Ненужная
Морана проснулась от звука шагов. Тяжёлых, размеренных, с раздражающим скрипом половиц — как будто кто-то специально хотел, чтобы она слышала. Дождь барабанил по стеклу, ветер стонал в щелях, а комната казалась не её. Холодная, пустая, без запахов. Как мёртвая клетка.
Сильвестр стоял в дверях. Лицо его было тёмным, перекошенным, в руке — бутылка и папка с какими-то бумагами.
— Собирайся, — прорычал он. — Мы едем.
— Куда? — голос выдал дрожь.
Он подошёл, швырнул на кровать одежду. Серую куртку, грубую юбку, резиновые ботинки. Всё — чужое.
— К людям, которые помогут тебе вылечиться от этого... дерьма. От этих кладбищ, разговоров с тенью и твоего долбаного художника.
Морана застыла. Не сразу поняла.
— Ты... хочешь меня сдать?
Он зарычал.
— Ты больная! Как мать твоя. Как её мать. Ты думаешь, я не вижу? Ты разговариваешь с собой, ты не спишь, ты приносишь в дом землю с могил, ты... ты пугаешь меня.
Он не боялся. Он ненавидел.
Машина ехала сквозь дождь. Морана смотрела в окно, прижимая к груди маленькую заколку — единственное, что успела спрятать. Руки дрожали. Мир за стеклом был размыт, искажён. Она не знала, куда её везут, но чувствовала — назад дороги не будет.
Здание выглядело как приют для забытых кукол. Серое, облупленное, с охраной у ворот. Женщина в белом с жёлтыми глазами встретила их у входа. Она говорила вежливо. Слишком вежливо.
— Она в депрессии? Галлюцинации? Склонна к самоповреждениям?
Сильвестр кивал. Говорил, что она упрямая. Что орёт по ночам. Что убежала с каким-то маньяком. Что угрожала себе. Себе!
Морана молчала. Она понимала: любое слово — приговор.
— Мы займёмся ею. Есть протокол.
Протокол. Как будто речь о сломанной мебели.
Комната была белой. Без зеркал. Без окон. Только лампа и камера в углу. Морана сидела на кровати и слушала, как капает вода в раковину. На стенах — тени. Или ей казалось?
Она вспоминала Ронана. Его голос. Его взгляд, тёмный и нежный. Его руки, пахнущие краской. Где он теперь? Знает ли он?
«Найди меня», — шептала она в темноту. — «Пожалуйста...»
Её держали там два дня. Капли. Уколы. Психолог с пустыми глазами. Еда без вкуса. И страх. Страх, что она никогда не выберется. Что всё это — правда. Что она и правда сломана. Как говорили все.
На третий день её забрали ночью. Без слов. Без формы. Без бумаг. Один человек. В капюшоне. С тенью вместо лица.
Он взломал замок, вывел её через запасной выход. Они шли по дождю, босиком. Она не говорила ни слова. Только сжимала его пальцы — крепко, как спасательный круг.
Только когда добрались до старого вокзала, когда она наконец почувствовала запах краски на его одежде, — она прошептала:
— Ронан...
Он не ответил. Просто прижал её к себе. Долго. Молча.
Они жили у его друга — мрачного, глухого старика, который не задавал вопросов. Дом был в лесу, дальше от города, в стороне от всего, что можно назвать «жизнью».
— Здесь тебя не найдут, — сказал Ронан.
Морана смотрела в окно. Листья мокрые, воздух пах гнилым мхом. Всё было чужим, но она впервые не чувствовала страха. Только опустошение. Как будто она больше не принадлежала себе. Ни себе, ни миру, ни ему. Ни даже смерти.
— Я ненужная, — прошептала она. — Меня можно просто выбросить.
Ронан повернулся. В его глазах не было жалости. Только ярость.
— Ты — моя. Не потому, что я тебя держу, а потому, что ты первая, кто смотрит на меня и не боится.
Он подошёл. Осторожно. Как к дикому зверю. Касаясь только плеча. Её кожа была ледяной.
— Не верь им. Твоя боль — это не болезнь. Это отпечаток.
— Тебя сделали такой. Но это не значит, что ты сломана.
Она не плакала. В ней больше не было слёз.
Только дождь. И мрак.
И голос, в котором впервые за долгое время она услышала не крик — а веру.