, из темноты, из окон. Я думала, схожу с ума. Но это был только начало. Моя мать, твоя бабушка, говорила: 'Девочки в нашем роду не умирают — они гниют при жизни'. Я не верила ей. Пока не начала видеть... одно и то же лицо в снах. Мужчину. С кистью. Он рисовал меня — каждую ночь. А потом — стирал. Снова и снова. Говорил: 'Ты — просто образ. А образ должен страдать'.»
Руки Мораны задрожали. Её дыхание стало рваным. Она слышала свой пульс — где-то в горле, в ушах, под кожей.
«Когда ты родишься, ты будешь красивой. Слишком красивой. Я уже это чувствую. И ты привлечёшь его. Он всегда приходит за такими. Тот, кто пишет лица, а потом хоронит их в холстах. Он не человек. Он — боль, ставшая плотью. И если он найдёт тебя — тебе конец. Но может быть, может быть, ты сильнее нас всех. Если ты читаешь это — ты уже выжила. И пусть твоё сердце будет раной, пусть весь мир будет против тебя — беги. Не позволяй ему закончить картину.»
Морана не сразу поняла, что плачет. Слёзы текли бесшумно. По щекам, по бумаге, по полу. Как будто всё внутри неё наконец прорвалось.
Потом она встала. Медленно. Положила письмо обратно. Спрятала коробку, как спрятала бы прах.
Когда вернулся Ронан, она сидела у окна. Лицо её было пустым, но взгляд — острым. Как стекло.
— Что случилось? — спросил он, поставив дрова у печи.
Она не ответила. Лишь прошептала:
— Скажи честно. Ты когда-нибудь рисовал женщину, которая потом... исчезала?
Он застыл.
Его рука на мгновение напряглась.
— Почему ты спрашиваешь?
— Потому что моя мать видела тебя во снах. Задолго до меня. И ты рисовал её. Прежде чем она умерла.
Тишина растянулась, как тень.
Ронан сел рядом, долго смотрел в пол.
— Я не помню её. Но, может быть... Это не я. Может быть, это... то, что приходит через меня.
Она кивнула.
— Тогда тебе нужно понять. Если ты продолжишь — я исчезну. Точно так же.
Он не ответил. Только сжал её ладонь. Крепко. Почти до боли. А потом сказал:
— Я найду способ спасти тебя.
Она не поверила.
Но впервые — захотела поверить.