4.
«Церковь покинув девятого марта,
Дошёл я до Дома, не пользуясь картой.
Там несколько дней я плутал, не замечен,
Однако садовником был рассекречен.
Тогда, притаившись под спальни окном,
Подслушал я ссору супругов о том,
Кто же из них больше Богом обижен.
Заслушавшись их, я и был обездвижен.
Церковь давно отслужила свой век.
Я в том убедился, как тот человек:
Он в белых перчатках сжимал мои руки,
При мне всем доказывал силу науки.
Все несколько месяцев, что я тут пробыл,
Лишь веру свою и надежды угробил.
Март. Середина. Барон меня морит –
Непрошенный гость из себя так выводит!..
Тогда перетрусил, о, Кевин, прости!
Барону тебя обещал привести!
Я же священник, священники святы...
За эту дозволенность мне и расплата.
Жду своей участи в драной одежде.
В сердце моём не осталось надежды.
Лорд наказал меня, я заслужил.
За то, что я грешников в церковь водил?
За то, что убийцу ребёнка укрыл?
За то, что людей я простить умолил?
За мысли нечистые, страшные сны?
За то, что оставил мальчонку, увы!
Нельзя было Кевина в церковь— мне брать;
Из-за него пришлось руки марать.
Под дверью оставлен мальчишка. Тем паче -
Дьявол меня посетил, не иначе.
И как мне теперь все грехи замолить?
Тогда бы его сразу взять да убить
Надо было... Уильям, о, Уильям, это конец;
Я сижу в камере. Бедный юнец
Сейчас наверху в окружении слуг,
С безумным папашей. И дьявольский круг
Жестоких людей продолжает сжиматься.
Парнишке не грешно ли сопротивляться?
..Нет, тот священник, что всех отпевал,
Ночью дождливою просто пропал.»
***
Слишком темно, чтобы текст прочитать,
А я до сих пор продолжаю ступать
Вперёд, в черноту, по холодным ступеням,
Вниз, туда, где нет света и тени.
Внезапно меня заставляют дрожать
Мольбы: там внизу некто начал кричать –
Голос тот детский, слышно отчётливо.
Тут же, испуганно, неповоротливо,
Сразу на бег срываюсь я с места.
Шаг мой велик, как и скорость. Но вместо
Того, чтобы быстро добраться до крика,
Вдруг спотыкаюсь, ударившись дико,
Будто бы, тысячи раз, да о камень,
Падаю в вечность, теряю сознанье.
После падения, только очнувшись,
На ноги встав, да потом оглянувшись,
Стараюсь понять я, откуда свалился,
Как глубоко я под землю спустился?
Огнём вдалеке мне виднеется ход,
Где больной разум ответы найдёт.
По коридорам долго шатаясь,
На необычную дверь натыкаюсь:
Особенность в том, что одна лишь открыта
Из всех, что попадались пока. Вся залита
Светом зажженных свечей... Ведь тогда
Кто-то недавно здесь побывал!
Сразу же жмурюсь от блеска богатства,
Словно попал я в масонское братство.
Огромных размеров висит полотно:
По краскам, как видно, не старо оно;
Художник писал тут семью богачей.
Естественно, «замок» ведь не был ничей.
С расшитым нарядом та знатная Дама
Мальчику справа является мамой.
До боли знакомыми кажутся лица;
И вот он, левее, мучитель, убийца!..
Ну же, скорее, зовите людей!
Вот и виновный нашёлся, злодей!
В тон ликованья, сжав кулаки,
Я обрушаю движеньем руки
Удар за ударом на порванный лик
Жуткого монстра... Но тут же сник
Мой пыл. Преступника знаю, где же он сам?
Придётся за ним мне идти по пятам.
И для начала мне следует знать,
Что же сподвигло его таким стать –
Готовая дать все ответы лишь мне,
Открытая книга лежит на столе;
К чему-то плохому готов был вполне,
И про себя я прочту в тишине:
«Прости, что заставил тебя так страдать,
Просто жену и любимую мать,
За то, что я принял решение сам
И сына доверил своим докторам.
Прости, дорогая, вверяя науке,
В надёжные, трезвые, умные руки
Наше дитя, я молю об одном,
Заботясь ведь всё о тебе и о нём;
Верь же и ты мне, как Господу Богу.
Всевышний испытывал нас слишком долго.
...Поздняя ночь, у тебя приступ снова.
Как я позволил дойти до такого?
Милая, видеть, как ты кричишь,
Плачешь и пьёшь, дара речи лишив,
Мука и боль, что увенчана ядом.
