Треск камина
Вечер, как и всегда, обрушился на дом Рейнхавенов серым саваном. За окнами крутились одинокие клёновые листья, ветер шептал в щелях старых рам — будто пытался рассказать что-то древнее, забытое. Дождь не шёл — он просачивался. Мягкий, вязкий, настойчивый, как сама тоска.
Морана сидела у камина. Огонь трещал — будто кто-то медленно и жестоко ломал кости. Комната пахла гарью, воском, пылью и ещё чем-то... неживым. Чем-то, что давно должно было исчезнуть, но всё ещё пряталось между тенями.
В её руках лежала старая книга, раскрытая, но взгляд скользил мимо слов. Мысли блуждали в другом месте. В темноте, что дышала за спиной. В тени, что изредка колыхалась у двери. В углах, где затаилось молчание.
— Почему всё такое пустое? — думала она. — Почему все, кого я любила, уходят? Почему я осталась одна, как сухая ветка после бури?
Голос внутри уже давно не звучал её голосом. Он стал глубже, чужим, старше её самой. Будто кто-то другой говорил через неё — кто-то, кто знал, чем всё закончится.
Она вспомнила мать — Илларию. Но не лицо, нет — у неё не было ни одной живой фотографии. Только расплывчатое ощущение тепла, чужого дыхания, которое иногда снилось. В памяти мать — это шорох, дуновение, призрак.
Бабушка... Нифредиль. Её запах был настоящим: лаванда и чёрное дерево. Только бабушка умела прикасаться так, будто небо склоняется к тебе. После её смерти мир стал глухим. Дом — мёртвым. Люди — тенями.
А Сильвестр... отчим. Он не бил — пока. Но слова его были острее ножа. Он смотрел на неё, как на муху в стакане дорогого вина. Будто она мешала ему дышать, жить, спать. Будто её существование — оскорбление его памяти о жене. Морана чувствовала это каждый день.
Она попыталась сосредоточиться на книге. Но застряла на первом предложении: «Весна придёт — и все вокруг зацветет, и только тогда люди поймут, что такое настоящая любовь». Она горько усмехнулась.Весна? Здесь? В этом доме весна давно умерла.
Треск камина стал громче. Или ей показалось? Она отложила книгу, встала и подошла к окну. Туман заползал по стеклу, и в какой-то момент ей показалось, будто чья-то фигура стоит у самого крыльца. Длинная, тонкая, чёрная. Но моргнув, она уже никого не увидела.
— Пустота, — пробормотала она. — Или... не совсем?
Сзади заскрипела доска. Повернувшись, Морана никого не увидела. Только пламя. Оно качнулось. В нём — на миг — отразились два глаза. Чёрные. Как у ворона.
Она выдохнула и села обратно. Слёзы подступали. Она не плакала вслух — Сильвестр был на кухне, пьяный, как всегда. Каждый звук, каждый вдох был опасностью.
Внутри шевелилась первая чёткая мысль, такая страшная, что даже сам воздух, казалось, замер.
— А если бы меня не было? Если бы я исчезла — стало бы кому-то легче?
За окном закаркал ворон. Один. Громко. Будто ответил: «Да». И тогда из глубины дома раздался шорох. Будто кто-то прошёл босиком по лестнице. Но Сильвестр не мог ходить так тихо. Он — гремел, как падальщик. Голос. Шёпот. Словно из стены. Или из камина. Или из самой неё:
— Ты уже не одна.
Морана замерла. Комната осталась прежней. Только тень у кресла чуть удлинилась. Камин треснул громче. Дождь усилился. Она знала, что её одиночество больше не пусто. В ней кто-то был. И этот кто-то уже смотрел ей в душу.