Ты же понять мне даёшь одним взглядом
Как же теперь ненавидишь ты Бога
С потерей ребёнка. Тебе это много...
Доктор советует правильный способ
Уйти от страданий. Лезвием острым
Он вырежет то, что повинно и в боли,
Лишении сна, аппетита, той крови,
Что пролила ты напрасно, терзая
Нежную кожу руки, разрезая...
«Всё станет как прежде» — я лгал, обещая.
Ты будешь здорова, моя дорогая».
Захлопнув тотчас с отвращеньем бумаги,
Я поразился той мощи «отваги»,
С которой безмозглый Барон так наивно
Мнил себя Богом... Даже противно!
-«Хоть был ты так верной женою любим,
Много же боли ты сделал другим!
Гоняясь в потёмках за мнимым благом,
Ты позабыл , что оно было рядом:
Вместо того, чтобы сына обнять,
Ты отдал его на «леченье» пытать!»-
Я чувствую боль, будто б это меня
Жестокий отец на врачей променял.
Мальчишка из записей все испытал.
Но где же записка моя? Потерял!
Видно, свалившись тогда с высоты,
Не удержал и позволил уйти
В кромешную темень чёрных ступеней,
Оставив часть памяти в этом забвенье.
Времени нет, я снова иду
К разгадке, к чудовищу. Всю ерунду,
Что кашей в моей голове возникала,
Пора разобрать, чтобы грудь мне не жало
Странное чувство тяжёлой потери...
Чего это вдруг? Вот железные двери.
Громко и близко вдруг слышу рычанье,
Вопли другого, звуки терзаний,
Тяжёлую поступь, что ближе и ближе –
Я прячусь за дверью. Нет, погоди же,
Надо спокойнее быть и молчать!
Крадущихся крыс не должны замечать.
Шаги те за дверью. Мне страшно вздохнуть;
Сердце так мучит несчастную грудь.
Вроде, ушёл. Теперь отдохнуть,
На комнату, где оказался, взглянуть.
Мне страшно представить, что люди творили
Здесь: кровью и стены, и пол, всё залили!
Ржавые пилы, щипцы, молотки,
Грязные скобы, шприцы, резаки,
Куча бумаг с образцами увечий,
Что, как написано, «каждого лечит».
С силой сдержав жуткий рвотный порыв,
В сторону я отшатнулся, открыв
Ящик, в котором, весь ржавый лежал
Грудой погнутый кровавый металл;
Сверху на нём записки кусок;
Я прочитал лишь начало тех строк:
«Милый мой доктор, не вижу прогресса
В леченье любимой моей Баронессы:
Она перестала кричать, истерить,
Но слугам пришлось её с ложки кормить;
Она позабыла язык, всё вокруг;
Скажите, что так не должно быть, мой друг!»
Я снова был прав, в который уж раз;
Представлю с улыбкой, как гнев его тряс!..
Светила науки... Ты дал мясникам
Крови пролиться по их же рукам
Всё в «благо», с подачи богатого дяди.
Увлёкшись прочтеньем, услышал, как сзади,
За дверью, чуть дальше, во тьме коридора
Отчётливо двое ведут разговоры:
«- Этот мальчишка так много узнал...
-Понятно, зачем нас позвали в подвал.
Я же не помню, куда нам. Веди.
- В последнюю камеру с номером «Три».
Уильям, вот шанс твой всё искупить –
Жертву жестокости освободить,
Найти всех мучителей, крепко связать,
А после людскому суду их предать!
Выйдя наружу минутою позже,
Я продвигаюсь вперёд. И по коже
Мурашки бегут, да и пот льётся градом;
Глаза же слезятся от страшного смрада,
Что с каждым мгновеньем всё слышно сильней,
Здесь словно зарезали сотню свиней.
Следов не замечено тех двух людей,
Да вот предо мною последняя дверь
С малюсенькой скромненькой циферкой «Три».
Это снаружи, а что же внутри?
Сразу открыв ту со стонущим скрипом,
Я всё стараюсь увидеть, что скрыто
В камере мрачной, Где вони немало.
Лишь пара шагов — и куда б ни ступала
Нога, скрежет и хруст словно эхо в мозгу:
Весь пол в чьей-то плоти, костях! –«Не могу..» -
Слёзы скупые ползли по щекам:
Привыкнув ко тьме, я понял, что там.
В углу, на кровати, Он восседает;
Волосы грязные вниз все спадают;
Кровь запеклась, та давно не стекает –
Мёртвое тело от времени тает;
Среди мертвечины, грязи и пыли
Уильяма труп тут давно позабыли.